Гартман: святость или свобода?
Из рассуждений прошлого параграфа о зле Гартман делает вывод: зло - это не сама идеальная не-ценность (т.е. противоложное ценности, дурное) и не реальное ее воплощение (в вещи или ситуации), а исключительно «телеология не-ценностей в реальном мире», т.е. направленность поведения или интенции на не-ценность. Но точно так же и благо не является ни идеальным бытием ценностей, или их воплощением, ни даже только реальным существованием ценного, но единственно телеологией ценностей в реальном мире. … Поведение целенаправленно деятельного существа одно, и только как таковое, является хорошим или дурным. Следовательно, ни в ценностях ситуаций, которые ставятся целью, ни в категориальной форме такой интенции, как бы ценна в себе она ни была, сущность добра или зла материально не заключается, но таковая заключается в связи последней с первыми. Поэтому содержательно удовлетворительного определения блага дать нельзя. Оно имело бы своей предпосылкой как все материальное многообразие ценностей, так и категориальное многообразие актов.
В принципе, понятно, как могло бы быть выведено определение блага, если бы человек был в состоянии разом охватить все многообразие его содержания. Ценность цели вместе с ценностью целенаправленной деятельности не дана (не следует из нее автоматически), она должна прибавиться как нечто содержательно новое. Определение направления телеологической интенции тождественно содержанию цели. …
Далее…
Чем более возрастает, чем сильнее и властнее целенаправленная деятельность, тем больший вес получает и добавляющаяся к ней определенность содержания. … Но если содержание ценно, то вместе с ценностью целенаправленной деятельности как таковой возрастает и нравственная ценность акта, если же содержание контрценно, то с ростом ценности целенаправленной деятельности нравственная ценность акта снижается. (Т.е. чем упорнее мы добиваемся дурного, то - с ростом похвального упорства - дурнее само деяние). Но это значит: чем больше (в себе ценная) потенция акта, тем больше в нем не только блага, но и зла. В большом масштабе это можно увидеть и в идее сатаны: если бы сатана был бессилен, если бы он не обладал большой телеологической потенцией, то он не был бы ужасным князем мира сего; именно величие и сила его телеологии сделали его абсолютным злом. Но (!) эта сила как таковая злом не является; она также могла бы находиться на службе и у добра. Таким образом, возрастание ценности, лежащей в основе акта, во всякой телеологии ценностей означает возрастание блага, во всякой телеологии не-ценностей - возрастание зла.
Так становится понятным, насколько благо отличается от всех рассмотренных ранее ценностей. Ценность целенаправленной деятельности как таковая означает как бы только высшую потенцию нравственной возможности, и одновременно высшую потенцию безнравственной возможности данного действия. Это - оборотная сторона свободы. Не существует никакого принуждения к добру. Возможность делать добро есть необходимо и в равной мере возможность творить зло. Высшая потенция есть одновременно высшая опасность. К сущности человека принадлежит пребывать в этой опасности. Сама эта опасность есть основа его этоса, вследствие чего он и является нравственным существом. … Человек всегда рискует скатиться в пропасть, он должен быть настороже, спорить с самим собой. Но если он отойдет от пропасти, то отречется от морального существа в себе, то есть сорвется в другую бездну. Путь нравственно благого - балансирование на узком перешейке между двумя безднами. Человек не должен предаться злу, но способность ко злу должна сохраняться. Ибо без нее нет способности к добру. В этом все дело. …
Таким образом, новизна блага, если фиксировать ее как телеологию ценностей, не так проста, как может показаться на первый взгляд. Как раз в ней снимается содержательная ценностная индифферентность целенаправленной деятельности, достигается однозначное направление и ценностная определенность. И все же такая ценностная индифферентность снимается тем самым не полностью - не должна исчезнуть способность ко злу, без которой нет свободы. Иначе благость необходимо уничтожала бы способность к благу, т. е. самое себя. (374-375)
И все-таки, при всей видимо бесстрашной честности этих рассуждений, до конца он не додумывает. Поскольку берет тему в статике. А если поставить вопрос о нравственном возрастании? Ведь единственно осмысленное видение такового состоит во все большем укреплении в себе способности творить добро, устремляться к благу. И, соответственно, стойкости против соблазна творить зло. Т.е. тот остаток не уничтоженной способности ко злу, о сохранении которого Гартман печется ради свободы, должен по мере нравственного роста стремиться к нулю (святость). Так где же остановиться?
В принципе, понятно, как могло бы быть выведено определение блага, если бы человек был в состоянии разом охватить все многообразие его содержания. Ценность цели вместе с ценностью целенаправленной деятельности не дана (не следует из нее автоматически), она должна прибавиться как нечто содержательно новое. Определение направления телеологической интенции тождественно содержанию цели. …
Далее…
Чем более возрастает, чем сильнее и властнее целенаправленная деятельность, тем больший вес получает и добавляющаяся к ней определенность содержания. … Но если содержание ценно, то вместе с ценностью целенаправленной деятельности как таковой возрастает и нравственная ценность акта, если же содержание контрценно, то с ростом ценности целенаправленной деятельности нравственная ценность акта снижается. (Т.е. чем упорнее мы добиваемся дурного, то - с ростом похвального упорства - дурнее само деяние). Но это значит: чем больше (в себе ценная) потенция акта, тем больше в нем не только блага, но и зла. В большом масштабе это можно увидеть и в идее сатаны: если бы сатана был бессилен, если бы он не обладал большой телеологической потенцией, то он не был бы ужасным князем мира сего; именно величие и сила его телеологии сделали его абсолютным злом. Но (!) эта сила как таковая злом не является; она также могла бы находиться на службе и у добра. Таким образом, возрастание ценности, лежащей в основе акта, во всякой телеологии ценностей означает возрастание блага, во всякой телеологии не-ценностей - возрастание зла.
Так становится понятным, насколько благо отличается от всех рассмотренных ранее ценностей. Ценность целенаправленной деятельности как таковая означает как бы только высшую потенцию нравственной возможности, и одновременно высшую потенцию безнравственной возможности данного действия. Это - оборотная сторона свободы. Не существует никакого принуждения к добру. Возможность делать добро есть необходимо и в равной мере возможность творить зло. Высшая потенция есть одновременно высшая опасность. К сущности человека принадлежит пребывать в этой опасности. Сама эта опасность есть основа его этоса, вследствие чего он и является нравственным существом. … Человек всегда рискует скатиться в пропасть, он должен быть настороже, спорить с самим собой. Но если он отойдет от пропасти, то отречется от морального существа в себе, то есть сорвется в другую бездну. Путь нравственно благого - балансирование на узком перешейке между двумя безднами. Человек не должен предаться злу, но способность ко злу должна сохраняться. Ибо без нее нет способности к добру. В этом все дело. …
Таким образом, новизна блага, если фиксировать ее как телеологию ценностей, не так проста, как может показаться на первый взгляд. Как раз в ней снимается содержательная ценностная индифферентность целенаправленной деятельности, достигается однозначное направление и ценностная определенность. И все же такая ценностная индифферентность снимается тем самым не полностью - не должна исчезнуть способность ко злу, без которой нет свободы. Иначе благость необходимо уничтожала бы способность к благу, т. е. самое себя. (374-375)
И все-таки, при всей видимо бесстрашной честности этих рассуждений, до конца он не додумывает. Поскольку берет тему в статике. А если поставить вопрос о нравственном возрастании? Ведь единственно осмысленное видение такового состоит во все большем укреплении в себе способности творить добро, устремляться к благу. И, соответственно, стойкости против соблазна творить зло. Т.е. тот остаток не уничтоженной способности ко злу, о сохранении которого Гартман печется ради свободы, должен по мере нравственного роста стремиться к нулю (святость). Так где же остановиться?