Боснийские видения Настасьи Ругани
Строго говоря, Настасья Ругани [Nastasia Rugani] не вполне боснийская писательница. Родилась она в 1987 году во Франции, в семье боснийского хорвата и алжирки. Детство она провела под аккомпанемент новостей с югославских фронтов. Мечтала о профессии невролога, чтобы лечить людей откошмарных сновидений. А потом выросла и поняла, что с кошмарами вполне можно сосуществовать - если изливать их на бумагу. Настасья Ругани любит крупных насекомых и большие романы, но её собственные книги - совсем не такие толстые. «Милли Водович» [Milly Vodović], например, - это всего двести с небольшим страниц, но они тяжелее томов премногих. И я попробую рассказать, почему.
Начинается рассказ довольно традиционно для школьных повестей о травле и дружбе. Милли и Тарек прячутся в кустарнике, в то время как их одноклассник, угодливо хихикая, прикрывает заводилу, который с чувством собственного достоинства мочится в рюкзак брату Милли, Алмазу. Милли девочка с характером, не чета Алмазу, тихоне и книжнику, в пылу драки она ломает заводиле руку. Это имеет неожиданное действие - маленький мерзавец её зауважал. У мерзавца, как водится, трудное детство, тяжело больная мать, доводящая его до отчаяния своими муками и капризами, мы ещё мерзавца не раз пожалеем... Хотя так и не забудем, что он мерзавец. Дело осложняется вот чем: Милли и Тарек мусульмане, боснийские беженцы, а хулиганы - вполне коренное население. Действие происходит в США, в сельской местности, но могло бы происходить где угодно. Куда только из Боснии не бежали...
Трудно уловить момент, когда в реалистическое повествование начинают просачиваться какие-то исчадия ада или безумия: симпатичная девушка с рюкзаком, сочащимся человеческой кровью, некто неописуемый по имени Сердцежор, божьи коровки... Мать до сих пор иногда кричит нипочему. Стоит около прилавка с бытовой химией, рассматривает гели и порошки для чистки сантехники, и вдруг как заорёт! Взрослый человек поймёт по намёкам, что с нею произошло там, на родине. Ребёнок не догадается. Наверное. Деда кряхтит и молится. Папа надеется, что хотя бы умница Алмаз найдёт своё место в американской жизни, но уже задумывается, не вернуться ли обратно. Босния изменилась. Стала другой. Спокойной. Защищённой. Мирной.
Когда я была в Биелине, то все вспоминала фотографии, облетевшие мир в девяносто втором, и задавала себе вопрос: а если я сейчас стою на том углу? У того здания? Около той самой остановки? А некоторые до сих пор там стоят.
В первом же абзаце мы увидим заряженный пистолет. И останется только гадать, на какой же странице раздаётся выстрел.
- В книге умирает много детей.
- И что? - встречает Тарек, подумав о войне. - Дети постоянно умирают.
- Это правда, но люди предпочитают читать про детские жизни, а не про детские смерти.
Со стыдом признаюсь, что про всех людей не скажу, а у меня именно так. Не люблю смотреть, как умирают дети, не люблю слушать музыку революции. [Осторожно, спойлер]Допустим, Дейзи в своём психозе права и действительно сочинила не только Полину с рюкзаком и милашку Сердцежора, но и всех остальных персонажей этой головокружительной истории. Она обрела на гибель одних и на вечные муки совести прочих, она написала и собственную мучительную смерть. Но ведь югославскую войну не она же сотворила росчерком пера! Не она повела войска на штурм Вышеграда, не она осаждала Сараево, и Белград, что характерно, бомбила тоже не она.
Или?..
Мне так страшно, что кажется, сам страх меня задушит. Я умоляю врачей, молюсь богам, цветам, предметам. Я теперь по-настоящему сошла с ума. Но все уже пропало, моё тело знает. Оно больше мне не принадлежит. Я так кичилась своей пустотой и мрачностью, что никто не верит в мои страхи. Пока жгли мои книги и мои мысли, я смеялась, пила... Я создавала чудовищ. Убивала детей сотнями и после этого спала спокойно, под светлые карамельные сны. Мне даже нравилось заставлять некоторых помучиться. И хотя я прекрасно понимала, что это не только на бумаге, все равно писала. Думаю, все эти трупы придут за мной. Мои персонажи отомстят мне. И эта призрачная армия будет совсем не как божьи коровки. Это будет грязно и мерзко. Мне под стать. Я не хочу на это смотреть. Не хочу умирать
Если такова ответственность творящих перед творением, то... То может быть, лучше, правдивее - без творчества совсем?
Дэйзи отбила у Милли всякую охоту взрослеть. «Не хочу ничего больше знать. Не хочу водить машину. Мне всегда будет двенадцать,» - клянётся она.
Начинается рассказ довольно традиционно для школьных повестей о травле и дружбе. Милли и Тарек прячутся в кустарнике, в то время как их одноклассник, угодливо хихикая, прикрывает заводилу, который с чувством собственного достоинства мочится в рюкзак брату Милли, Алмазу. Милли девочка с характером, не чета Алмазу, тихоне и книжнику, в пылу драки она ломает заводиле руку. Это имеет неожиданное действие - маленький мерзавец её зауважал. У мерзавца, как водится, трудное детство, тяжело больная мать, доводящая его до отчаяния своими муками и капризами, мы ещё мерзавца не раз пожалеем... Хотя так и не забудем, что он мерзавец. Дело осложняется вот чем: Милли и Тарек мусульмане, боснийские беженцы, а хулиганы - вполне коренное население. Действие происходит в США, в сельской местности, но могло бы происходить где угодно. Куда только из Боснии не бежали...
Трудно уловить момент, когда в реалистическое повествование начинают просачиваться какие-то исчадия ада или безумия: симпатичная девушка с рюкзаком, сочащимся человеческой кровью, некто неописуемый по имени Сердцежор, божьи коровки... Мать до сих пор иногда кричит нипочему. Стоит около прилавка с бытовой химией, рассматривает гели и порошки для чистки сантехники, и вдруг как заорёт! Взрослый человек поймёт по намёкам, что с нею произошло там, на родине. Ребёнок не догадается. Наверное. Деда кряхтит и молится. Папа надеется, что хотя бы умница Алмаз найдёт своё место в американской жизни, но уже задумывается, не вернуться ли обратно. Босния изменилась. Стала другой. Спокойной. Защищённой. Мирной.
Когда я была в Биелине, то все вспоминала фотографии, облетевшие мир в девяносто втором, и задавала себе вопрос: а если я сейчас стою на том углу? У того здания? Около той самой остановки? А некоторые до сих пор там стоят.
В первом же абзаце мы увидим заряженный пистолет. И останется только гадать, на какой же странице раздаётся выстрел.
- В книге умирает много детей.
- И что? - встречает Тарек, подумав о войне. - Дети постоянно умирают.
- Это правда, но люди предпочитают читать про детские жизни, а не про детские смерти.
Со стыдом признаюсь, что про всех людей не скажу, а у меня именно так. Не люблю смотреть, как умирают дети, не люблю слушать музыку революции. [Осторожно, спойлер]Допустим, Дейзи в своём психозе права и действительно сочинила не только Полину с рюкзаком и милашку Сердцежора, но и всех остальных персонажей этой головокружительной истории. Она обрела на гибель одних и на вечные муки совести прочих, она написала и собственную мучительную смерть. Но ведь югославскую войну не она же сотворила росчерком пера! Не она повела войска на штурм Вышеграда, не она осаждала Сараево, и Белград, что характерно, бомбила тоже не она.
Или?..
Мне так страшно, что кажется, сам страх меня задушит. Я умоляю врачей, молюсь богам, цветам, предметам. Я теперь по-настоящему сошла с ума. Но все уже пропало, моё тело знает. Оно больше мне не принадлежит. Я так кичилась своей пустотой и мрачностью, что никто не верит в мои страхи. Пока жгли мои книги и мои мысли, я смеялась, пила... Я создавала чудовищ. Убивала детей сотнями и после этого спала спокойно, под светлые карамельные сны. Мне даже нравилось заставлять некоторых помучиться. И хотя я прекрасно понимала, что это не только на бумаге, все равно писала. Думаю, все эти трупы придут за мной. Мои персонажи отомстят мне. И эта призрачная армия будет совсем не как божьи коровки. Это будет грязно и мерзко. Мне под стать. Я не хочу на это смотреть. Не хочу умирать
Если такова ответственность творящих перед творением, то... То может быть, лучше, правдивее - без творчества совсем?
Дэйзи отбила у Милли всякую охоту взрослеть. «Не хочу ничего больше знать. Не хочу водить машину. Мне всегда будет двенадцать,» - клянётся она.