Остранение как метод жизни
Есть такая штука - ОСТРАНЕНИЕ. Термин придумал Виктор Шкловский. У него это художественный прием для управление восприятием: пробуждение ощущений за счет неординарности показа, изображения привычного предмета и, как следствие, «задержанное внимательное рассматривание мира».
Похоже, что значение остранения выходит далеко за пределы, в которых о нем говорил изобретатель приема.
Во-первых, в самом искусстве всякое отступление от реализма, от «воссоздания мечтой» сотворенного мира, можно рассматривать как остранение: можно помыслить сущее иным.
Во-вторых, философия, аристотелевское удивление. Это как бы остраненность не намеренная, а естественная; движение направлено как раз на ее преодоление. Здесь даже прямой параллелизм: Аристотель о движении ума от удивления к удивлению удивлению, а у Шкловского: «странность - в способе восприятия странности» (см. ст. «Остранение» в Лексиконе нонклассики). А вот замена Бога бытием у Хайдеггера - по-моему, именно остранение как метод.
Частный, но очень характерный приём остранения - фэнтези, напрмер, христианское фэнтези Толкиена, Льюиса или в недавно прочитанной «Фронтьере» Косиловой.
Суть этого метода, как я понимаю, в растождествлении с предметом и установлении по отношению к нему небольшой, но ощутимой дистанции («оТстраненности» - автор термина употреблял и такое написание). И вот тут возникает вопрос: зачем? Вряд ли дело только в устранении «замыленности», как говорят художники и актеры, хотя Шкловский имел в виду именно это. Есть и другие мотивы.
Мне пришли на ум следующие.
Во-первых, страх двойничества, питаемый верой (м.б. несознаваемой) в реальность продуктов мысли. Созданное нашей мыслью начинает существовать - и действовать! - наряду с созданным Богом. Причем в отличие от творчества вещей в искусстве и философии речь идет о творении миров с действующими внутри них субъектами. Как они могут взаимодействовать с Божьим миром - Бог весть! Отсюда, мне кажется, стремление так «переиначить» создаваемый мир, чтобы он впрямую не соприкасался с сущим (трансцендентальность?). Шифферс, например, поэтапно приходил к недопустимости воспроизведения на театре литургического, исторических лиц, вообще выдуманных людей и закончил куклами.
(Кстати сказать, во «Фронтьере» остранение выдержано не до конца, Христа бы не стоило, на мой взгляд, поминать).
Во-вторых, в остранении как бы достигается некая неангажированность, алиби, снятие с себя ответственности. Мышление в условиях отсроченной ответственности. Так жил Аналитик во «Фронтьере» и автор в концовке приводит нас к оправданию этого «метода жизни».
И это приводит нас к еще одному вопросу: кому нужно остранение? Оно не нужно воинам Истины, которые не оглядываются назад и не смотрят по сторонам. Оно явно нужно тем, кто «около стен», «на паперти», т.е. выбрал цель, но собирает силы (аргументы) для броска к ней (и в процессе этой работы для себя посильно участвует и в общей войне). И оно нужно тем, кто обосновавшись «в стенах», занят расчисткой подступов (рефлексией). Кажется, различие между этими двумя категориями не вполне ясно…
Похоже, что значение остранения выходит далеко за пределы, в которых о нем говорил изобретатель приема.
Во-первых, в самом искусстве всякое отступление от реализма, от «воссоздания мечтой» сотворенного мира, можно рассматривать как остранение: можно помыслить сущее иным.
Во-вторых, философия, аристотелевское удивление. Это как бы остраненность не намеренная, а естественная; движение направлено как раз на ее преодоление. Здесь даже прямой параллелизм: Аристотель о движении ума от удивления к удивлению удивлению, а у Шкловского: «странность - в способе восприятия странности» (см. ст. «Остранение» в Лексиконе нонклассики). А вот замена Бога бытием у Хайдеггера - по-моему, именно остранение как метод.
Частный, но очень характерный приём остранения - фэнтези, напрмер, христианское фэнтези Толкиена, Льюиса или в недавно прочитанной «Фронтьере» Косиловой.
Суть этого метода, как я понимаю, в растождествлении с предметом и установлении по отношению к нему небольшой, но ощутимой дистанции («оТстраненности» - автор термина употреблял и такое написание). И вот тут возникает вопрос: зачем? Вряд ли дело только в устранении «замыленности», как говорят художники и актеры, хотя Шкловский имел в виду именно это. Есть и другие мотивы.
Мне пришли на ум следующие.
Во-первых, страх двойничества, питаемый верой (м.б. несознаваемой) в реальность продуктов мысли. Созданное нашей мыслью начинает существовать - и действовать! - наряду с созданным Богом. Причем в отличие от творчества вещей в искусстве и философии речь идет о творении миров с действующими внутри них субъектами. Как они могут взаимодействовать с Божьим миром - Бог весть! Отсюда, мне кажется, стремление так «переиначить» создаваемый мир, чтобы он впрямую не соприкасался с сущим (трансцендентальность?). Шифферс, например, поэтапно приходил к недопустимости воспроизведения на театре литургического, исторических лиц, вообще выдуманных людей и закончил куклами.
(Кстати сказать, во «Фронтьере» остранение выдержано не до конца, Христа бы не стоило, на мой взгляд, поминать).
Во-вторых, в остранении как бы достигается некая неангажированность, алиби, снятие с себя ответственности. Мышление в условиях отсроченной ответственности. Так жил Аналитик во «Фронтьере» и автор в концовке приводит нас к оправданию этого «метода жизни».
И это приводит нас к еще одному вопросу: кому нужно остранение? Оно не нужно воинам Истины, которые не оглядываются назад и не смотрят по сторонам. Оно явно нужно тем, кто «около стен», «на паперти», т.е. выбрал цель, но собирает силы (аргументы) для броска к ней (и в процессе этой работы для себя посильно участвует и в общей войне). И оно нужно тем, кто обосновавшись «в стенах», занят расчисткой подступов (рефлексией). Кажется, различие между этими двумя категориями не вполне ясно…