Марина Пономаренко. Три стихотворения
(Перевод с украинского языка)
Бога немає
Бога нет
«Бога нет», - говорит на исповеди мужчина.
И слова заливаются памяти резким светом.
Слов - целое море, он тонет в этой пучине.
«Бога нет, - повторяет. - Бога нету».
Человек в камуфляже, в замызганных берцах,
Он говорит про жену, и он говорит про сердце.
Голос его негромок, но слышен военный вышкол.
«Сердце ее, - говорит, - было похоже на книжку,
На эту самую, отче, что у вас в ладонях.
Крест она заменила бы на подсолнух.
Она и была такая - в солнечном ореоле,
в середине чёрное семя.
Всё в ней говорило про возможность спасенья,
Про реальность любви, про насущность надежды,
Про всё, чего уже нет (как минимум не такое, как прежде).
Священник привык отвечать: «На всё воля Божья»,
Но сейчас он чувствует - так говорить негоже.
Он долго молчит, потом вздыхает, держась за крест.
«Бога нет, - опять говорит человек. - Бога нет».
Затем говорит: «Её убивали долго, её убивали страшно.
Как там у вас написано - выпить до дна эту чашу?
Она выпила, отче, полную - ни глотка на дне.
Почему так много страданий досталось моей жене?
Я видел тело её, я видел глаза - затянуты сизым дымом.
Священник шепчет: «Пути Господни неисповедимы».
Он спрашивает: «Отче, что говорят в вашей книжке про войны?
Эта война сделала меня страшно свободным.
Бога нет, отче, и это первопричина свободы.
Если вы в него верите - милосердного, белобородого,
Передайте ему мою исповедь, и ещё передайте:
Пленных я больше не буду брать».
И -
Человек идёт.
Шаги его тяжелы, вместо сердца - кровавый сгусток.
Священник глядит в Евангелие. В середине - пусто.
Баба Христина
«Гитлера, Сталина пережила, и этого переживу.
Сколько там того дела», -
Баба Христина собирает траву,
Складывает за пазуху, ближе к телу.
Тело такое, что и старым очам
Не смотреть бы на его узловатость.
В хате зимой завелось потерча*
И до лета решило остаться.
Хата бабы Христины с краю села,
Люди идут стороною.
Баба Христина совсем не зла,
Просто может рукой одною
Зарезать скотину какую угодно,
Наколдовать урожай на осень,
Может глянуть в лицо покойного
И воскресить, коль очень попросят.
Сердце её бурьяном поросло -
Горькой травою вдовьей.
Вражьи солдаты, что шли на село,
Всё спотыкались о дом её,
О малюсенькие окна, дверцы,
О горшок с далёкой звезды пылью,
Увязали в полыни сердца,
О косяки свои головы били.
Баба хоронит их на опушке леса
И колом означает могилы.
«Надо же, лезут и лезут», -
Ворчит и моет ладони с мылом.
Так под нос себе тихо бурча,
Баба в окне зажигает свечку.
Рой испуганных потерчат -
из могил да скорей на печку.
И баба баюкает ночь напролёт:
«Люли-люли, мои вы дурные,
Никто в вашем Пскове о вас не поёт,
Не плачет, сердцем не стынет».
И лихо своё подвязав, потерчата
Ринутся бабе Христине в бока.
Течёт река времени сквозь её хату,
Полная звёзд, темна, глубока.
* Украинское слово "потерча" (и "потерчата") означает умершего некрещёным ребёнка. Считается, что души таких детей семь лет летают по миру и просят их окрестить. Слово "потерча", скорее всего, связано с глаголом "терпеть" (страдать).
Баба Вiра
Баба Вера
Баба Вера не помнит отца. Многие тогдашние дети не помнят своих отцов.
«Мой папа Никита, и он солдат», - сложила она из первых усвоенных слов.
Никиту никто не спросил, хочет он быть солдатом, а может, нет.
Все тогда становились солдатами: война - вопрос и ответ.
Забрали на фронт, дали винтовку без пуль, дали бушлат.
Никита, учитель музыки, усвоил на фронте отборный мат.
Провоевал где-то с год, утратил веру в людей, едва не лишился ноги,
А потом погиб, но не затерялся среди братских могил.
У бабы Веры есть фото, где она - маленькая совсем -
Стоит возле гроба, в гробу - отец, и каждый, что рядом, нем.
А она, глупышка, смеётся, но что же делать тому,
Кто слишком мал, чтоб понимать про смерть и про войну.
Немцы в селе появились, когда Вере четвертый пошел годок.
Вера очень любила Ганса, который был светлоок.
Лишь увидит его - бежит и смеётся, как есть чудна.
А немец хватает её - и на плечи. «Вот это да, -
Шептались женщины, добавляя: - Дети есть дети, даже и на войне».
Немец скакал по улице, Вера - на Гансе как на коне.
Ганс смущался, говорил женщинам: «Цвай киндер ин Берлин»,
Тыча пальцем в себя. И Берлин в него всаживался что клин.
Ганс у школы нашел пианино. «Вот не хватало нам пианин, -
Шептались женщины и добавляли: - Какая музыка среди мин».
Ганс играл венские вальсы: раз-два-три, раз -два-три, раз-два…
Ганс хотел бы ещё пожить - не вышло до Рождества.
Ганс и Никита потом встречались на небесах.
Никита спрашивал: «Говоришь, за руку её укусила оса?
И что, сильно плакала моя Вера? Сильно опухла рука?»
Ганс говорил: «Я отдавал ей конфеты с вермахтовского пайка».
Никита расспрашивает о дочке: много ли знала слов?
лазила по деревьям? играла в салки? и что ещё?
Ганс долго рассказывает, потом они долго молчат, Ганс поводит плечом
И говорит: «Интересно, выжили ль в той войне мои дочка и сын?
Может, ты знаешь кого-то из ваших, кто брал Берлин?»
И если неловкое молчание перехлёстывает через край,
Они играют в шахматы. Всегда в ничью. Сколько ты ни играй.