(no subject)
В южную ночь падаешь, словно в обморок. Только что, буквально секунду назад колыхался подхваченный ветром розовый полог заката, и жаворонки вели свой будничный разговор, и скрипела калитка, сгребая кривеньким дном рыжую землю, туда-сюда, туда-сюда… А потом на мир, будто на птичью клетку, накинули непроглядный августовский небосвод - и выключили звук. И ровно до той поры, пока не крикнет сова-сплюшка - будет тишина. На её крик отзовутся звезды, одна, вторая, тридцать пятая, сто двадцать седьмая. И растянут над миром бездонное, пахнущее прохладной влагой и сладкой дрёмой ромашковое покрывало.
Спите? Хм. Ну ладно, спите. Мы вам тогда приснимся.
- Отойди от пропасти, - сердится папа.
- Ну чего ты! Я умею на краю стоять, я же горный ребёнок.
- Горная коза ты, а не ребёнок. Отойди, говорю тебе. Тёмная сила всегда подкрадывается сзади. Не заметишь как толкнёт в спину - и ты полетишь вниз. Кому сказано отойди!
Отошла, оправдываюсь:
- На той стороне деревья так странно растут, будто гуськом на холм вскарабкиваются. Аж колени подгибают, аж головы в плечи втягивают. Словно с челобитной к вершине идут.
- Где? - папа подходит к самому краю пропасти, смотрит вниз.
- А тебе, значит, можно! - вскипаю я.
Виновато смеётся, смотрит шкодливым ребёнком. Кто бы ему рассказал, что значит для меня его смущённый смех, его профиль на фоне синего неба, одувачиковая его макушка, руки в солнечных крапушках. Кто бы ему рассказал.
Наблюдаем с высоты, как мечется между склонов одинокое облако - за этот выступ зацепится, о тот споткнётся, поцарапается о ежевичный куст, в орешнике запутается. Зависнет на пороге Великаньей пещеры, переминается с ноги на ногу, боится войти. Аж отсюда слышно, как часто бьётся его сердце.
- Дурак дураком, - улыбаюсь я.
- Застряло в ущелье, не может дорогу найти.
- Что будет, если не выберется?
Папа снова большой, я снова маленькая.
- Что с нами со всеми бывает, когда однажды не получается выбраться? - говорит он, глядя за горизонт.
Плакать нельзя.
За последний год из моих не удалось выбраться троим. Жанна, Маруся, Славочка, теперь я знаю, что вы как то облако, дурачитесь на краю земли, спотыкаетесь о выступы, царапаетесь о ежевичные кусты, прислушиваетесь к дыханию Великаньей пещеры, не решаясь туда зайти. А знаете что там? Знаете, что - там? Там холодное вино, там свежий хлеб, и спелый инжир, и сыр, именно тот, который вы любили. Там наша память о вас, которая с нами теперь будет навсегда, пока мы сами не превратимся в дураковатые облака.
- Август какой-то совсем жаркий. Но что поделаешь, последний месяц лета, потому будем прощать и любить, - говорит мама.
У мамы Чехов, сладкая пахлава, новая скатерть, виноградная лоза, которая тянется к нашему балкону и обвивает его ровно так, как обвивала шушабанд прадедова дома. У мамы розы, кофе под любимый канал Николая Солодникова - мама, посмотри его разговор с бабушкой, если ещё не, он до того беззащитный и прекрасный, и он, конечно же, не о бабушке вовсе, он о нас, живущих где-то там, недосягаемо далеко, не докричаться, не долететь. Можно изъездить огромный мир, можно исходить множество дорог, но везде, везде! - небо будет отдаляться от тебя, словно радуга, ты к нему, оно - от тебя, ты за ним, оно - в совсем уже далёкую даль, и всё потому, что начинается и заканчивается оно на пороге родительского дома, именно там, где на веки вечные осталось твоё сердце, и бьётся оно на том пороге до того громко, что слышно отовсюду.
Спите? Хм. Ну ладно, спите. Мы вам тогда приснимся.
- Отойди от пропасти, - сердится папа.
- Ну чего ты! Я умею на краю стоять, я же горный ребёнок.
- Горная коза ты, а не ребёнок. Отойди, говорю тебе. Тёмная сила всегда подкрадывается сзади. Не заметишь как толкнёт в спину - и ты полетишь вниз. Кому сказано отойди!
Отошла, оправдываюсь:
- На той стороне деревья так странно растут, будто гуськом на холм вскарабкиваются. Аж колени подгибают, аж головы в плечи втягивают. Словно с челобитной к вершине идут.
- Где? - папа подходит к самому краю пропасти, смотрит вниз.
- А тебе, значит, можно! - вскипаю я.
Виновато смеётся, смотрит шкодливым ребёнком. Кто бы ему рассказал, что значит для меня его смущённый смех, его профиль на фоне синего неба, одувачиковая его макушка, руки в солнечных крапушках. Кто бы ему рассказал.
Наблюдаем с высоты, как мечется между склонов одинокое облако - за этот выступ зацепится, о тот споткнётся, поцарапается о ежевичный куст, в орешнике запутается. Зависнет на пороге Великаньей пещеры, переминается с ноги на ногу, боится войти. Аж отсюда слышно, как часто бьётся его сердце.
- Дурак дураком, - улыбаюсь я.
- Застряло в ущелье, не может дорогу найти.
- Что будет, если не выберется?
Папа снова большой, я снова маленькая.
- Что с нами со всеми бывает, когда однажды не получается выбраться? - говорит он, глядя за горизонт.
Плакать нельзя.
За последний год из моих не удалось выбраться троим. Жанна, Маруся, Славочка, теперь я знаю, что вы как то облако, дурачитесь на краю земли, спотыкаетесь о выступы, царапаетесь о ежевичные кусты, прислушиваетесь к дыханию Великаньей пещеры, не решаясь туда зайти. А знаете что там? Знаете, что - там? Там холодное вино, там свежий хлеб, и спелый инжир, и сыр, именно тот, который вы любили. Там наша память о вас, которая с нами теперь будет навсегда, пока мы сами не превратимся в дураковатые облака.
- Август какой-то совсем жаркий. Но что поделаешь, последний месяц лета, потому будем прощать и любить, - говорит мама.
У мамы Чехов, сладкая пахлава, новая скатерть, виноградная лоза, которая тянется к нашему балкону и обвивает его ровно так, как обвивала шушабанд прадедова дома. У мамы розы, кофе под любимый канал Николая Солодникова - мама, посмотри его разговор с бабушкой, если ещё не, он до того беззащитный и прекрасный, и он, конечно же, не о бабушке вовсе, он о нас, живущих где-то там, недосягаемо далеко, не докричаться, не долететь. Можно изъездить огромный мир, можно исходить множество дорог, но везде, везде! - небо будет отдаляться от тебя, словно радуга, ты к нему, оно - от тебя, ты за ним, оно - в совсем уже далёкую даль, и всё потому, что начинается и заканчивается оно на пороге родительского дома, именно там, где на веки вечные осталось твоё сердце, и бьётся оно на том пороге до того громко, что слышно отовсюду.