О языках и переводах
В связи со случайным разговором о переводах вспомнил о своём старом переводческом проекте (он начинался ещё в Семинарии), который, однако же, был отложен ввиду изменившихся у меня по мере взросления принципов перевода. Здесь я расскажу сначала о своих изменившихся взглядах, а потом приведу отрывок из отложенного перевода.
Проект состоял в издании на греческом языке Епифаниева «Жития преподобного Сергия». Сначала я ревностно взялся за это дело, но передо мной встал вопрос: на какой язык переводить «Житие»? Не все знают, что в Греции до сих пор актуальна проблема так называемой диглоссии: об этом написаны сотни томов, полемика ведётся уже два с половиной века и всё не утихает. Конечно, переводить такой памятник на современный новогреческий (тот новогреческий, который преподаётся на курсах новогреческого языка) было бы смешно и даже пошло. Но поскольку я знал лишь два разных языка - классический древнегреческий и современный новогреческий, в результате я выбрал древнегреческий. Тогда я представлял себе, что есть нормальный греческий язык - древнегреческий, и есть ненормальный, испорченный и деградировавший греческий язык - новогреческий.
Потом работа приостановилась, прошло несколько лет. За это время мои взгляды на греческий язык кардинально поменялись: изучая новогреческую литературу и литературу позднего Средневековья, я убедился в том, о чём пишут многие греческие филологи (и чему раньше я не верил), а именно в том, что греческий язык - один и что он сохранился в своём естественном развитии на протяжении многих веков. В нём, как в океане, присутствует различные языковые глубины, восходящие к античности. Если вначале своего обучения я резко противопоставлял древнегреческий и новогреческий, то потом я убедился, что это было от незнания и поверхностного понимания греческого языка: на самом деле современный греческий язык очень многообразен, и тот суржик, который преподаётся в университете под названием «новогреческий язык» - это лишь слабое подобие настоящего греческого языка. Оказываясь в Греции и начиная читать греческую литературу, вы убеждаетесь, что на нём (этом суржике) говорят далеко не все и совсем никто не пишет (даже газеты).
Новогреческая литература, возникшая из народных эпосов Средневековья, часто противопоставляется языку византийских философов и богословов. Однако, при этом забывается, что философы и богословы по большей части писали на искусственном языке (это явление называется в специальной литературе аттицизмом): их цель была в том, чтобы продолжать традицию греческой «пайдейи» - образовательной системы, основанной на чтении классических авторов. Классиков читали и им продолжали подражать. Проблема ещё усложняется тем, что средневековый греческий не был однородным. Начиная читать византийских авторов, вы замечаете, что почти каждый из них пишет на каком-то своём языке: кто-то в более аттической манере, кто-то с большой долей народного просторечия, кто-то подражает Фукидиду, а кто-то Лисию (поэтому, кстати, не удивляйтесь, когда в письмах авторов XIV века, живших в Салониках, вы встретите ионическое ἐς и т.п.). При этом параллельно развивается язык церковной гимнографии, в котором также присутствуют совершенно различные «языки» - начиная от языка Пиндара и греческих лириков (в ямбах Дамаскина), и кончая народным эпическим пятнадцатисложником в молитвах (вошедших в молитвословы) Симеона Нового Богослова (нач. XI в.) или Симеона Метафраста (Х в.).
Не стоит забывать, что разделение на два языка - народный и литературный - произошло уже в Античности. Сначала, когда народный язык лишь использовался для повседневного общения, а классический - для письма, всё было хорошо. Но со временем, когда уровень народного образования стал возрастать (то есть широко после 1821 г., а у интеллигенции немного раньше), эта проблема приобрела актуальность. Тогда и появилось движение, так сказать, «второго аттицизма», то есть движение сторонников «кафаревусы» - языка, очищенного от любых «чуждых» влияний. От аттицизма этот язык отличала абсолютная неестественность и формальность, доходящая до абсурда (когда из языка выбрасывалось любое слово иностранного происхождения и заменялось аналогичным словом, образованным искусственно с помощью греческих корней, суффиксов и приставок). На защиту народного языка («димотики») встала практически вся греческая литературная среда - лучшие писатели и поэты обратились к народному языку, ища в нём сокрытого богатства и новых подводных слоёв (стоит почитать рассказы Пападиамантиса, чтобы убедиться в этом). Их подход был более логичным: зачем обеднять язык, выбрасывая из него естественно возникшие слова, когда можно, напротив, обогащать его, вводя в употребление то, что в языке уже есть (и было) и пытаясь сохранить единство языковой традиции? Благодаря прекрасной новогреческой литературе, греческий язык преодолел разделение между классическим и современным языками, он как бы вобрал в себя всё, что было ему присуще естественным образом. Поразительное впечатление производит чтение стихотворений Элитиса: в его языке чудесным образом переплетаются гомеровские обороты речи, аттические афоризмы, восходящие к Фукидиду, и язык народных песен. Когда обращаешься к текстам, написанным на формально «чистом», но уже умершем языке, понимаешь, что этому языку нет места в жизни - это произведение головы, а не сердца. Такой язык обречён.
Конечно, мой отказ от перевода «Жития Сергия» на древнегреческий язык был связан не только с изменением взгляда на природу греческого языка. Скорее, это было пониманием того, что формальный (школьный) древнегреческий язык, на который я начал переводить, не имеет читателя. И последним аргументом для меня было чтение перевода «Жития святых Кирилла и Мефодия», выполненного А.-Э. Тахиаосом. Это перевод не на древнегреческий и не на современный выхолощенный язык, которому учат иностранцев (и школьников). Это перевод на красивый греческий язык, соответствующий агиографическому памятнику: в нём есть элементы народной речи, он понятен и прост, есть элементы средневекового агиографического языка, элементы византийской риторики и даже «высокого» стиля - они все сочетаются настолько естественно, что общее чтение «Жития» доставляет удовольствие и радость. Мне пришлось осознать, что на таком языке может говорить и писать лишь носитель языка, а не иностранец. Только носитель языка, вероятно, способен чувствовать свой язык во всей глубине и красоте, и может передать это чувство читателю. Среди иностранцев, видимо, есть исключения, но это всё-таки исключения.
Даю ссылку на отрывок из сделанного мной перевода «Жития преподобного Сергия», по просьбе уважаемого danuvius 'a (который всё хочет меня тестировать и проверять): https://docs.google.com/open?id=0B5U4EnOJ0liedTZlc3ZmUEZUM2c Не знаю, может, когда-то что-то меня и вдохновит продолжить и окончить начатую работу, но пока я склонен рассматривать это лишь как ученический опыт перевода, который, может, и полезен с точки зрения процесса обучения, но не более того.
Проект состоял в издании на греческом языке Епифаниева «Жития преподобного Сергия». Сначала я ревностно взялся за это дело, но передо мной встал вопрос: на какой язык переводить «Житие»? Не все знают, что в Греции до сих пор актуальна проблема так называемой диглоссии: об этом написаны сотни томов, полемика ведётся уже два с половиной века и всё не утихает. Конечно, переводить такой памятник на современный новогреческий (тот новогреческий, который преподаётся на курсах новогреческого языка) было бы смешно и даже пошло. Но поскольку я знал лишь два разных языка - классический древнегреческий и современный новогреческий, в результате я выбрал древнегреческий. Тогда я представлял себе, что есть нормальный греческий язык - древнегреческий, и есть ненормальный, испорченный и деградировавший греческий язык - новогреческий.
Потом работа приостановилась, прошло несколько лет. За это время мои взгляды на греческий язык кардинально поменялись: изучая новогреческую литературу и литературу позднего Средневековья, я убедился в том, о чём пишут многие греческие филологи (и чему раньше я не верил), а именно в том, что греческий язык - один и что он сохранился в своём естественном развитии на протяжении многих веков. В нём, как в океане, присутствует различные языковые глубины, восходящие к античности. Если вначале своего обучения я резко противопоставлял древнегреческий и новогреческий, то потом я убедился, что это было от незнания и поверхностного понимания греческого языка: на самом деле современный греческий язык очень многообразен, и тот суржик, который преподаётся в университете под названием «новогреческий язык» - это лишь слабое подобие настоящего греческого языка. Оказываясь в Греции и начиная читать греческую литературу, вы убеждаетесь, что на нём (этом суржике) говорят далеко не все и совсем никто не пишет (даже газеты).
Новогреческая литература, возникшая из народных эпосов Средневековья, часто противопоставляется языку византийских философов и богословов. Однако, при этом забывается, что философы и богословы по большей части писали на искусственном языке (это явление называется в специальной литературе аттицизмом): их цель была в том, чтобы продолжать традицию греческой «пайдейи» - образовательной системы, основанной на чтении классических авторов. Классиков читали и им продолжали подражать. Проблема ещё усложняется тем, что средневековый греческий не был однородным. Начиная читать византийских авторов, вы замечаете, что почти каждый из них пишет на каком-то своём языке: кто-то в более аттической манере, кто-то с большой долей народного просторечия, кто-то подражает Фукидиду, а кто-то Лисию (поэтому, кстати, не удивляйтесь, когда в письмах авторов XIV века, живших в Салониках, вы встретите ионическое ἐς и т.п.). При этом параллельно развивается язык церковной гимнографии, в котором также присутствуют совершенно различные «языки» - начиная от языка Пиндара и греческих лириков (в ямбах Дамаскина), и кончая народным эпическим пятнадцатисложником в молитвах (вошедших в молитвословы) Симеона Нового Богослова (нач. XI в.) или Симеона Метафраста (Х в.).
Не стоит забывать, что разделение на два языка - народный и литературный - произошло уже в Античности. Сначала, когда народный язык лишь использовался для повседневного общения, а классический - для письма, всё было хорошо. Но со временем, когда уровень народного образования стал возрастать (то есть широко после 1821 г., а у интеллигенции немного раньше), эта проблема приобрела актуальность. Тогда и появилось движение, так сказать, «второго аттицизма», то есть движение сторонников «кафаревусы» - языка, очищенного от любых «чуждых» влияний. От аттицизма этот язык отличала абсолютная неестественность и формальность, доходящая до абсурда (когда из языка выбрасывалось любое слово иностранного происхождения и заменялось аналогичным словом, образованным искусственно с помощью греческих корней, суффиксов и приставок). На защиту народного языка («димотики») встала практически вся греческая литературная среда - лучшие писатели и поэты обратились к народному языку, ища в нём сокрытого богатства и новых подводных слоёв (стоит почитать рассказы Пападиамантиса, чтобы убедиться в этом). Их подход был более логичным: зачем обеднять язык, выбрасывая из него естественно возникшие слова, когда можно, напротив, обогащать его, вводя в употребление то, что в языке уже есть (и было) и пытаясь сохранить единство языковой традиции? Благодаря прекрасной новогреческой литературе, греческий язык преодолел разделение между классическим и современным языками, он как бы вобрал в себя всё, что было ему присуще естественным образом. Поразительное впечатление производит чтение стихотворений Элитиса: в его языке чудесным образом переплетаются гомеровские обороты речи, аттические афоризмы, восходящие к Фукидиду, и язык народных песен. Когда обращаешься к текстам, написанным на формально «чистом», но уже умершем языке, понимаешь, что этому языку нет места в жизни - это произведение головы, а не сердца. Такой язык обречён.
Конечно, мой отказ от перевода «Жития Сергия» на древнегреческий язык был связан не только с изменением взгляда на природу греческого языка. Скорее, это было пониманием того, что формальный (школьный) древнегреческий язык, на который я начал переводить, не имеет читателя. И последним аргументом для меня было чтение перевода «Жития святых Кирилла и Мефодия», выполненного А.-Э. Тахиаосом. Это перевод не на древнегреческий и не на современный выхолощенный язык, которому учат иностранцев (и школьников). Это перевод на красивый греческий язык, соответствующий агиографическому памятнику: в нём есть элементы народной речи, он понятен и прост, есть элементы средневекового агиографического языка, элементы византийской риторики и даже «высокого» стиля - они все сочетаются настолько естественно, что общее чтение «Жития» доставляет удовольствие и радость. Мне пришлось осознать, что на таком языке может говорить и писать лишь носитель языка, а не иностранец. Только носитель языка, вероятно, способен чувствовать свой язык во всей глубине и красоте, и может передать это чувство читателю. Среди иностранцев, видимо, есть исключения, но это всё-таки исключения.
Даю ссылку на отрывок из сделанного мной перевода «Жития преподобного Сергия», по просьбе уважаемого danuvius 'a (который всё хочет меня тестировать и проверять): https://docs.google.com/open?id=0B5U4EnOJ0liedTZlc3ZmUEZUM2c Не знаю, может, когда-то что-то меня и вдохновит продолжить и окончить начатую работу, но пока я склонен рассматривать это лишь как ученический опыт перевода, который, может, и полезен с точки зрения процесса обучения, но не более того.