О советском искусствоведении
Прочла книгу Марины Григорьевны Раку "Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи".
Книга вызвала очень странное ощущение. Она написана не то что по материалам докторской диссертации, но и прямо представляет собой эту самую диссертацию. Что производит гнетущее впечатление, учитывая жанр. Всё-таки диссертация - это квалификационная работа, и в ней полно условностей, обязательных разделов, написанных по строгим правилам. Все эти «методы», «задачи», «апробация» и т.п. - скучнейшая штука, пусть и необходимая. В книге можно было обойтись и без этого. Язык же попросту кошмарен, даже в научном исследовании можно было сказать всё проще и в два раза короче. Ещё и ещё раз убеждаюсь в правоте афоризма «книги делятся на две группы: одни пишутся, для того, чтобы кто-нибудь что-то понял, а другие - напротив, чтобы никто ничего не понял».
Ценные мысли, которые я извлекла оттуда, следующие:
- объяснение, почему советская идеология была ориентирована именно на классику, а не на авангард. Объяснение лежит на поверхности, но интересен сам процесс, когда изначально-таки пытались продвинуть в массы авангард, но он забуксовал.
- путь отбора «классических деятелей и их произведений» был довольно замысловатым. Оценки могли меняться на противоположные (Скрябин, Глинка, Чайковский), но тот состав, в котором «святоотеческий большевистский пантеон» воспринимается нами сейчас, сложился только к середине 30-х годов. Поэтому, читая мемуарную и художественную литературу первых десятилетий советской власти (Булгакова, Зощенко), надо иметь это ввиду.
- сложное формирование таких типичных для советского искусствоведения понятий как «народность», «реализм», которые всё время норовили скатиться в «русский национализм» и «натурализм».
- опора на немецкую классику с бетховенским центром (Бах, Моцарт, Гайдн - предшественники, Вагнер - последователь). Отрицались итальянщина - как официальное искусство русской аристократии, и французская музыка - вообще фигура умолчания, за исключением Бизе.
- факт, что некоторые советские оценки и художественные концепции до сих пор не подвергнуты проверке и продолжают жить как в культуре, так и в научных исследованиях. Например, концепция «БГ» как народной драмы с возрастанием от хоров в прологе через хор «Хлеба!» к бунту в сцене под Кромами. Фокус в том, что авторские редакции - это либо «у собора Вас.Бл», либо «под Кромами», но никак не вместе, и это именно советские идеологи придумали известную сейчас контоминацию.
- у истоков советской музыкальной идеологии стояли Асафьев, Луначарский, Сабанеев и Мясковский. По крайней мере, цитаты именно этих авторов приводятся чаще всего.
И, наконец, в заключении автор книги размышляет так (цитату я подредактировала, убрав некоторые словесные периоды, чтоб вышло покороче):
«Необходимость признания «ключевой, возможно уникальной в мировой истории этой дисциплины роли, которую играли музыковеды» в советском обществе. Между тем, процесс «социального конструирования» данной профессии мог бы составить отдельную тему «формовки советского музыковеда». Она является частью более крупной темы, включающей историю «формовки советского композитора» и «формовки советского слушателя» . Вопрос о конструировании идентичности советского музыкознания напрямую связан с возложенной на него пропагандистско-просветительской ролью.
Фундаментальные научные области, связанные с изучением источников, оказались маргинальными, поскольку их результаты, как правило, вступают в противоречие с идеологической прагматикой. Идеологическую подоплеку имели и многие сформулированные в этот период музыкально-теоретические методы».
А я бы сказала, что вышесказанное относится ко всему советскому искусствоведению вообще. И если музыка в силу особенностей своего языка, ещё может сохранять относительную независимость от внешних смысловых напластований и аналитического нарратива, то что творилось в области советских трактовок классической живописи и литературы - вопрос, который, что называется ещё ждёт своего исследователя.
Книга вызвала очень странное ощущение. Она написана не то что по материалам докторской диссертации, но и прямо представляет собой эту самую диссертацию. Что производит гнетущее впечатление, учитывая жанр. Всё-таки диссертация - это квалификационная работа, и в ней полно условностей, обязательных разделов, написанных по строгим правилам. Все эти «методы», «задачи», «апробация» и т.п. - скучнейшая штука, пусть и необходимая. В книге можно было обойтись и без этого. Язык же попросту кошмарен, даже в научном исследовании можно было сказать всё проще и в два раза короче. Ещё и ещё раз убеждаюсь в правоте афоризма «книги делятся на две группы: одни пишутся, для того, чтобы кто-нибудь что-то понял, а другие - напротив, чтобы никто ничего не понял».
Ценные мысли, которые я извлекла оттуда, следующие:
- объяснение, почему советская идеология была ориентирована именно на классику, а не на авангард. Объяснение лежит на поверхности, но интересен сам процесс, когда изначально-таки пытались продвинуть в массы авангард, но он забуксовал.
- путь отбора «классических деятелей и их произведений» был довольно замысловатым. Оценки могли меняться на противоположные (Скрябин, Глинка, Чайковский), но тот состав, в котором «святоотеческий большевистский пантеон» воспринимается нами сейчас, сложился только к середине 30-х годов. Поэтому, читая мемуарную и художественную литературу первых десятилетий советской власти (Булгакова, Зощенко), надо иметь это ввиду.
- сложное формирование таких типичных для советского искусствоведения понятий как «народность», «реализм», которые всё время норовили скатиться в «русский национализм» и «натурализм».
- опора на немецкую классику с бетховенским центром (Бах, Моцарт, Гайдн - предшественники, Вагнер - последователь). Отрицались итальянщина - как официальное искусство русской аристократии, и французская музыка - вообще фигура умолчания, за исключением Бизе.
- факт, что некоторые советские оценки и художественные концепции до сих пор не подвергнуты проверке и продолжают жить как в культуре, так и в научных исследованиях. Например, концепция «БГ» как народной драмы с возрастанием от хоров в прологе через хор «Хлеба!» к бунту в сцене под Кромами. Фокус в том, что авторские редакции - это либо «у собора Вас.Бл», либо «под Кромами», но никак не вместе, и это именно советские идеологи придумали известную сейчас контоминацию.
- у истоков советской музыкальной идеологии стояли Асафьев, Луначарский, Сабанеев и Мясковский. По крайней мере, цитаты именно этих авторов приводятся чаще всего.
И, наконец, в заключении автор книги размышляет так (цитату я подредактировала, убрав некоторые словесные периоды, чтоб вышло покороче):
«Необходимость признания «ключевой, возможно уникальной в мировой истории этой дисциплины роли, которую играли музыковеды» в советском обществе. Между тем, процесс «социального конструирования» данной профессии мог бы составить отдельную тему «формовки советского музыковеда». Она является частью более крупной темы, включающей историю «формовки советского композитора» и «формовки советского слушателя» . Вопрос о конструировании идентичности советского музыкознания напрямую связан с возложенной на него пропагандистско-просветительской ролью.
Фундаментальные научные области, связанные с изучением источников, оказались маргинальными, поскольку их результаты, как правило, вступают в противоречие с идеологической прагматикой. Идеологическую подоплеку имели и многие сформулированные в этот период музыкально-теоретические методы».
А я бы сказала, что вышесказанное относится ко всему советскому искусствоведению вообще. И если музыка в силу особенностей своего языка, ещё может сохранять относительную независимость от внешних смысловых напластований и аналитического нарратива, то что творилось в области советских трактовок классической живописи и литературы - вопрос, который, что называется ещё ждёт своего исследователя.