Часть вторая.
Любовь... Любовь такая штука, что от неё нестерпимо хочется завести детей. Ну, чтобы не напрасны были соединения тел и душ, чтобы было осязаемое продолжение - маленькое, нежное, беззащитное. Желанное, непременно желанное, а не по залёту и другой какой необходимости. У Любы с Алексеем была любовь, которая требовала дочери, и сыновья, просившие сестру.
Люба пребывала в уверенности, что будет дочь. Соня, Сонечка, Софья Алексеевна - царская сестрица. "Ой, она же плохо кончила!" - тревожно вспомнила Люба, потом решила: "Это не про мою!"
Алексей, узнав о беременности, обрадовался и наказал Любе явиться в женскую консультацию, но ей так не хотелось этого, что она решила не ходить. Её нежелание подкреплялось живеньким воспоминанием о высокомерной насмешливой гинекологине с замашками директрисы Института благородных девиц. Люба вспоминала, как чувствуя себя нелепой и чудовищно огромной, стаскивала с себя немудрящее бельишко, готовясь к осмотру. Гинекологиня, поигрывая изысканными бровями, с усмешкой рассматривала её. Высокомерная и важная, она видела испуг в глазах сидящей в стыдно-нелепой позе женщины, знала, что речь пойдёт об аборте и сознательно делала вид, что не понимает жалобных намёков и полувопросов. Она предвкушала глумление над этой молодой бабой, не умевшей предохраняться. Это было каждодневное развлечение. Таких как Люба было много, но привычка издеваться не проходила, а кураж не отпускал красотку-гинекологиню.
Надо сказать, что вышеупомянутая доктор сама производила аборты:
"Потерпите, женщина. Нечего кричать, никто, кроме вас не виноват. Аборт - это чепуха, любая женщина его переносит легко, нужно потерпеть. Да, больно, но надо воспринять это как последствие ваших необдуманных действий. Вы избавляетесь от плода - это детоубийство." Когда она шла по улицам, заходила в магазины, то частенько встречала своих пациенток, не единожды побывавших в её руках. Многие опускали голову или отводили взгляд. А взор доктора словно уличал: "Я всё про вас знаю! Вот ты, Ирочка, за год сделал три аборта! А в Вашей карточке, мадам Чеснокова значится цифра - 11. Одиннадцать загубленных жизней. А ходишь, задравши голову! Дура похотливая!" На приёме она всегда подчёркивала, что сама абортов не имела.
Особенное удовольствие гинекологине доставляли молоденькие девчонки, желавшие скрыть свой грех от родителей. В ход шло всё: доведение до слёз, нравоучения, едкие замечания. "Что ты морщишься?" - деланно-удивлённо вопрошала гинекологиня, засандаливая-выволакивая холодное зеркало, потом изящную руку в противно жмакаюшей перчатке, - "разве мои два пальца толще полового члена? Тебе же не больно от полового члена, и ты уже взрослая - живёшь половой жизнью, следовательно ты пришла ко мне за помощью. Тебе ведь нужна моя помощь?" И сразу, без перехода, не дожидаясь ответа: "Мама знает, что ты не девственница и имела половые сношения? Оооо! Да у нас тут 6 недель. Хорошие такие 6 недель.Ты конечно, сказала об этом маме?"
Люба не пошла к врачу, так и ходила со своей лелеемой беременностью, не встав на учёт. Развязка была быстрой.
Гинекологиня увидела Любу в очереди за австрийскими туфлями, та была неприлично беременна. Утром в тихой квартире раздался звонок, трубку взял Алексей и молча слушал говорящего. Люба проснулась и, оцепенев, ждала, а сердце просилось выйти. Сонечка мягко поталкивалась куда-то вбок, щекотно, будто балуясь.
Она сидела, опустив голову. "Как вы могли так безответственно поступить?! Вы перенесли тяжелейшее инфекционное заболевание, не восстановились, не можете работать! Милочка, да у вас обмороки, в конце концов!" - патетически ораторствовала главврач Анна Ароновна, пребывая в тихом ужасе от приближающегося краха карьеры из-за этой идиотки. Она грозно смотрела на консилиум и прямую непреклонную гинекологиню, которая согласно кивала головой. Люба вдруг подумала, что они похожи на дрессировщицу и учёную цирковую лошадь: "Одной хлыстом поперёк хребта, другой - сахара до рвоты, суки!" Дурная воробьиная кровь чёрной волной киданулась ей в горло, в голову, она глухо замычала от внезапной боли и сжала виски. "Вот! Вот, товарищи!" - торжествующе провозгласила Анна Ароновна, выбросив указующий перст в сторону Любы, - " Вы имеете возможность наблюдать воочию - ей плохо. У неё нарушения мозгового кровообращения, а она скрывала беременность. Только абортирование. Аборт без разговоров!"
Люба вспомнила давнюю ругань с матерью, когда крикнула той: " На хрена ты меня рожала, если я тебе не нужна! На хрена с батей путалась - у тебя двое малявок росли! Не могли в тряпочку кончить? Ты что, здоровая баба не знала, что от этого дети бывают? И батя хорош! Кобель ненасытный!" Мать как-то странно посмотрела на Любу и тихо сказала: "Дура ты, ох, дура! При Сталине аборты запрещены были, что ж мне на криминал было идти? Я и так намаялась. Бабы, вон, подпольно делали, наживую, потом кровищей истекали. Молоко с йодом в матку заливали, спицей тыкали, на заборах висели, в бане парились, в кипятке сидели. Одна такая допарилась... Не знаешь ничего, так молчи." Любка прикусила язык.
Задранные к небу, широко разведённые ноги, рубаха, скомканная на груди. В глазах огненные шары и боль внизу живота, вытягивающая жизнь. Господи, за что?
Щипцы. Щипцы, размалывающие головку Сони. И эта страшная поза, такая одинаковая и для зачатия, и для рождения, и для смерти нерождённого.
Вернувшись домой, Люба сказала мужу: "Ищи себе здоровую, чтобы детей рожала!" Мать и Людку, сунувшихся было проведать и разузнать что к чему, отлаяла так, что соседи припали к замочным скважинам входных дверей с первого по пятый этаж: " Я вас всех ненавижу, всех! Пожалеть они меня пришли! Вон, вон пошли отсюда! И не таскайтесь сюда!" Она тряслась и выла, сморкаясь в полу халатика, а испуганные мальчишки не решались выйти из комнаты. Внутри болело так, что казалось дальше только гробовая доска, оградка и поблёкшее фото на маленьком памятнике.
Месяца два спустя Люба опамятовалась, оклемалась и вышла на работу - злая, ехидная, прежняя.
Конец второй части.
Часть первая. Часть третья. Часть четвёртая. Часть пятая. Часть шестая. Часть седьмая. Часть восьмая. Часть девятая. Часть десятая. Часть одиннадцатая.