Оливия Мэннинг «Величайшее благо», первый роман «Балканской трилогии». Ад Маргинем Пресс, 2023
Юный учитель Гай Прингл женился на еще более молодой Гарриет во время летних каникул 1939 года, после чего молодожены уехали в предвоенный Бухарест, где под крылом Британского совета, Гай, человек сугубо левых убеждений, преподает английский, а Гарриет скучает, наблюдая аборигенов, экспатов и то, как мировая война приближается к границам румынского королевства, постепенно сжимая кольцо окружения.
Смогут ли англичане отсидеться в прифронтовом Бухаресте или им срочно надо эвакуироваться домой в Лондон (там своя война) или же в «третьи страны»?
Верно ли Гай выбрал самые тухлые «культурные задворки Европы» (на автохтонов приезжие из Британской миссии смотрят свысока как на вонючих и недалеких крестьян) для возможности укрыться от всенарастающего влияния фашистов, тем более, что местная власть давно и последовательно заигрывает с местной «Железной гвардией»?
Месиво из остатков местной аристократии, богемы, дипломатов, банкиров, военных, шпионов, стукачей (любой может оказаться оборотнем, работающим то ли на коммунистов, то ли на фашистов, то ли на немцев, то ли на англичан, то ли на местную охранку), приживал, бедных студентов, разорившихся интеллектуалов, оголодавших беженцев, помноженное на неустроенный быт, всевозрастающую тревогу и нескончаемый декаданс, практически сводит Гарриет с ума, тем более, что Гай ее, любимый Гай, полностью погружен в дружбы и дела, не особенно обращает на новобрачную внимание.
Гарриет, предоставленная себе и своим мыслям, мается в центре Бухареста, наблюдает постепенное схлопывание привычного мира, сужение зоны дозволенного и расширение (практически безграничное) территории страха, более не имеющего ни дна, ни границ, постепенно привыкая к неформатной Румынии, жизни на чемоданах, непонятному образу существования…
…особенно после того, как Гай, вместо подготовки к возможному бегству, затевает любительскую постановку «Троила и Крессиды» - идеальное средство закрыться от реальности и целиком уйти в театральные игры, куда он позвал всех знакомых и коллег, поставив на главную роль Софи - давнишнюю свою подружку, претендовавшую до появления Гарриет на роль потенциальной невесты.
Нужно ли говорить, что Гарриет места на сцене не нашлось и ей пришлось озаботиться костюмами - трикотажными трико и марлей с вышивками?
Разумеется, спектакль с феерическим успехом пройдет два раза, утром и вечером, в день когда фашисты захватят Париж: Мэннинг дает «широкую панораму» колыханий румынской столицы, напоминающей встревоженный улей, из которого медленно, но верно уходит нормальность и существование, отлаженное веками. Уродливое, но привычное, порой, симпатичное даже своими экзотическим яркими красками.
Это, впрочем, не ремарковская «Ночь в Лиссабоне», экспрессионистически искаженная последними роковыми возможностями (или сел на последний корабль в Америку - или пропал) и даже не боулзовское «Пусть льет», где интернациональное сообщество, стихийно сбившееся из местных и понаехавших на самом краю Ойкумены, толкает, способно толкнуть человека на смертоубийство - так как персонажи Мэннинг, вместе со всей Румынией и остатками свободной Европы, оцепенело наблюдающей нацистский блицкриг, из всех сил цепляются за остатки обыденности, оплывающей буквально на глазах.
Для описания стилистических особенностей «Величайшего блага» (в последних строках романа выясняется, что это - привилегия оставаться живым, живым и только) кто-то вспоминает сарказм Ивлина Во с его деконструируемыми типами людей, под влиянием обстоятельств превращающихся в лохмотья (протагонистом четы Принглов является «бедный Яки», аристократический прилипала князь Якимов «из бывших русских», для его описания Мэннинг не жалеет ни гуаши, ни желчи), кто-то Лоренса Даррелла, раз уж в следующей, «Левантийской трилогии» (позже шесть романов из двух циклов писательница объединит в шестичастные «Военные удачи»), Принглы окажутся в Александрии и Подмандатной Палестине…
…ну, или Ганса Фалладу с его остро критическим реализмом, однако мне почти сразу пришла в голову совершенно иная жанровая аналогия - герметичные криминальные романы Агаты Кристи.
Дело в том, что Гарриет, приехавшая в самом начале романа («Величайшее благо» начинается в вагоне поезда, идущего мимо Венеции и набитого беженцами из Германии в Триест) в новую страну и в новый город с новым мужем, за которого она достаточно скоропалительно вышла замуж, осваивает незнакомое, почти враждебное пространство, впрочем, не лишенное обаятельных полутонов, точно расследование ведет.
Шаг за шагом, соединяя причину и следствие, наблюдая за косвенными признаками и непрямыми уликами, во-первых, разбирается с тем, кто, собственно, ее мужик (агент влияния левых сил, возможно даже шпион, но и, одновременно «современный святой», как его характеризует один из бухарестских знакомых, то есть, крайне открытый и бесконечно общительный человек, способный отдать последние деньги случайному голодранцу)…
Во-вторых, Гарриет вписывает себя, уж как может, в местный контекст, как Румынии, так и ее столицы, порушенного быта, который, впрочем, бьет, в основном, по беднякам, а не жирующей верхушке (в общественных парках отключают электричество, из-за чего они превращаются в темные уголки бесхозной хтони, расползающейся по всему городу, но модные и намоленные рестораны переполнены по-прежнему до утра не только посетителями, но и мясом, жаренном на открытом огне), без устали играющей в затяжные, едва ли не прустовские журфиксы.
В-третьих, Гарриет, оставленная вниманием и заботой самого близкого, казалось бы, человека (родители отказались от нее еще в детстве, воспитывала тетка), вынуждена в полном одиночестве справляться с клубком «исторических обстоятельств», свалившихся, разумеется, не только на нее.
Война, с каждым днем приближающаяся к Бухаресту и становящаяся неминуемой как то преступление, за которым читатель детектива, с самого начала знающий «кто убийца» и чем сердце не сможет успокоиться, следит как за отдельной и самой мощной интригой, лежащей поверх всех обстоятельств, прописанных в томе, это и есть беда, объединяющая всех со всеми - даже с теми, кто ничего о ней не знает или не хочет слышать.
Персонажи «Величайшего блага» все наперечет (ближе к финалу практически все они окажутся в труппе шекспировской постановки) как и положено романам Агаты Кристи, происходящим в замкнутом пространстве, коим и является Бухарест предвоенной эпохи, по-разному реагируют на то, что происходит.
Это позволяет Гарриет, зависшей в полной неопределенности (она еще не знает как и когда Вторая Мировая начнется, где и зачем земля окажется выжженной особенно яростно) «по горизонтали и по вертикали», определиться с собственными мыслями да действиями.
Несмотря на то, что Гарриет частенько уходит из съемных комнат в парки и огромность центральных городских бульваров, мечется по барам да кондитерским в поисках подгулявшего Гая или же ездит по столичным окрестностям с его коллегами (впрочем, как и все прочие персонажи, вроде Якимова, словно бы не способного долго сидеть на одном месте), то есть, сбегают из-под крыш в открытость, Бухарест и Румыния в целом описываются клаустрофобически.
Окруженная фашистами и фронтами, врагами и противостояниями (никто не знает, как, в конечном счете, поведут себя Советы, только-только свернувшие войну в Финляндии), Румыния начинает напоминать остров, идущий ко дну, что тянет за собой очередную волну литературных ассоциаций, начатых самой первой фразой в поезде у Венеции с беженцами в Триест.
Важно или нет, что Ашенбах у Томаса Манна в Венецию тоже ведь хотел уехать в Триест…
Важно, так как трилогия Мэннинг относится к пограничной полосе, отделяющей высокий модерн (ему необязательно выглядеть экспериментально вязким и трудно читаемым - модернизм имел и своё беллетристическое ответвление) от постмодерна: «Величайшее благо» - и это интересно будет проверить на последующих романах, выглядит закономерным и законным эпилогом не только исторической, но и социокультурной, эстетической эпохи.
Неслучайно книга эта опубликована в 1960-м, а писалась еще раньше, когда воспоминания о жизни сначала в Бухаресте, затем в Афинах и в Александрии казались свежими и тревожили незакрытостью гештальта.
Достаточно посвятить пару часов изучению биографии Оливии Мэннинг, походив по ссылкам из английской Википедии (склочный характер, изнуряющее и отнимающее силы болезненное ожидание славы, обрушившейся на нее после смерти, дружба-зависть с более удачливыми коллегами, вроде Мердок и Берджесса, свободные нравы в браке, где муж и жена не скрывают измен друг от друга), чтобы увидеть: первый роман трилогии (хотя, уверен, что два вторых тоже) повторяют извивы авторской биографии не только общим рисунком роли, но и в самых малозаметных мелочах.
Это, кстати, видно и по текстуре самого письма Мэннинг, создающей объемные и полнозвучные картинки, напоминающие вспышки и озарения, как это бывает при последовательном припоминании, способном доставить нам не только цвета и текстуры, но даже звуки и запахи…
Придуманные описания, взятые из головы, структурируются совершенно иным образом, опираясь на несущие детали, взятые как бы «крупным планом».
Особенно часто к подобному крупняку прибегают в массовых сценах, вспомним ли мы батальные эпизоды из «Войны и мира» или же революционные бои в «Климе Самгине»: «память» и «фантазия» как технологические истоки имеют разную плотность агрегатных состояний.
Мэннинг явно не придумывает, но вспоминает, воплощает в мемуарах, лишь слегка замаскированных под роман, собственное прошлое, оформляя его в сюжетные линии, понятные чужим.
Не вполне уверен, что любительская постановка пьесы Шекспира, хотя бы на короткий срок утверждающая приоритет искусства над правдой жизни, была поставлена в предвоенном Бухаресте с участием дипломатов, проныр и сотрудников Британской миссии, но в том, что здесь, на стыке сонного довоенного мира и истероидно фашиствующего режима, кипел и плавился особый, колоритно вымороченный социум, так и требующий запечатления, я уверен на сто и один процент.
Если держать в голове этот синтез в прозе Мэннинг оптики и пластики, станет понятным отчего так трепетно описана чета главных героев.
Почему это Гай Прингл, несмотря на свой фундаментальный инфантилизм и полное отсутствие эмпатии (погуглите в Вики статьи, посвященные Р.Д. Смиту, мужу писательницы и этапам его биографии) к жене, подается в романе чуть ли не современным праведником…
…ну, и возвышенный образ самой Гарриет тоже ведь приоткроется с совершенно иной стороны.
А вместе с ней и сама книга, построенная на разнице двух оптик - незнания Гарриет, вынужденно ведущей свое пожизненное расследование (деваться-то некуда - к тетке в Англию вернуться она уже не может) и всезнайства Оливии, подводящей этими своими книгами промежуточные итоги жизни.
Изощренный оптический аппарат, в которой писательница превращает «Величайшее благо», с отражениями двух сознаний, двух личностей, двух стран (культур) и эпох, делает книгу Мэннинг много шире беллетристических эпопей в духе типичных семейных саг, проводящих персонажей сквозь многочисленные испытания, в конечном счете, присоединяя к корпусу модернистски изощренной прозы.
Хотя бы и в качестве почетного эпилога.
Оливия Мэннинг «Балканская трилогия-3»: «Друзья и герои». Перевод Дарьи Горяниной. Ад Маргинем Пресс, 2023: https://paslen.livejournal.com/2822666.html
Оливия Мэннинг «Разграбленный город» (Балканская трилогия-2) Перевод Дарьи Горяниной "Ад Маргинем", 2023: https://paslen.livejournal.com/2822206.html
Оливия Мэннинг «Величайшее благо», первый роман «Балканской трилогии». Ад Маргинем Пресс, 2023: https://paslen.livejournal.com/2821398.html
Дневник читателя. Лоренс Даррелл "Жюстина": https://paslen.livejournal.com/1191023.html
"Пусть льёт", роман Пола Боулза в переводе Максима Немцова ("Азбука", 2015): https://paslen.livejournal.com/2476634.html
Перечитывая "Клима Самгина" (6): том третий, глава четвёртая: https://paslen.livejournal.com/2559710.html
Перечитывая "Клима Самгина" (5): часть третья: https://paslen.livejournal.com/2556164.html
Смогут ли англичане отсидеться в прифронтовом Бухаресте или им срочно надо эвакуироваться домой в Лондон (там своя война) или же в «третьи страны»?
Верно ли Гай выбрал самые тухлые «культурные задворки Европы» (на автохтонов приезжие из Британской миссии смотрят свысока как на вонючих и недалеких крестьян) для возможности укрыться от всенарастающего влияния фашистов, тем более, что местная власть давно и последовательно заигрывает с местной «Железной гвардией»?
Месиво из остатков местной аристократии, богемы, дипломатов, банкиров, военных, шпионов, стукачей (любой может оказаться оборотнем, работающим то ли на коммунистов, то ли на фашистов, то ли на немцев, то ли на англичан, то ли на местную охранку), приживал, бедных студентов, разорившихся интеллектуалов, оголодавших беженцев, помноженное на неустроенный быт, всевозрастающую тревогу и нескончаемый декаданс, практически сводит Гарриет с ума, тем более, что Гай ее, любимый Гай, полностью погружен в дружбы и дела, не особенно обращает на новобрачную внимание.
Гарриет, предоставленная себе и своим мыслям, мается в центре Бухареста, наблюдает постепенное схлопывание привычного мира, сужение зоны дозволенного и расширение (практически безграничное) территории страха, более не имеющего ни дна, ни границ, постепенно привыкая к неформатной Румынии, жизни на чемоданах, непонятному образу существования…
…особенно после того, как Гай, вместо подготовки к возможному бегству, затевает любительскую постановку «Троила и Крессиды» - идеальное средство закрыться от реальности и целиком уйти в театральные игры, куда он позвал всех знакомых и коллег, поставив на главную роль Софи - давнишнюю свою подружку, претендовавшую до появления Гарриет на роль потенциальной невесты.
Нужно ли говорить, что Гарриет места на сцене не нашлось и ей пришлось озаботиться костюмами - трикотажными трико и марлей с вышивками?
Разумеется, спектакль с феерическим успехом пройдет два раза, утром и вечером, в день когда фашисты захватят Париж: Мэннинг дает «широкую панораму» колыханий румынской столицы, напоминающей встревоженный улей, из которого медленно, но верно уходит нормальность и существование, отлаженное веками. Уродливое, но привычное, порой, симпатичное даже своими экзотическим яркими красками.
Это, впрочем, не ремарковская «Ночь в Лиссабоне», экспрессионистически искаженная последними роковыми возможностями (или сел на последний корабль в Америку - или пропал) и даже не боулзовское «Пусть льет», где интернациональное сообщество, стихийно сбившееся из местных и понаехавших на самом краю Ойкумены, толкает, способно толкнуть человека на смертоубийство - так как персонажи Мэннинг, вместе со всей Румынией и остатками свободной Европы, оцепенело наблюдающей нацистский блицкриг, из всех сил цепляются за остатки обыденности, оплывающей буквально на глазах.
Для описания стилистических особенностей «Величайшего блага» (в последних строках романа выясняется, что это - привилегия оставаться живым, живым и только) кто-то вспоминает сарказм Ивлина Во с его деконструируемыми типами людей, под влиянием обстоятельств превращающихся в лохмотья (протагонистом четы Принглов является «бедный Яки», аристократический прилипала князь Якимов «из бывших русских», для его описания Мэннинг не жалеет ни гуаши, ни желчи), кто-то Лоренса Даррелла, раз уж в следующей, «Левантийской трилогии» (позже шесть романов из двух циклов писательница объединит в шестичастные «Военные удачи»), Принглы окажутся в Александрии и Подмандатной Палестине…
…ну, или Ганса Фалладу с его остро критическим реализмом, однако мне почти сразу пришла в голову совершенно иная жанровая аналогия - герметичные криминальные романы Агаты Кристи.
Дело в том, что Гарриет, приехавшая в самом начале романа («Величайшее благо» начинается в вагоне поезда, идущего мимо Венеции и набитого беженцами из Германии в Триест) в новую страну и в новый город с новым мужем, за которого она достаточно скоропалительно вышла замуж, осваивает незнакомое, почти враждебное пространство, впрочем, не лишенное обаятельных полутонов, точно расследование ведет.
Шаг за шагом, соединяя причину и следствие, наблюдая за косвенными признаками и непрямыми уликами, во-первых, разбирается с тем, кто, собственно, ее мужик (агент влияния левых сил, возможно даже шпион, но и, одновременно «современный святой», как его характеризует один из бухарестских знакомых, то есть, крайне открытый и бесконечно общительный человек, способный отдать последние деньги случайному голодранцу)…
Во-вторых, Гарриет вписывает себя, уж как может, в местный контекст, как Румынии, так и ее столицы, порушенного быта, который, впрочем, бьет, в основном, по беднякам, а не жирующей верхушке (в общественных парках отключают электричество, из-за чего они превращаются в темные уголки бесхозной хтони, расползающейся по всему городу, но модные и намоленные рестораны переполнены по-прежнему до утра не только посетителями, но и мясом, жаренном на открытом огне), без устали играющей в затяжные, едва ли не прустовские журфиксы.
В-третьих, Гарриет, оставленная вниманием и заботой самого близкого, казалось бы, человека (родители отказались от нее еще в детстве, воспитывала тетка), вынуждена в полном одиночестве справляться с клубком «исторических обстоятельств», свалившихся, разумеется, не только на нее.
Война, с каждым днем приближающаяся к Бухаресту и становящаяся неминуемой как то преступление, за которым читатель детектива, с самого начала знающий «кто убийца» и чем сердце не сможет успокоиться, следит как за отдельной и самой мощной интригой, лежащей поверх всех обстоятельств, прописанных в томе, это и есть беда, объединяющая всех со всеми - даже с теми, кто ничего о ней не знает или не хочет слышать.
Персонажи «Величайшего блага» все наперечет (ближе к финалу практически все они окажутся в труппе шекспировской постановки) как и положено романам Агаты Кристи, происходящим в замкнутом пространстве, коим и является Бухарест предвоенной эпохи, по-разному реагируют на то, что происходит.
Это позволяет Гарриет, зависшей в полной неопределенности (она еще не знает как и когда Вторая Мировая начнется, где и зачем земля окажется выжженной особенно яростно) «по горизонтали и по вертикали», определиться с собственными мыслями да действиями.
Несмотря на то, что Гарриет частенько уходит из съемных комнат в парки и огромность центральных городских бульваров, мечется по барам да кондитерским в поисках подгулявшего Гая или же ездит по столичным окрестностям с его коллегами (впрочем, как и все прочие персонажи, вроде Якимова, словно бы не способного долго сидеть на одном месте), то есть, сбегают из-под крыш в открытость, Бухарест и Румыния в целом описываются клаустрофобически.
Окруженная фашистами и фронтами, врагами и противостояниями (никто не знает, как, в конечном счете, поведут себя Советы, только-только свернувшие войну в Финляндии), Румыния начинает напоминать остров, идущий ко дну, что тянет за собой очередную волну литературных ассоциаций, начатых самой первой фразой в поезде у Венеции с беженцами в Триест.
Важно или нет, что Ашенбах у Томаса Манна в Венецию тоже ведь хотел уехать в Триест…
Важно, так как трилогия Мэннинг относится к пограничной полосе, отделяющей высокий модерн (ему необязательно выглядеть экспериментально вязким и трудно читаемым - модернизм имел и своё беллетристическое ответвление) от постмодерна: «Величайшее благо» - и это интересно будет проверить на последующих романах, выглядит закономерным и законным эпилогом не только исторической, но и социокультурной, эстетической эпохи.
Неслучайно книга эта опубликована в 1960-м, а писалась еще раньше, когда воспоминания о жизни сначала в Бухаресте, затем в Афинах и в Александрии казались свежими и тревожили незакрытостью гештальта.
Достаточно посвятить пару часов изучению биографии Оливии Мэннинг, походив по ссылкам из английской Википедии (склочный характер, изнуряющее и отнимающее силы болезненное ожидание славы, обрушившейся на нее после смерти, дружба-зависть с более удачливыми коллегами, вроде Мердок и Берджесса, свободные нравы в браке, где муж и жена не скрывают измен друг от друга), чтобы увидеть: первый роман трилогии (хотя, уверен, что два вторых тоже) повторяют извивы авторской биографии не только общим рисунком роли, но и в самых малозаметных мелочах.
Это, кстати, видно и по текстуре самого письма Мэннинг, создающей объемные и полнозвучные картинки, напоминающие вспышки и озарения, как это бывает при последовательном припоминании, способном доставить нам не только цвета и текстуры, но даже звуки и запахи…
Придуманные описания, взятые из головы, структурируются совершенно иным образом, опираясь на несущие детали, взятые как бы «крупным планом».
Особенно часто к подобному крупняку прибегают в массовых сценах, вспомним ли мы батальные эпизоды из «Войны и мира» или же революционные бои в «Климе Самгине»: «память» и «фантазия» как технологические истоки имеют разную плотность агрегатных состояний.
Мэннинг явно не придумывает, но вспоминает, воплощает в мемуарах, лишь слегка замаскированных под роман, собственное прошлое, оформляя его в сюжетные линии, понятные чужим.
Не вполне уверен, что любительская постановка пьесы Шекспира, хотя бы на короткий срок утверждающая приоритет искусства над правдой жизни, была поставлена в предвоенном Бухаресте с участием дипломатов, проныр и сотрудников Британской миссии, но в том, что здесь, на стыке сонного довоенного мира и истероидно фашиствующего режима, кипел и плавился особый, колоритно вымороченный социум, так и требующий запечатления, я уверен на сто и один процент.
Если держать в голове этот синтез в прозе Мэннинг оптики и пластики, станет понятным отчего так трепетно описана чета главных героев.
Почему это Гай Прингл, несмотря на свой фундаментальный инфантилизм и полное отсутствие эмпатии (погуглите в Вики статьи, посвященные Р.Д. Смиту, мужу писательницы и этапам его биографии) к жене, подается в романе чуть ли не современным праведником…
…ну, и возвышенный образ самой Гарриет тоже ведь приоткроется с совершенно иной стороны.
А вместе с ней и сама книга, построенная на разнице двух оптик - незнания Гарриет, вынужденно ведущей свое пожизненное расследование (деваться-то некуда - к тетке в Англию вернуться она уже не может) и всезнайства Оливии, подводящей этими своими книгами промежуточные итоги жизни.
Изощренный оптический аппарат, в которой писательница превращает «Величайшее благо», с отражениями двух сознаний, двух личностей, двух стран (культур) и эпох, делает книгу Мэннинг много шире беллетристических эпопей в духе типичных семейных саг, проводящих персонажей сквозь многочисленные испытания, в конечном счете, присоединяя к корпусу модернистски изощренной прозы.
Хотя бы и в качестве почетного эпилога.
Оливия Мэннинг «Балканская трилогия-3»: «Друзья и герои». Перевод Дарьи Горяниной. Ад Маргинем Пресс, 2023: https://paslen.livejournal.com/2822666.html
Оливия Мэннинг «Разграбленный город» (Балканская трилогия-2) Перевод Дарьи Горяниной "Ад Маргинем", 2023: https://paslen.livejournal.com/2822206.html
Оливия Мэннинг «Величайшее благо», первый роман «Балканской трилогии». Ад Маргинем Пресс, 2023: https://paslen.livejournal.com/2821398.html
Дневник читателя. Лоренс Даррелл "Жюстина": https://paslen.livejournal.com/1191023.html
"Пусть льёт", роман Пола Боулза в переводе Максима Немцова ("Азбука", 2015): https://paslen.livejournal.com/2476634.html
Перечитывая "Клима Самгина" (6): том третий, глава четвёртая: https://paslen.livejournal.com/2559710.html
Перечитывая "Клима Самгина" (5): часть третья: https://paslen.livejournal.com/2556164.html