Правильный француз
С неослабевающим интересом прочёл "Записки о большевистской революции" Жака Садуля (я уже упоминал его в прошлой публикации). Персонаж это в высшей степени занятный, и его записи (синхронные событиям, что очень важно) позволяют осветить многие аспекты революционного процесса.
Едва приехав в Россию, он общается с представителями самых различных партий, после чего делает вывод: "стремление к миру, - немедленному и любой ценой, - здесь всеобщее. В этом отношении все без исключения русские, с которыми я встречался, согласны с большевиками; разница лишь в четкости, а вернее сказать, в степени искренности при выражении этого стремления - конец войне во что бы то ни стало." В дальнейшем он развил эту мысль: "Союзники должны понять, что, нападая на большевиков в этом вопросе о мире, заявляя, что большевики, - потому что они хотят мира, - предатели и иностранные агенты, они одновременно впрямую выступают против всего русского народа".
В дальнейшем он всю дорогу долбит руководство доводами в пользу того, что с большевиками нужно сотрудничать, причём это взгляд с позиций буржуазного патриотизма, т.е. налаживание контактов - в интересах самой же Франции. Не хотите признавать власть экстремистов? И не надо - пошлите экономическую миссию, наладьте техническое сотрудничество, хотя бы советом помогите создать новую вооружённую силу вместо разложившейся царской армии - чтобы красные могли хоть как-то противостоять немцам. Иначе придёт Германия, и заберёт все промышленные мощности, и рынки сбыта. Местами Садуль срывается практически на вопль в духе "дебилы, да что ж вы творите, ведь в этой стране французских инвестиций на десятки миллиардов - вы же так все их прогадите!" (сформулировано всё вежливо, но смысл именно такой) Вотще - буржуазные политики остались глухи.
А ведь большевики непрерывно зондировали почву - помогут ли союзники, если немцы сорвутся и пойдут в наступление? Ответом Антанты было презрительное молчание. Делались и дружеские жесты в сторону англичан и французов: делегация советской стороны по предложению Садуля внесла в договор о перемирии пункт о не-переброске войск на западный фронт, чем изрядно удивила тевтонов: "Немцы не преминули с иронией заметить, что они были готовы (и еще как!) оголить Восточный фронт и что русские сами позаботились об интересах союзников, между тем весьма враждебных революционной демократии". Троцкий просил прислать офицеров на роль советников в новую армию - посольство сначала согласилось, а затем вместо 40 человек прислало трёх. Американскую миссию, посланную для реорганизации железных дорог, завернули на пути в Москву. Это не говоря уже о поддержке "союзниками" сепаратизма национальных окраин, не говоря о поддержке открытых контрреволюционеров, не говоря о "заговоре послов". Всё это вызывает у Садуля ярость вперемешку с отчаянием, все его усилия по налаживанию контактов обращаются в прах, он снова и снова пытается убедить руководство в том, что такое поведение безумно.
Чем дальше - тем больше коммунисты приходят к выводу, что союзники недоговороспособны. От дружеских жестов постепенно переходят к попыткам давления: так, Садуль пишет о том, что решение об аннулировании иностранных займов было принято большевиками в качестве средства воздействия на иностранную дипломатию, в надежде что союзники придут в себя и в обмен на отмену/отсрочку таких экстремальных мер можно будет что-нибудь выторговать. Однако реакция союзников была асимметричной: они уже давно взяли курс на интервенцию с целью привести к власти более покладистые политические силы. Причём тонкость комбинации состояла в том, что интервенция обсуждалась с самими большевиками, как мера против возможной германской оккупации.
Информация доходила до большевистских лидеров в искажённом виде, что способствовало принятию неверных решений - так, именно Садуль (не информированный о политике своего начальства) убедил большевиков согласиться на перевозку чехословацкого корпуса - который впоследствии благополучно восстанет по указке из Франции, положив начало полномасштабной Гражданской войне. Когда информация об этом дошла до Москвы, Садуль прошёл последовательно через отрицание, гнев, торг, депрессию и принятие, по итогу послав Р. Роллану свои письма и свои протесты против интервенции, с просьбой предать их огласке. В дальнейшем он присоединяется к большевикам, помогает им вести борьбу на информационном фронте. Именно им была написана часть тех листовок, которыми оказались распропагандированы французские интервенты в Одессе.
Это - основная сюжетная канва, но помимо этого Жак Садуль описал немало менее значительных, но тем не менее любопытных эпизодов:
- во время встречи с Плехановым последний втолковывал Садулю, что России нужна корниловская политика без Корнилова, что большевистских сторонников "Нужно не просто обуздать, но раздавить эту нечисть, потопить ее в крови. Вот цена спасению России". Как видим, Эберт и Носке были совсем не оригинальны. Мы порой ропщем на недоговороспособность нашей интеллигенции, на постоянные расколы - но в данном случае можно только порадоваться тому, что правые социал-демократы так и не смогли сговориться с реакционным офицерством;
- описывает Садуль и встречи с промышленниками и банкирами, и свои попытки убедить их не проводить политику саботажа и не уезжать из страны (я уже как-то писал о том, как были распространены настроения в духе "пора валить" среди респектабельных буржуа) - впрочем, без особого успеха;
- осталось описание и того, как Троцкий реагировал на прямые обвинения французской прессы в работе на Германию. "Он протягивает мне статьи из газет, радиотелеграфированные Парижем... Ленина и Троцкого называют в них предателями, бандитами, германскими агентами и недоумками. Троцкий говорит, что на худой конец он согласился бы на последний эпитет. Но он не собирается безропотно наблюдать за тем, как на него ежедневно обрушивают потоки грязи. «Какая низость, - говорит он мне, - этот Клемансо, Клемансо Панамский, Клемансо, замешанный во множестве других грязных историй, этот Пуанкаре, который не один раз принимал под видом гонораров деньги за свою поддержку, оказываемую им крупным капиталистическим обществам, но не как адвокат, а как влиятельный член парламента. Это все те, кто превращают политику в ремесло, за счет которого они живут нагло и «жирно», это все те, кто бессовестно и цинично клевещет или из-за нехватки смелости заставляет клеветать свою продажную прессу на наших товарищей-большевиков. Между тем им известно, что Ленин, я сам, все наши борцы не наживались на своих убеждениях, а страдали за них, что за них они шли в тюрьмы, в Сибирь, в ссылку, рисковали жизнью, сносили унижения и самые чудовищные лишения»." Это, кстати, очень меткое замечание со стороны Льва Давидовича, как говорится, не в бровь, а в глаз. Действительно, любой депутат буржуазного парламента приучен к тому, что его ремесло - это такой же товар, как и все прочие, и за "порядочность" и "патриотизм" считает то, что его - французского депутата - может купить только французский капиталист. Как такой человек может поверить в то, что большевики - не продаются?
- без комментариев: "Наши противники ошибаются, полагая, что крах русской революции будет означать поражение международного социализма в целом. Легко увидеть, в какое состояние распада привел царизм Россию, которую юный социализм взял в свои слабые и неловкие руки. Задача превосходит его силы. Ее не разрешит ни одна партия. Поэтому большевики, без сомнения, погибнут, но прежде они научат людей неизвестным до них словам, новым мыслям, которые никогда не будут забыты. Декреты русского революционного правительства станут для будущего пролетариата тем, чем были для третьего сословия декреты Великой французской революции - маяком, освещающим лучший мир. Проснутся новые надежды, начнутся новые сражения".
Едва приехав в Россию, он общается с представителями самых различных партий, после чего делает вывод: "стремление к миру, - немедленному и любой ценой, - здесь всеобщее. В этом отношении все без исключения русские, с которыми я встречался, согласны с большевиками; разница лишь в четкости, а вернее сказать, в степени искренности при выражении этого стремления - конец войне во что бы то ни стало." В дальнейшем он развил эту мысль: "Союзники должны понять, что, нападая на большевиков в этом вопросе о мире, заявляя, что большевики, - потому что они хотят мира, - предатели и иностранные агенты, они одновременно впрямую выступают против всего русского народа".
В дальнейшем он всю дорогу долбит руководство доводами в пользу того, что с большевиками нужно сотрудничать, причём это взгляд с позиций буржуазного патриотизма, т.е. налаживание контактов - в интересах самой же Франции. Не хотите признавать власть экстремистов? И не надо - пошлите экономическую миссию, наладьте техническое сотрудничество, хотя бы советом помогите создать новую вооружённую силу вместо разложившейся царской армии - чтобы красные могли хоть как-то противостоять немцам. Иначе придёт Германия, и заберёт все промышленные мощности, и рынки сбыта. Местами Садуль срывается практически на вопль в духе "дебилы, да что ж вы творите, ведь в этой стране французских инвестиций на десятки миллиардов - вы же так все их прогадите!" (сформулировано всё вежливо, но смысл именно такой) Вотще - буржуазные политики остались глухи.
А ведь большевики непрерывно зондировали почву - помогут ли союзники, если немцы сорвутся и пойдут в наступление? Ответом Антанты было презрительное молчание. Делались и дружеские жесты в сторону англичан и французов: делегация советской стороны по предложению Садуля внесла в договор о перемирии пункт о не-переброске войск на западный фронт, чем изрядно удивила тевтонов: "Немцы не преминули с иронией заметить, что они были готовы (и еще как!) оголить Восточный фронт и что русские сами позаботились об интересах союзников, между тем весьма враждебных революционной демократии". Троцкий просил прислать офицеров на роль советников в новую армию - посольство сначала согласилось, а затем вместо 40 человек прислало трёх. Американскую миссию, посланную для реорганизации железных дорог, завернули на пути в Москву. Это не говоря уже о поддержке "союзниками" сепаратизма национальных окраин, не говоря о поддержке открытых контрреволюционеров, не говоря о "заговоре послов". Всё это вызывает у Садуля ярость вперемешку с отчаянием, все его усилия по налаживанию контактов обращаются в прах, он снова и снова пытается убедить руководство в том, что такое поведение безумно.
Чем дальше - тем больше коммунисты приходят к выводу, что союзники недоговороспособны. От дружеских жестов постепенно переходят к попыткам давления: так, Садуль пишет о том, что решение об аннулировании иностранных займов было принято большевиками в качестве средства воздействия на иностранную дипломатию, в надежде что союзники придут в себя и в обмен на отмену/отсрочку таких экстремальных мер можно будет что-нибудь выторговать. Однако реакция союзников была асимметричной: они уже давно взяли курс на интервенцию с целью привести к власти более покладистые политические силы. Причём тонкость комбинации состояла в том, что интервенция обсуждалась с самими большевиками, как мера против возможной германской оккупации.
Информация доходила до большевистских лидеров в искажённом виде, что способствовало принятию неверных решений - так, именно Садуль (не информированный о политике своего начальства) убедил большевиков согласиться на перевозку чехословацкого корпуса - который впоследствии благополучно восстанет по указке из Франции, положив начало полномасштабной Гражданской войне. Когда информация об этом дошла до Москвы, Садуль прошёл последовательно через отрицание, гнев, торг, депрессию и принятие, по итогу послав Р. Роллану свои письма и свои протесты против интервенции, с просьбой предать их огласке. В дальнейшем он присоединяется к большевикам, помогает им вести борьбу на информационном фронте. Именно им была написана часть тех листовок, которыми оказались распропагандированы французские интервенты в Одессе.
Это - основная сюжетная канва, но помимо этого Жак Садуль описал немало менее значительных, но тем не менее любопытных эпизодов:
- во время встречи с Плехановым последний втолковывал Садулю, что России нужна корниловская политика без Корнилова, что большевистских сторонников "Нужно не просто обуздать, но раздавить эту нечисть, потопить ее в крови. Вот цена спасению России". Как видим, Эберт и Носке были совсем не оригинальны. Мы порой ропщем на недоговороспособность нашей интеллигенции, на постоянные расколы - но в данном случае можно только порадоваться тому, что правые социал-демократы так и не смогли сговориться с реакционным офицерством;
- описывает Садуль и встречи с промышленниками и банкирами, и свои попытки убедить их не проводить политику саботажа и не уезжать из страны (я уже как-то писал о том, как были распространены настроения в духе "пора валить" среди респектабельных буржуа) - впрочем, без особого успеха;
- осталось описание и того, как Троцкий реагировал на прямые обвинения французской прессы в работе на Германию. "Он протягивает мне статьи из газет, радиотелеграфированные Парижем... Ленина и Троцкого называют в них предателями, бандитами, германскими агентами и недоумками. Троцкий говорит, что на худой конец он согласился бы на последний эпитет. Но он не собирается безропотно наблюдать за тем, как на него ежедневно обрушивают потоки грязи. «Какая низость, - говорит он мне, - этот Клемансо, Клемансо Панамский, Клемансо, замешанный во множестве других грязных историй, этот Пуанкаре, который не один раз принимал под видом гонораров деньги за свою поддержку, оказываемую им крупным капиталистическим обществам, но не как адвокат, а как влиятельный член парламента. Это все те, кто превращают политику в ремесло, за счет которого они живут нагло и «жирно», это все те, кто бессовестно и цинично клевещет или из-за нехватки смелости заставляет клеветать свою продажную прессу на наших товарищей-большевиков. Между тем им известно, что Ленин, я сам, все наши борцы не наживались на своих убеждениях, а страдали за них, что за них они шли в тюрьмы, в Сибирь, в ссылку, рисковали жизнью, сносили унижения и самые чудовищные лишения»." Это, кстати, очень меткое замечание со стороны Льва Давидовича, как говорится, не в бровь, а в глаз. Действительно, любой депутат буржуазного парламента приучен к тому, что его ремесло - это такой же товар, как и все прочие, и за "порядочность" и "патриотизм" считает то, что его - французского депутата - может купить только французский капиталист. Как такой человек может поверить в то, что большевики - не продаются?
- без комментариев: "Наши противники ошибаются, полагая, что крах русской революции будет означать поражение международного социализма в целом. Легко увидеть, в какое состояние распада привел царизм Россию, которую юный социализм взял в свои слабые и неловкие руки. Задача превосходит его силы. Ее не разрешит ни одна партия. Поэтому большевики, без сомнения, погибнут, но прежде они научат людей неизвестным до них словам, новым мыслям, которые никогда не будут забыты. Декреты русского революционного правительства станут для будущего пролетариата тем, чем были для третьего сословия декреты Великой французской революции - маяком, освещающим лучший мир. Проснутся новые надежды, начнутся новые сражения".