Чужое небо. Конец одного корононарратива. Новый аэропорт им. Курчатова. Полёт Челябинск - Москва
Доктор Курпатов требует обязательно закрывать гештальты.
Поэтому, вместо того, чтобы начать с возвращения, оборачиваюсь к началу.
Тем самым, начинаю с конца.
Когда 17 (семнадцать) месяцев назад, я прилетел в Чердачинск на новогодние каникулы, новый корпус местного аэропорта Баландино, поставленный на месте стеклянной будки «Зала прилёта», принимал первых посетителей.
Он буквально только-только начинал работать и стоял совершенно пустой и белый, за исключением бюста Курчатову в углу, сливаясь с непропорционально большими сугробами: накануне была двухдневная, что ли, метель, снег не успели расчистить.
Истошно пахло свежей краской и теплым, недавно застывшим цементом.
Пустые витрины нового зала сливались с заснеженным полем вокруг, когда, замёрзнув (ждали машину, а я был, разумеется, в демисезонной одежде - ведь, если кто ещё помнит, та зима выдалась в Москве мягче мягкого, так и не подарив столице хотя бы толики снега, а я не планировал задержаться на родине), пришлось зайти в «Зал ожидания», большой и гулкий.
Так и запрыгнул из московской межеумочности да сразу и в карьер зябкой уральской конкретики, которая затянется на полтора года.
«Кто может знать при слове расставанье - какая нам разлука предстоит?»
О пандемии станет известно совсем скоро, уже в феврале она запестрит в новостях, в марте объявят локдаун и понесётся.
С этого описания Баландино в снегах я начинал свой коронанарратив - дневник жизни при ковиде-19, со временем сложившийся в отдельный ЖЖ-тэг и публикации (две первые части коронанарратива вышли в «Новом мире», третья готовится в «Комментариях»).
Теперь следует замкнуть композицию, иначе доктор Курпатов не будет доволен.
Итак, я захожу в белый аэропортовский новострой полтора года спустя (ок, чуть побольше) и, пока прохожу контрольные аппараты, на меня начинает обрушиваться гул пространства, многократно расширяющегося на глазах.
Примерно так, скорее всего, разрасталась нехорошая квартира у Булгакова, за дверью обнаруживая полноценный аэропорт, заполненный всеми необходимыми причиндалами.
Ну, или же, это сравнение даже точнее, словно бы оказываюсь в «новом» шереметьевском терминале, построенном к чемпионату мира по футболу.
Действительно ведь, лишнего в аэропортах не бывает (очень накладно), несмотря на первоначальную пестроту вывесок в глазах и предложений на любой размер кошелька.
Все эти предложения и заманухи при деле, даже если и не окупаются, то отмываются: мотивы хозяев ведь могут быть непрозрачными, неочевидными для рядового пассажира и безжалостно, аморально частнособственническими.
Аэропорт имени Курчатова, как теперь называется Баландино (отечественный нейминг - отдельная боль), устроен как любой современный терминал из бетона, стекла и пластика: внизу кассы и стойки регистрации, наверху, куда бежит эскалатор, зона отлёта с проверками и залом ожидания - миром вялого потребительского счастья, будто бы невзначай отгороженного от окружающей действительности, которая, между прочим, Челябинск всё ещё. Точнее, дальняя его окраина.
Нынешние аэропорты, особенно если мысленно отключить видеопроекции и плазмы, кажутся однотипными и крайне монотонными. Белый куб, экспонирующий белый шум.
Крикливое разнообразие им придают рекламы и видеоролики (которые, в основном, тоже реклама), а если попритушить оформительское электричество и яркий, агрессивный визуальный эклектизм, то начнёт вылезать подлинный характер избыточного пространства, вырабатывающий, во-первых, тревогу, во-вторых, насилие.
Пассажир сталкивается с аэропортами и рейсами на самолётах (воздушных суднах), когда этого уже не избежать. Из-за крутить-вертеть и измываться над нами можно кому как приблазится.
Поэтому меньшее зло - расслабиться и получить удовольствие.
Ну, то есть, подчиниться ограничениям, имеющим, между прочим, необязательный и символический характер - от «курения на борту» до нынешних гигиенических масок, идеально вписавшихся в эстетику тотального лишения индивидуальности.
Сделать вид, что их там нет, что это насилие - лишь ролевая игра.
Ограничительные и охранительные меры аэропортов носят сугубо ритуальный характер и, к сожалению, не способны предохранять от внештатных ситуаций.
Они, эти механизированные обряды, самодостаточны и раньше я думал, что, подобно разносу «закусок и напитков», они предназначены незамысловато отвлекать от тремора взлёта и страха набора высоты.
Вероятно, когда-то так и было, но, со временем, обряды лишаются смысла, полностью выхолащиваются.
Ребенок выплескивается вместе с водой.
Особенно когда общество перестаёт модернизироваться, оборачивается назад, пытаясь осуществить давно отныне невозможный переход к «традиционному обществу», громоздя карго-культы из буквально всего, что только возможно.
В "Будущем ностальгии" Светлана Бойм замечала: "«Во-первых, чем быстрее и шире темпы и масштабы модернизации, тем более консервативными и неизменными становятся новые традиции. Во-вторых, чем сильнее риторика преемственности по отношению к историческому прошлому и акценты на традиционных ценностях, тем более избирательно представлено само прошлое…»
Это для модернистского общества аэропорты были зоной демонстративного будущего - витриной, модной шкатулкой, из щелей в которой бьёт в глаза ослепительный, люминесцентный свет, к которому, подобно мотыльку, хочется стремиться.
Ведь здесь, как нигде и никогда более ламповый свет казался максимально тёплым, словно бы согретым химикатами шосткинского объединения «Свема», разогретыми в ласковых и терпеливых руках, и давал надежду то ли вырваться, то ли прорваться в иную реальность, разумеется, более комфортабельную и даже, возможно, отчасти гармоничную.
Теперь «аэропорты эры спорта», как я когда-то написал, окончательно стали территорией осуществившейся антиутопии, наступившей раньше всего именно тут, сканирующей движимое имущество и направляющей пассажиропотоки в определённых направлениях, согласно максимально рациональной логистике.
Давление государства, уже неприкрытого статусами «акционеров» и «частного собственника» оказывается здесь максимально давящим. Прицельно буравящим. Безапелляционным: апелляции предусмотрены, конечно, но и исполнительны.
Если в повседневной жизни «социум» ещё как-то вынужден придумывать насилию изощрённые маски и двусмысленные формулировки, то в аэропортах, построенных на зависимости и страхе (а страх и возникает, чаще всего, из-за невозможности контролировать ситуацию, то есть, всё из-за той же самой зависимости) тоталитарное давление, цель которого - сплющить пассажира до максимально возможной потери индивидуальности, раскрывается во всей своей минус-красе.
Причем даже в самых необязательных проявлениях человеческого существования, вроде курения в жутких аквариумах или же вынужденного фланерства в ожидании запотевшего рейса.
Внезапно, Курчатовский аэропорт оказывается для меня порталом в продвинутую усреднённость, которая подбирается всё ближе и ближе, словно бы просканировав сумку на входе, чорт, вновь оказываешься в Домодедово - стерильном и монументальном, но старательно лишённом индивидуальных черт не-месте.
Ибо теперь индивидуальные черты сдираются всюду как нетехнологичные, поскольку плохо заменимы.
То ли дело стандарт, позволяющий менять детали и заготовки даже непрофессионалу.
Ведь даже росписи (муралы?) нового аэропорта в Баландино, что раньше было квинтэссенцией неповторимого и индивидуального авторского подхода, повторяют «квази-футуристический, псевдо-конструктивистский стиль «нового» терминала в Шереметьево, только тамошний Маяковский, вполне уместный в теме авангарда, выхолощенного стилизациями, заменен здесь, на гостеприимной южноуральской земле, Курчатовым из стилистически и содержательно совершенно другой эпохи.
С точки зрения сонного Челябинска, конечно, это прорыв, но не в будущее, а в зону преждевременно состарившегося состояния.
Так как во всём прочем мире эта блестящая, глянцевая пустота - тренд давным-давно отработанный, постоянно дешевеющий, сдаваемый в утиль.
Нельзя, чтобы кричащие краски видеопроекций да билборды «как из журнала» застили глаз - суть и красота не в том, давно не в том. Далеко не в том.
Но Челябинск, расширяющий дороги и рубящий последние деревца, не удивить отставанием от мира, настаивающего на велодорожках, тротуарах и парализующей многоэтажности бесчеловечных человейников.
Челябинск уже не удивить отставанием от всей прочей России и даже соседнего мегаполиса, который нам как Америка Путину постоянно перекрывает кислород и солнце.
То, что строители высоток замают чужое, то есть, наше общее небо - ещё полбеды, полная беда - это когда жителей прижизненно вмуровывают в коробку, качающуюся на высоте чужого неба.
В самолёте отсутствие почвы под ногами кажется малотерпимым всего-то на пару часов (выбирая билет, обратил внимание, что «Аэрофлот» летает в Челябинск «Суперджтом Сухой», из-за чего выбрал S7 и прилетел не в Шереметьево, но в дольнее Домодедово, а это лишних полтора часа дороги), а представить себе жить под облаками 24/7 я даже в страшном сне не могу: вновь от незримых и анонимных людей зависеть даже когда спишь?
Отдельная, впрочем, тема, не для впроброса.
Правда, теперь, прилетая в Москву, вновь оказывается в Челябинске.
Или, если точнее, в его нигде, практически неотличимом от точно таких же пространств в Шереметьево, Домодедово, Быково или Жуковском: пластик всюду одинаково неуютен и одинаково быстро горит.
Самое главное в полете и в процедурах, связанных с ним, это отсутствие интимного пространства - прибыв в аэропорт, пассажир никогда не бывает один. Даже в туалетах чужого запаха и шума.
И даже путешествие за город, где обычно размещаются «пункты отбытия», связан с наблюдения за нами со стороны водителя, от таксиста до продавщицы чипсов.
Плюс вездесущие взгляды видеокамеры, можно подозревать их даже внутри туалетных комнат (в обществе, охваченном вопросами безопасности и борьбы с террористами исключать такой возможности нельзя).
Сторонний взгляд меняет наше поведение, обращая в глыбу, с одной стороны, дискурсивной непроницаемости, с другой, в набор отработанных социальных ролей.
Отрешиться от возможного разглядывания невозможно, даже понимая всю нашу персональную заброшенность и ненужность другим, настолько публичные реакции в России невротизированы.
В конечном счёте превращая поездку в путешествие чужого взгляда, его влияния на перестройку внутренних поведенческих установок, в данном случае подчиненных чему-то такому, что хочется назвать «случайной волей».
Знаю ведь, что никому не интересен, но ничего не могу поделать с самостью, восстающей на дыбы.
Именно поэтому, набрав высоту, я и «занялся собой»: заполнял опросник, предложенный исследователями синестезии и присланный мне по предложению Оли Балла.
Нужно было наводить параллели между цветами, словами и буквами, что должно было занять 45 минут, вот и заняло практически половину перелётного пути (я выбрал место у окна, типа спрятался в домике).
Заполнял и думал о связях между названием цвета, словом его обозначающим («белый»), а также предметами («молоко»), дающими прямые ассоциации на буквы (белое молоко, разумеется, оказывается «о», а «к» - составной частью «красного», «з» - «зелёного»), тогда как гласным проще отвечать за светлые тона, согласным - за тёмные, аффрикаты - за агрессивные полутона и оттенки и т.д.
Реши задачу, сооруди собственную концепцию: на высоте 10000 метров от неё будет некуда деться.
Потому что читать в самолёте больше не получается: чтение же - интровертный путь к себе, тогда как здесь всё вопиет об губительной какой-то экстравертности.
Аттракцион "почувствуй себя звездой..."
Это как на НТВ, кажется, есть передача "Звёзды сошлись", содержание которой противоречит содержанию: ведь если в одном помещении собирается масса из звёзд, то какие же они тогда звёзды, которые есть сущности единичные и обособленные?
Вынужденная публичность в аэропорту и в полёте позволяет нам на собственной шкуре почувствовать самоощущение известного человека, пребывающего всегда на виду и до которого всем как бы есть дело.
Его овнешнение по отношению к самому себе, выход из себя для дополнительного окаменения там, снаружи. Даже когда не требуется, так как оно же само стекленеет, запуская процесс: физика и химия у него такая, закономерность цепочек реакций.
Хотя, на самом-то деле, конечно же, никакого дела ни у кого нет до звезды и быть не может.
Если только щедрое желание поделиться своим персональным адком.
Адком с холодком. Невидимой миру банькой с пластиковыми пауками.
*
Сокол перенёс ограничительные меры с достоинством, но и с многочисленными потерями: хипстерская самодеятельность оказалась вычищена на районе напрочь, тогда как магазинные сети, и так прочно стоявшие на ногах, дополнительно укрепили мускулатуру.
Меньше всего повезло кафе и забегаловкам (непонятно кому нужный "АндерСон" не в счёт).
Самая символическая мена произошла с пивной для любителей крафтового пива, по дороге от станции метро с Метромаркетом к улице Яковлева, претендовавшей на клубный формат.
Теперь на этом месте ещё более бесполезный и совершенно безлюдный магаз «Питаем правильно».
Любители крафтового замечены у самой старой аптеки и ортопедического салона - по соседству с Почтой-банком, в том самом узком и душном подвале, где раньше, помимо табака, копи-центра и прочей мелочевки, гнездилась вьетнамская едальня.
Она, в свою очередь, переехала на фуд-корт «Метромаркета», где, на последнем этаже, заменила прогоревший КФС, который «на нашем Соколе» (то есть, на самом деле, на «Аэропорте») теперь находится сразу в двух местах одновременно: во-первых, на втором этаже галереи «Аэропорт», во-вторых, в «Билле» у Ленинградского рынка, где проходимость и пассажиропотоки гуще, чем на последнем этаже «Метромаркета», ЦТ отмороженного и принципиально прохладного.
За лавочку "Новой Зари" отдельно обидно - там был стенд турецких дезодорантов и дешевый "Ожон" после бритья, да, и грузинской бабушки в коляске - тихого ангела "Биллы" логично не видно, она ещё до отъезда была плоха, как те букеты, которые у неё покупали из жалости.
Чудеса закончились, началась мерихлюндия пасмурных будней.
Кстати, в подвале "Метромаркета", куда можно зайти сразу же из метро, раньше был гастроном, состоявший из набора частных лавочек, которые хоть и задирали цены, но торговали аутентичным, продуктом.
Теперь на их месте - супермаркет «Мироторг, это не ваша, а наша [ихняя, то есть] страна», то есть, совсем уже непонятное, хтоническое, откровенно никому не нужное говно.
А ещё за время моего отсутствия открылась вторая очередь бизнес-центра «Алкон» с волнисто-ребристым фасадом, выходящим на Ленинградку, сквозными арками и пока ещё формирующимся фуд-маркетом, внутри которого почти пусто и пока ещё похоже на аэропорт.
Главная, можно сказать, архитектурная премьера района (не считая, разумеется, клубного дома на Усиевича и стройки отныне трёхэтажного "Баку"), хотя, там уже сейчас заметна ещё одна постмодернистская (то есть, псевдостихийная, античеловеколюбивая, насквозь пластиковая) лавка вьетнамской снеди. Разумеется, сетевая.
А вот мой любимый забор, точнее, деревянный проход на всю длину многолетней стройки, отгораживавшей "Алкон", снят и нет больше у меня для вас декораций для видео в духе норвежского тв.
Забор действительно жаль, какие он тени и узоры давал…
Не забудем, не простим.
Впрочем, о жизни на Соколе у меня есть другой тэг и совсем другие форматы.
А вот в Челябинске сегодня + 37 и это не предел. Доктору Курпатову бы понравилось.
Поэтому, вместо того, чтобы начать с возвращения, оборачиваюсь к началу.
Тем самым, начинаю с конца.
Когда 17 (семнадцать) месяцев назад, я прилетел в Чердачинск на новогодние каникулы, новый корпус местного аэропорта Баландино, поставленный на месте стеклянной будки «Зала прилёта», принимал первых посетителей.
Он буквально только-только начинал работать и стоял совершенно пустой и белый, за исключением бюста Курчатову в углу, сливаясь с непропорционально большими сугробами: накануне была двухдневная, что ли, метель, снег не успели расчистить.
Истошно пахло свежей краской и теплым, недавно застывшим цементом.
Пустые витрины нового зала сливались с заснеженным полем вокруг, когда, замёрзнув (ждали машину, а я был, разумеется, в демисезонной одежде - ведь, если кто ещё помнит, та зима выдалась в Москве мягче мягкого, так и не подарив столице хотя бы толики снега, а я не планировал задержаться на родине), пришлось зайти в «Зал ожидания», большой и гулкий.
Так и запрыгнул из московской межеумочности да сразу и в карьер зябкой уральской конкретики, которая затянется на полтора года.
«Кто может знать при слове расставанье - какая нам разлука предстоит?»
О пандемии станет известно совсем скоро, уже в феврале она запестрит в новостях, в марте объявят локдаун и понесётся.
С этого описания Баландино в снегах я начинал свой коронанарратив - дневник жизни при ковиде-19, со временем сложившийся в отдельный ЖЖ-тэг и публикации (две первые части коронанарратива вышли в «Новом мире», третья готовится в «Комментариях»).
Теперь следует замкнуть композицию, иначе доктор Курпатов не будет доволен.
Итак, я захожу в белый аэропортовский новострой полтора года спустя (ок, чуть побольше) и, пока прохожу контрольные аппараты, на меня начинает обрушиваться гул пространства, многократно расширяющегося на глазах.
Примерно так, скорее всего, разрасталась нехорошая квартира у Булгакова, за дверью обнаруживая полноценный аэропорт, заполненный всеми необходимыми причиндалами.
Ну, или же, это сравнение даже точнее, словно бы оказываюсь в «новом» шереметьевском терминале, построенном к чемпионату мира по футболу.
Действительно ведь, лишнего в аэропортах не бывает (очень накладно), несмотря на первоначальную пестроту вывесок в глазах и предложений на любой размер кошелька.
Все эти предложения и заманухи при деле, даже если и не окупаются, то отмываются: мотивы хозяев ведь могут быть непрозрачными, неочевидными для рядового пассажира и безжалостно, аморально частнособственническими.
Аэропорт имени Курчатова, как теперь называется Баландино (отечественный нейминг - отдельная боль), устроен как любой современный терминал из бетона, стекла и пластика: внизу кассы и стойки регистрации, наверху, куда бежит эскалатор, зона отлёта с проверками и залом ожидания - миром вялого потребительского счастья, будто бы невзначай отгороженного от окружающей действительности, которая, между прочим, Челябинск всё ещё. Точнее, дальняя его окраина.
Нынешние аэропорты, особенно если мысленно отключить видеопроекции и плазмы, кажутся однотипными и крайне монотонными. Белый куб, экспонирующий белый шум.
Крикливое разнообразие им придают рекламы и видеоролики (которые, в основном, тоже реклама), а если попритушить оформительское электричество и яркий, агрессивный визуальный эклектизм, то начнёт вылезать подлинный характер избыточного пространства, вырабатывающий, во-первых, тревогу, во-вторых, насилие.
Пассажир сталкивается с аэропортами и рейсами на самолётах (воздушных суднах), когда этого уже не избежать. Из-за крутить-вертеть и измываться над нами можно кому как приблазится.
Поэтому меньшее зло - расслабиться и получить удовольствие.
Ну, то есть, подчиниться ограничениям, имеющим, между прочим, необязательный и символический характер - от «курения на борту» до нынешних гигиенических масок, идеально вписавшихся в эстетику тотального лишения индивидуальности.
Сделать вид, что их там нет, что это насилие - лишь ролевая игра.
Ограничительные и охранительные меры аэропортов носят сугубо ритуальный характер и, к сожалению, не способны предохранять от внештатных ситуаций.
Они, эти механизированные обряды, самодостаточны и раньше я думал, что, подобно разносу «закусок и напитков», они предназначены незамысловато отвлекать от тремора взлёта и страха набора высоты.
Вероятно, когда-то так и было, но, со временем, обряды лишаются смысла, полностью выхолащиваются.
Ребенок выплескивается вместе с водой.
Особенно когда общество перестаёт модернизироваться, оборачивается назад, пытаясь осуществить давно отныне невозможный переход к «традиционному обществу», громоздя карго-культы из буквально всего, что только возможно.
В "Будущем ностальгии" Светлана Бойм замечала: "«Во-первых, чем быстрее и шире темпы и масштабы модернизации, тем более консервативными и неизменными становятся новые традиции. Во-вторых, чем сильнее риторика преемственности по отношению к историческому прошлому и акценты на традиционных ценностях, тем более избирательно представлено само прошлое…»
Это для модернистского общества аэропорты были зоной демонстративного будущего - витриной, модной шкатулкой, из щелей в которой бьёт в глаза ослепительный, люминесцентный свет, к которому, подобно мотыльку, хочется стремиться.
Ведь здесь, как нигде и никогда более ламповый свет казался максимально тёплым, словно бы согретым химикатами шосткинского объединения «Свема», разогретыми в ласковых и терпеливых руках, и давал надежду то ли вырваться, то ли прорваться в иную реальность, разумеется, более комфортабельную и даже, возможно, отчасти гармоничную.
Теперь «аэропорты эры спорта», как я когда-то написал, окончательно стали территорией осуществившейся антиутопии, наступившей раньше всего именно тут, сканирующей движимое имущество и направляющей пассажиропотоки в определённых направлениях, согласно максимально рациональной логистике.
Давление государства, уже неприкрытого статусами «акционеров» и «частного собственника» оказывается здесь максимально давящим. Прицельно буравящим. Безапелляционным: апелляции предусмотрены, конечно, но и исполнительны.
Если в повседневной жизни «социум» ещё как-то вынужден придумывать насилию изощрённые маски и двусмысленные формулировки, то в аэропортах, построенных на зависимости и страхе (а страх и возникает, чаще всего, из-за невозможности контролировать ситуацию, то есть, всё из-за той же самой зависимости) тоталитарное давление, цель которого - сплющить пассажира до максимально возможной потери индивидуальности, раскрывается во всей своей минус-красе.
Причем даже в самых необязательных проявлениях человеческого существования, вроде курения в жутких аквариумах или же вынужденного фланерства в ожидании запотевшего рейса.
Внезапно, Курчатовский аэропорт оказывается для меня порталом в продвинутую усреднённость, которая подбирается всё ближе и ближе, словно бы просканировав сумку на входе, чорт, вновь оказываешься в Домодедово - стерильном и монументальном, но старательно лишённом индивидуальных черт не-месте.
Ибо теперь индивидуальные черты сдираются всюду как нетехнологичные, поскольку плохо заменимы.
То ли дело стандарт, позволяющий менять детали и заготовки даже непрофессионалу.
Ведь даже росписи (муралы?) нового аэропорта в Баландино, что раньше было квинтэссенцией неповторимого и индивидуального авторского подхода, повторяют «квази-футуристический, псевдо-конструктивистский стиль «нового» терминала в Шереметьево, только тамошний Маяковский, вполне уместный в теме авангарда, выхолощенного стилизациями, заменен здесь, на гостеприимной южноуральской земле, Курчатовым из стилистически и содержательно совершенно другой эпохи.
С точки зрения сонного Челябинска, конечно, это прорыв, но не в будущее, а в зону преждевременно состарившегося состояния.
Так как во всём прочем мире эта блестящая, глянцевая пустота - тренд давным-давно отработанный, постоянно дешевеющий, сдаваемый в утиль.
Нельзя, чтобы кричащие краски видеопроекций да билборды «как из журнала» застили глаз - суть и красота не в том, давно не в том. Далеко не в том.
Но Челябинск, расширяющий дороги и рубящий последние деревца, не удивить отставанием от мира, настаивающего на велодорожках, тротуарах и парализующей многоэтажности бесчеловечных человейников.
Челябинск уже не удивить отставанием от всей прочей России и даже соседнего мегаполиса, который нам как Америка Путину постоянно перекрывает кислород и солнце.
То, что строители высоток замают чужое, то есть, наше общее небо - ещё полбеды, полная беда - это когда жителей прижизненно вмуровывают в коробку, качающуюся на высоте чужого неба.
В самолёте отсутствие почвы под ногами кажется малотерпимым всего-то на пару часов (выбирая билет, обратил внимание, что «Аэрофлот» летает в Челябинск «Суперджтом Сухой», из-за чего выбрал S7 и прилетел не в Шереметьево, но в дольнее Домодедово, а это лишних полтора часа дороги), а представить себе жить под облаками 24/7 я даже в страшном сне не могу: вновь от незримых и анонимных людей зависеть даже когда спишь?
Отдельная, впрочем, тема, не для впроброса.
Правда, теперь, прилетая в Москву, вновь оказывается в Челябинске.
Или, если точнее, в его нигде, практически неотличимом от точно таких же пространств в Шереметьево, Домодедово, Быково или Жуковском: пластик всюду одинаково неуютен и одинаково быстро горит.
Самое главное в полете и в процедурах, связанных с ним, это отсутствие интимного пространства - прибыв в аэропорт, пассажир никогда не бывает один. Даже в туалетах чужого запаха и шума.
И даже путешествие за город, где обычно размещаются «пункты отбытия», связан с наблюдения за нами со стороны водителя, от таксиста до продавщицы чипсов.
Плюс вездесущие взгляды видеокамеры, можно подозревать их даже внутри туалетных комнат (в обществе, охваченном вопросами безопасности и борьбы с террористами исключать такой возможности нельзя).
Сторонний взгляд меняет наше поведение, обращая в глыбу, с одной стороны, дискурсивной непроницаемости, с другой, в набор отработанных социальных ролей.
Отрешиться от возможного разглядывания невозможно, даже понимая всю нашу персональную заброшенность и ненужность другим, настолько публичные реакции в России невротизированы.
В конечном счёте превращая поездку в путешествие чужого взгляда, его влияния на перестройку внутренних поведенческих установок, в данном случае подчиненных чему-то такому, что хочется назвать «случайной волей».
Знаю ведь, что никому не интересен, но ничего не могу поделать с самостью, восстающей на дыбы.
Именно поэтому, набрав высоту, я и «занялся собой»: заполнял опросник, предложенный исследователями синестезии и присланный мне по предложению Оли Балла.
Нужно было наводить параллели между цветами, словами и буквами, что должно было занять 45 минут, вот и заняло практически половину перелётного пути (я выбрал место у окна, типа спрятался в домике).
Заполнял и думал о связях между названием цвета, словом его обозначающим («белый»), а также предметами («молоко»), дающими прямые ассоциации на буквы (белое молоко, разумеется, оказывается «о», а «к» - составной частью «красного», «з» - «зелёного»), тогда как гласным проще отвечать за светлые тона, согласным - за тёмные, аффрикаты - за агрессивные полутона и оттенки и т.д.
Реши задачу, сооруди собственную концепцию: на высоте 10000 метров от неё будет некуда деться.
Потому что читать в самолёте больше не получается: чтение же - интровертный путь к себе, тогда как здесь всё вопиет об губительной какой-то экстравертности.
Аттракцион "почувствуй себя звездой..."
Это как на НТВ, кажется, есть передача "Звёзды сошлись", содержание которой противоречит содержанию: ведь если в одном помещении собирается масса из звёзд, то какие же они тогда звёзды, которые есть сущности единичные и обособленные?
Вынужденная публичность в аэропорту и в полёте позволяет нам на собственной шкуре почувствовать самоощущение известного человека, пребывающего всегда на виду и до которого всем как бы есть дело.
Его овнешнение по отношению к самому себе, выход из себя для дополнительного окаменения там, снаружи. Даже когда не требуется, так как оно же само стекленеет, запуская процесс: физика и химия у него такая, закономерность цепочек реакций.
Хотя, на самом-то деле, конечно же, никакого дела ни у кого нет до звезды и быть не может.
Если только щедрое желание поделиться своим персональным адком.
Адком с холодком. Невидимой миру банькой с пластиковыми пауками.
*
Сокол перенёс ограничительные меры с достоинством, но и с многочисленными потерями: хипстерская самодеятельность оказалась вычищена на районе напрочь, тогда как магазинные сети, и так прочно стоявшие на ногах, дополнительно укрепили мускулатуру.
Меньше всего повезло кафе и забегаловкам (непонятно кому нужный "АндерСон" не в счёт).
Самая символическая мена произошла с пивной для любителей крафтового пива, по дороге от станции метро с Метромаркетом к улице Яковлева, претендовавшей на клубный формат.
Теперь на этом месте ещё более бесполезный и совершенно безлюдный магаз «Питаем правильно».
Любители крафтового замечены у самой старой аптеки и ортопедического салона - по соседству с Почтой-банком, в том самом узком и душном подвале, где раньше, помимо табака, копи-центра и прочей мелочевки, гнездилась вьетнамская едальня.
Она, в свою очередь, переехала на фуд-корт «Метромаркета», где, на последнем этаже, заменила прогоревший КФС, который «на нашем Соколе» (то есть, на самом деле, на «Аэропорте») теперь находится сразу в двух местах одновременно: во-первых, на втором этаже галереи «Аэропорт», во-вторых, в «Билле» у Ленинградского рынка, где проходимость и пассажиропотоки гуще, чем на последнем этаже «Метромаркета», ЦТ отмороженного и принципиально прохладного.
За лавочку "Новой Зари" отдельно обидно - там был стенд турецких дезодорантов и дешевый "Ожон" после бритья, да, и грузинской бабушки в коляске - тихого ангела "Биллы" логично не видно, она ещё до отъезда была плоха, как те букеты, которые у неё покупали из жалости.
Чудеса закончились, началась мерихлюндия пасмурных будней.
Кстати, в подвале "Метромаркета", куда можно зайти сразу же из метро, раньше был гастроном, состоявший из набора частных лавочек, которые хоть и задирали цены, но торговали аутентичным, продуктом.
Теперь на их месте - супермаркет «Мироторг, это не ваша, а наша [ихняя, то есть] страна», то есть, совсем уже непонятное, хтоническое, откровенно никому не нужное говно.
А ещё за время моего отсутствия открылась вторая очередь бизнес-центра «Алкон» с волнисто-ребристым фасадом, выходящим на Ленинградку, сквозными арками и пока ещё формирующимся фуд-маркетом, внутри которого почти пусто и пока ещё похоже на аэропорт.
Главная, можно сказать, архитектурная премьера района (не считая, разумеется, клубного дома на Усиевича и стройки отныне трёхэтажного "Баку"), хотя, там уже сейчас заметна ещё одна постмодернистская (то есть, псевдостихийная, античеловеколюбивая, насквозь пластиковая) лавка вьетнамской снеди. Разумеется, сетевая.
А вот мой любимый забор, точнее, деревянный проход на всю длину многолетней стройки, отгораживавшей "Алкон", снят и нет больше у меня для вас декораций для видео в духе норвежского тв.
Забор действительно жаль, какие он тени и узоры давал…
Не забудем, не простим.
Впрочем, о жизни на Соколе у меня есть другой тэг и совсем другие форматы.
А вот в Челябинске сегодня + 37 и это не предел. Доктору Курпатову бы понравилось.