Рецензия Фаины Гримберг на "Историю Сванте Свантесона..." и "Лени Фэнгер из Небельфельда"
Оригинал взят у jaschil_14hane в РЕЦЕНЗИЯ ФАИНЫ ГРИМБЕРГ НА КНИГИ МАРТЫ ШАРЛАЙ.
Фаина Гримберг (Гаврилина)
ОТ СКАЗКИ К СУМАСШЕСТВИЮ
(О книгах Марты Шарлай - «Лени Фэнгер из Небельфельда». «Адам вспоминает». «История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг».)
У меня давно уже сложилось впечатление, что наши литературные критики, в особенности те, которые занимаются отечественной прозой, слишком мало внимания уделяют новым именам. Вот если бы уделяли, то непременно обратили бы внимание на романы Марты Шарлай, вышедшие в издательстве «Кабинетный ученый». Когда я закончила читать историю Сванте Свантесона, рассказанную Кристель Зонг, мне пришел на мысль один сюжет: в современной Москве, ну, допустим, в районе Южное Бутово, проживают молодожены Иван и Василиса. Иван - менеджер по продажам в крупной кампании, он живет своей обыденной жизнью, но… одержим постоянной мучительной рефлексией: ему видится, что подлинная суть его прекрасной жены Василисы - болотная лягушка, и что он эту суть убил! И автор и читатели понимают, что главный герой безумен. Почему он безумен? Потому что в жизни сутью человеческой личности болотная лягушка быть не может. Почему это мне пришло на мысль? А потому что Марта Шарлай, писательница из Екатеринбурга, фактически совершила в своих текстах открытие. И в чем же это открытие заключается? А заключается оно в том, что если мы ввергнем, что называется, сказочный сюжет в пространство реалистической прозы, получится история сумасшествия. И Марта Шарлай этот опыт ввержения (так скажем!) сказочного сюжета в пространство реалистической прозы и проделала. Но всё не так просто. Ведь вопрос идет о соглашении, о некой конвенции, то есть о том, что мы договорились считать определенную манеру написания прозаических произведений отражающей эту самую реальную жизнь. В точности известно, что болотные лягушки не превращаются в девушек, а Карлсон не существует. И вот, в эту четко определенную манеру описания этой самой реальной действительности Марта Шарлай ввергает сказочный сюжет… В этой воссозданной (опять-таки - так скажем!) реальности, где существуют Дрезден и Стокгольм, где люди едят и пьют и живут в своих реальных жилищах; в этой реальности обретаются - молодая женщина Кристель Зонг, ее отец и муж Йорг, безнадежно оба увязшие между любовью к немецкой культуре и ненавистью к фашизму, книгоиздатель по фамилии Блох, мальчик Удо и другие персонажи, более или менее важные. Но в этой же реальности оказываются и некие Сванте, его мать, его брат Боссе и сестра Бетан. И… не надо даже догадываться, что перед нами тот самый Малыш из сказки Астрид Линдгрен, Малыш и его семья. А каково же место Карлсона в подобном повествовании? Это Кристель рассказала Астрид историю мальчика, поверившего в Карлсона, или придумавшего Карлсона… Для Астрид Линдгрен история Малыша и Карлсона - сюжет для написания книги. Но Кристель знала Сванте с детства, в пространстве реальности романа Марты Шарлай Сванте - реалистический персонаж. Конечно, Кристель может напрячь нервы и заставить себя поверить в реальность Карлсона, но… По-настоящему реально лишь сумасшествие Сванте, уже взрослого Сванте, безумного Сванте, не могущего найти себя в этой самой реальной жизни. И в финале романа Кристель воссоединяется с безумным Сванте, чтобы стать, нет, не его спутницей, но самоотверженной сиделкой. Сказка, казалось бы, трогательная и безобидная, признающая гуманное внимательное отношение к фантазиям одинокого ребенка, ввергается в реалистический роман и оборачивается безумием и гибелью, Так погибает мальчик Удо, опекаемый бездетной Кристель. Он узнал сказку о Карлсоне, взобрался на крышу и упал вниз - насмерть! Потому что Карлсон не существует, не существует в этом самом беспощадном пространстве, которое называется «на самом деле».
Еще более интересный эксперимент ставит Марта Шарлай в романе о брате и сестре, Леоне и Лени Фэнгер. Они живут в городе Небельфельде, но такого города не существует, такой город всего лишь поле - фельд, на которое опустился туман - небель. Но ведь этот город кажется той самой реальностью реалистического романа: здесь живут люди, здесь есть дома и церкви, здесь готовят пасхальные сладости (нельзя не отметить мастерство писательницы в описании пищи, и сладостей в особенности, почти ощущаешь аромат корицы и ванили!)… Но и сам Небельфельд и всё в нем - пространство Литературы (да, с заглавной буквы!). Бог Леона и Лени - Шекспир, сонеты Шекспира - колыбельные для Лени, пропетые голосом брата. Лени соотносит свое и Леона существование с легендой Небельфельда, легендой о близнецах Гензеле и Гизеле, которые не могли разлучиться, и нашли себя в религиозном обете безбрачия. Лени молится о том, чтобы никогда не покидать укрытый туманом город, город Гензеля и Гизелы и Лореляй, город, где возможно, как в средневековой новелле, заключить сердце любимого брата в стеклянный сосуд, город, где волшебник-кукольник вкладывает в своих кукол частицу собственной души… Но все же Лени покидает Небельфельд для того, чтобы в реальном Париже, где живет Бруно, любимый друг брата, искать Леона. Леон мертв? Леон пропал?.. Леон, Лени и сам Небельфельд - фантазия Бруно: «… Лени - демоница, мечтающая не то о брате, не то быть самим братом - сумасшедшая…» . Слово найдено - сумасшедшая! Но кто безумен? Леон? Лени? Бруно?.. Или безумие изначально как бы запрограммировано в мире, где сказка, ввергнутая в реальность, сводит с ума и убивает…
В заключение, не могу не сказать о маленькой повести Марты Шарлай «Адам вспоминает». В этом тексте нет ничего фантастического, сказка не вторгается жестоко в жизнь; это простая история Адама и Ханны, чье детство пришлось на вторую мировую войну, а всё остальное бытие пришлось на всё остальное время… Когда-то Ханна была красавицей, руки которой с трудом добился Адам, теперь она старуха, лишившаяся рассудка. И это простое бытовое безумие, оно и есть конец жизни? Но нет! Есть еще живая человеческая память, память Адама, память о страдании и любви, и, значит, есть Жизнь (с заглавной буквы!).
Фаина Гримберг (Гаврилина)
ОТ СКАЗКИ К СУМАСШЕСТВИЮ
(О книгах Марты Шарлай - «Лени Фэнгер из Небельфельда». «Адам вспоминает». «История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг».)
У меня давно уже сложилось впечатление, что наши литературные критики, в особенности те, которые занимаются отечественной прозой, слишком мало внимания уделяют новым именам. Вот если бы уделяли, то непременно обратили бы внимание на романы Марты Шарлай, вышедшие в издательстве «Кабинетный ученый». Когда я закончила читать историю Сванте Свантесона, рассказанную Кристель Зонг, мне пришел на мысль один сюжет: в современной Москве, ну, допустим, в районе Южное Бутово, проживают молодожены Иван и Василиса. Иван - менеджер по продажам в крупной кампании, он живет своей обыденной жизнью, но… одержим постоянной мучительной рефлексией: ему видится, что подлинная суть его прекрасной жены Василисы - болотная лягушка, и что он эту суть убил! И автор и читатели понимают, что главный герой безумен. Почему он безумен? Потому что в жизни сутью человеческой личности болотная лягушка быть не может. Почему это мне пришло на мысль? А потому что Марта Шарлай, писательница из Екатеринбурга, фактически совершила в своих текстах открытие. И в чем же это открытие заключается? А заключается оно в том, что если мы ввергнем, что называется, сказочный сюжет в пространство реалистической прозы, получится история сумасшествия. И Марта Шарлай этот опыт ввержения (так скажем!) сказочного сюжета в пространство реалистической прозы и проделала. Но всё не так просто. Ведь вопрос идет о соглашении, о некой конвенции, то есть о том, что мы договорились считать определенную манеру написания прозаических произведений отражающей эту самую реальную жизнь. В точности известно, что болотные лягушки не превращаются в девушек, а Карлсон не существует. И вот, в эту четко определенную манеру описания этой самой реальной действительности Марта Шарлай ввергает сказочный сюжет… В этой воссозданной (опять-таки - так скажем!) реальности, где существуют Дрезден и Стокгольм, где люди едят и пьют и живут в своих реальных жилищах; в этой реальности обретаются - молодая женщина Кристель Зонг, ее отец и муж Йорг, безнадежно оба увязшие между любовью к немецкой культуре и ненавистью к фашизму, книгоиздатель по фамилии Блох, мальчик Удо и другие персонажи, более или менее важные. Но в этой же реальности оказываются и некие Сванте, его мать, его брат Боссе и сестра Бетан. И… не надо даже догадываться, что перед нами тот самый Малыш из сказки Астрид Линдгрен, Малыш и его семья. А каково же место Карлсона в подобном повествовании? Это Кристель рассказала Астрид историю мальчика, поверившего в Карлсона, или придумавшего Карлсона… Для Астрид Линдгрен история Малыша и Карлсона - сюжет для написания книги. Но Кристель знала Сванте с детства, в пространстве реальности романа Марты Шарлай Сванте - реалистический персонаж. Конечно, Кристель может напрячь нервы и заставить себя поверить в реальность Карлсона, но… По-настоящему реально лишь сумасшествие Сванте, уже взрослого Сванте, безумного Сванте, не могущего найти себя в этой самой реальной жизни. И в финале романа Кристель воссоединяется с безумным Сванте, чтобы стать, нет, не его спутницей, но самоотверженной сиделкой. Сказка, казалось бы, трогательная и безобидная, признающая гуманное внимательное отношение к фантазиям одинокого ребенка, ввергается в реалистический роман и оборачивается безумием и гибелью, Так погибает мальчик Удо, опекаемый бездетной Кристель. Он узнал сказку о Карлсоне, взобрался на крышу и упал вниз - насмерть! Потому что Карлсон не существует, не существует в этом самом беспощадном пространстве, которое называется «на самом деле».
Еще более интересный эксперимент ставит Марта Шарлай в романе о брате и сестре, Леоне и Лени Фэнгер. Они живут в городе Небельфельде, но такого города не существует, такой город всего лишь поле - фельд, на которое опустился туман - небель. Но ведь этот город кажется той самой реальностью реалистического романа: здесь живут люди, здесь есть дома и церкви, здесь готовят пасхальные сладости (нельзя не отметить мастерство писательницы в описании пищи, и сладостей в особенности, почти ощущаешь аромат корицы и ванили!)… Но и сам Небельфельд и всё в нем - пространство Литературы (да, с заглавной буквы!). Бог Леона и Лени - Шекспир, сонеты Шекспира - колыбельные для Лени, пропетые голосом брата. Лени соотносит свое и Леона существование с легендой Небельфельда, легендой о близнецах Гензеле и Гизеле, которые не могли разлучиться, и нашли себя в религиозном обете безбрачия. Лени молится о том, чтобы никогда не покидать укрытый туманом город, город Гензеля и Гизелы и Лореляй, город, где возможно, как в средневековой новелле, заключить сердце любимого брата в стеклянный сосуд, город, где волшебник-кукольник вкладывает в своих кукол частицу собственной души… Но все же Лени покидает Небельфельд для того, чтобы в реальном Париже, где живет Бруно, любимый друг брата, искать Леона. Леон мертв? Леон пропал?.. Леон, Лени и сам Небельфельд - фантазия Бруно: «… Лени - демоница, мечтающая не то о брате, не то быть самим братом - сумасшедшая…» . Слово найдено - сумасшедшая! Но кто безумен? Леон? Лени? Бруно?.. Или безумие изначально как бы запрограммировано в мире, где сказка, ввергнутая в реальность, сводит с ума и убивает…
В заключение, не могу не сказать о маленькой повести Марты Шарлай «Адам вспоминает». В этом тексте нет ничего фантастического, сказка не вторгается жестоко в жизнь; это простая история Адама и Ханны, чье детство пришлось на вторую мировую войну, а всё остальное бытие пришлось на всё остальное время… Когда-то Ханна была красавицей, руки которой с трудом добился Адам, теперь она старуха, лишившаяся рассудка. И это простое бытовое безумие, оно и есть конец жизни? Но нет! Есть еще живая человеческая память, память Адама, память о страдании и любви, и, значит, есть Жизнь (с заглавной буквы!).