Луис де ГОНГОРА. Романс об Анхелике и Медоро
Перевод с испанского Павла Грушко
В бедной хижине пастушьей,
чьи война простила стены
(то ли их дубы укрыли,
то ли были столь презренны),
где пастуший мир в овчине
гонит в предрассветной рани
в горы с поля козье стадо
или в поле с гор - баранье, -
гостем отрок, чья удача -
излеченье от увечий,
и кого Амур сподобил
не стрелой, а доброй встречей:
жилы, в коих крови мало,
очи, в коих ночи много,
в поле узрила младая
участь племени мужского.
Знать не зная сарацина,
сходит наземь с иноходца,
видя, сколькими цветами
свежей крови воздается.
Гладит лик его и чует
жар Амура в розах кожи,
чьи от смертного дыханья
лепестки на снег похожи.
В розах он затем таится,
чтоб стрела его литая
юной кровью благородной
доняла алмаз Катая.
И уже - божок проворный -
взор ей дарит, душу тронув
жаркой жалостью, рожденной
среди нежных скорпионов.
Так ее кремень рассыпал,
ощутив удар нежданно,
искры влажные - о жалость,
дочь измены и обмана!
Язвы травами врачует,
пусть пока и без успеха,
кои в этих дивных дланях -
ранам лестная утеха.
Ей Амур повязку дарит,
но она, порвав одежды,
раны юноше бинтует:
прикрывает Солнце вежды!..
Был последний узел стянут
в миг, когда - хвала Зевесу!
селянин на лошаденке
появляется из лесу.
И ему препоной стало
девы горькое стенанье -
оторопь стволов могучих
и глухих камней вниманье.
Та, для чьих копыт уместней
лес, чем площади дворцовы,
добротою отвечает
на отчаянные зовы.
Селянин на лошадь робко
помещает иноверца,
в коем стало крови мало,
но взамен нее - два сердца,
и тропу (хотя Светило
и рассталось с окоемом)
к дому ищет, не по стрелке -
по дымку над милым домом,
где учтивая селянка
незнакомцев приютила
(в нем два сердца еле живы,
слепы два ее светила).
Не пером, а мягким сеном
ровно устилает ложе -
не оно ли для счастливца
брачным сделается позже?
Пальцы, божества земные,
в ту же ночь легко и споро,
силы юные удвоив,
возвращают жизнь Медоро
и вручают с целым царством
красоту, стократ милее
первой страсти Адониса
и второй тщеты Арея.
И уже бесстыдным роем
купидончики над кровом
разжужжались, точно пчелы
у дупла в стволе дубовом.
(Сто узлов завяжет Зависть
на хвосте змеи для счета:
сосчитать все поцелуи
голубей - ее забота,
но Любовь исхлещет Зависть,
как бичом, хвостом змеиным,
дабы грязь не приставала
к белым перьям голубиным!)
От его одежд струится
дивное благоуханье,
он забросил лук и стрелы,
позабыл о ятагане.
Он теперь не трубам внемлет, -
а призывным птичьим стонам,
шарф кисейный Афродиты -
вместо стяга над влюбленным.
А у девы грудь открыта,
и на ней - волос лавина
(брошь нужна - сорвет гвоздику,
шпилька - веточку жасмина).
Пав к ее ногам, колосья
снег ее обули в злато,
дабы ноги не исчезли
под лучами супостата.
Поутру раскрыт над ними
веер стаи быстрокрылой,
ветерки им слух ласкают
лестью или сплетней милой.
Нивы им ковер подносят,
лес - прохладные палаты,
ключ поющий - сновиденья,
соловьи - свои кантаты,
а деревья имена их
на кору свою стяжали
в пику мраморной колонне,
к сраму бронзовой скрижали.
Каждый ясень, каждый тополь -
их имен лесная веха,
клич «Анхелика» кочует
по долинам, словно эхо.
Даже гроты, где безмолвье
мраку не уступит бездны,
их объятьями обжиты,
коим страхи неизвестны...
Дом, чье ложе стало брачным,
вы, селяне-хлебосолы,
воздух, ключ, дубы и нивы,
птицы, луч, цветы и долы,
сень, тополь, гроты, кручи, -
этой неги очевидцы, -
да хранит вас Громовержец
от Орландовой десницы!..
Роман написан по мотивам известного эпизода о любви китайской принцессы Анжелики и пастуха Медоро из XXIII песни поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд».
Европейская поэзия XVII века. - М.: Худож. лит., 1977. - С. 353-356. - (Б-ка всемирной литературы. Т. 41).
Анджелика и Медор
Перевод с испанского Майи Квятковской
В той пастушеской лачуге,
Что войны свирепой сила
Не заметила в чащобе
Иль за бедность пощадила,
Там, где вместе с пастухами
Кроткий мир, надев овчины,
Гонит коз высоко в горы,
А овечек - с гор в долины,
Там нашел приют счастливец,
От погибели спасенный,
Благосклонностью Амура
До небес превознесенный.
...Он лежал на поле битвы,
Взор затмился соколиный,
А по полю проезжала
Дева - жизнь и смерть мужчины
Вмиг с коня она слетает -
Не затем, что знает мавра,
А затем, что слишком ярко
Расцветают кровью травы.
Кровь с ланит ему отерла -
И Амура ненароком
Зацепила: он таился
В розах, осужденных роком.
В бледных розах он укрылся
И надумал, своенравный,
Огранить Алмаз Китайский
Ради этой крови славной.
Он околдовал ей очи -
И непрошеная жалость
В сердце черствое вонзила
Нежных скорпионов жала.
Раненый кремень смягчился,
Гордость боле не сражалась,
Засверкали слезы-искры -
О, предательница-жалость!
Дева рвет лесные травы
И прикладывает к ране -
Но врачует не лекарство,
А целительные длани.
Дал Амур ей с глаз повязку,
Но, покров с кудрей срывая,
Грудь она бинтует мавру,
Блеском солнце затмевая.
Затянув последний узел,
Видит - небо, не иначе,
Шлет ей в помощь селянина,
Что верхом трусит на кляче.
Пастуха остановили
Девы жалобные крики,
Что деревья клонят долу
И смягчают камень дикий,
И, поскольку здесь ютится,
Глушь дворцам предпочитая,
Милосердье, - к ним на помощь
Он спешит, душа простая.
Спешивается крестьянин,
Уступив седло учтиво
Обескровленному телу,
Что двумя сердцами живо,
И ведет их в дом убогий;
Солнце между тем садится,
Но дымок над скрытой кровлей
Не дает с дороги сбиться.
Там встречает их хозяйка -
Эту тень, едва живую,
Но зато с двумя сердцами,
И - в заре двух солнц - слепую.
Не периной пуховою -
Им постель застлали сеном;
Быть ей вскоре брачным ложем,
Быть Медору здесь блаженным!
О божественные руки,
Чудодейственно и скоро
Новой силой и здоровьем
Одарили вы Медора!
Он от вас приемлет ныне
И любовь, и трон в придачу,
И двойную ревность Марса,
И Адониса удачу.
Над лачугой резвым роем
Вьются крошки-купидоны,
Словно над лесною бортью
Пчелы с ношей благовонной.
Как шипит, в узлы свиваясь,
Аспид ревности злосчастной,
Счет ведя любовным стонам
Голубков в истоме страстной!
Как его Амур нещадно
Хлещет плетью-тетивою -
Пусть Амура не позорит,
Место не сквернит святое!
Сарацин шелками блещет,
Дышит миррой ароматной,
Брошен полумесяц лука,
Позабыт и меч булатный;
Барабаны в его войске -
Рокот горлинок влюбленных,
Рой крылатых чад Венеры -
Верные его знамена.
И она, полунагая,
В буйных кудрях золотистых,
То подобранных жасмином,
То в венке гвоздик душистых,
Шествует в златых сандальях,
Дабы ножка отдыхала
И красу земного мира
Пыль земная не пятнала.
Все вокруг влюбленным служит:
Птичьи крылья - опахалом,
Легковейные зефиры
Сон несут очам усталым,
Им ковры дарит поляна,
А дубрава - балдахины,
А лесной родник - дремоту,
Песню - голос соловьиный,
Им дарят кору деревья,
Чтоб они на ней писали
Долговечней, чем на камне
Иль на бронзовой скрижали.
Здесь на каждом клене имя,
Вензель каждый тополь метит;
Лес окликнет: - Анджелика!
- Анджелика! - дол ответит.
Даже мрак пещер зловещих,
Где царит теней заклятье,
Святотатственно тревожат
Двух любовников объятья.
Сих свидетелей безмолвных
Ложе, дом, дубравы, логи -
От безумного Орландо
Да спасут благие боги!
«Один из самых известных романсов Гонгоры; сюжетом ему послужила история любви китайской принцессы Анджелики и мавра Медора, описанная в XIX Песне «Неистового Роланда» Ариосто. Кроткий мир - то есть сельская община, вся деревня. Алмаз Китайский - В этой метафоре красота Анджелики соединена с алмазной твердостью ее харакетера: она отказала во взаимности многим рыцарям, среди них и прославленному Роланду. Что двумя сердцами живо - Сердце Анджелики уже принадлежит Медору. И двойную ревность Марса, // И Адониса удачу. - Гонгора уподобляет Анджелику Венере (римск. Миф.) - супруге ревнивого Марса, а Медора - Адонису, юному возлюбленному Венеры» (В. СТОЛБОВ, с. 560-561).
Поэзия испанского Возрождения. - М.: Худож. лит., 1990. - С. 365-369. - (Б-ка литературы Возрождения).
В бедной хижине пастушьей,
чьи война простила стены
(то ли их дубы укрыли,
то ли были столь презренны),
где пастуший мир в овчине
гонит в предрассветной рани
в горы с поля козье стадо
или в поле с гор - баранье, -
гостем отрок, чья удача -
излеченье от увечий,
и кого Амур сподобил
не стрелой, а доброй встречей:
жилы, в коих крови мало,
очи, в коих ночи много,
в поле узрила младая
участь племени мужского.
Знать не зная сарацина,
сходит наземь с иноходца,
видя, сколькими цветами
свежей крови воздается.
Гладит лик его и чует
жар Амура в розах кожи,
чьи от смертного дыханья
лепестки на снег похожи.
В розах он затем таится,
чтоб стрела его литая
юной кровью благородной
доняла алмаз Катая.
И уже - божок проворный -
взор ей дарит, душу тронув
жаркой жалостью, рожденной
среди нежных скорпионов.
Так ее кремень рассыпал,
ощутив удар нежданно,
искры влажные - о жалость,
дочь измены и обмана!
Язвы травами врачует,
пусть пока и без успеха,
кои в этих дивных дланях -
ранам лестная утеха.
Ей Амур повязку дарит,
но она, порвав одежды,
раны юноше бинтует:
прикрывает Солнце вежды!..
Был последний узел стянут
в миг, когда - хвала Зевесу!
селянин на лошаденке
появляется из лесу.
И ему препоной стало
девы горькое стенанье -
оторопь стволов могучих
и глухих камней вниманье.
Та, для чьих копыт уместней
лес, чем площади дворцовы,
добротою отвечает
на отчаянные зовы.
Селянин на лошадь робко
помещает иноверца,
в коем стало крови мало,
но взамен нее - два сердца,
и тропу (хотя Светило
и рассталось с окоемом)
к дому ищет, не по стрелке -
по дымку над милым домом,
где учтивая селянка
незнакомцев приютила
(в нем два сердца еле живы,
слепы два ее светила).
Не пером, а мягким сеном
ровно устилает ложе -
не оно ли для счастливца
брачным сделается позже?
Пальцы, божества земные,
в ту же ночь легко и споро,
силы юные удвоив,
возвращают жизнь Медоро
и вручают с целым царством
красоту, стократ милее
первой страсти Адониса
и второй тщеты Арея.
И уже бесстыдным роем
купидончики над кровом
разжужжались, точно пчелы
у дупла в стволе дубовом.
(Сто узлов завяжет Зависть
на хвосте змеи для счета:
сосчитать все поцелуи
голубей - ее забота,
но Любовь исхлещет Зависть,
как бичом, хвостом змеиным,
дабы грязь не приставала
к белым перьям голубиным!)
От его одежд струится
дивное благоуханье,
он забросил лук и стрелы,
позабыл о ятагане.
Он теперь не трубам внемлет, -
а призывным птичьим стонам,
шарф кисейный Афродиты -
вместо стяга над влюбленным.
А у девы грудь открыта,
и на ней - волос лавина
(брошь нужна - сорвет гвоздику,
шпилька - веточку жасмина).
Пав к ее ногам, колосья
снег ее обули в злато,
дабы ноги не исчезли
под лучами супостата.
Поутру раскрыт над ними
веер стаи быстрокрылой,
ветерки им слух ласкают
лестью или сплетней милой.
Нивы им ковер подносят,
лес - прохладные палаты,
ключ поющий - сновиденья,
соловьи - свои кантаты,
а деревья имена их
на кору свою стяжали
в пику мраморной колонне,
к сраму бронзовой скрижали.
Каждый ясень, каждый тополь -
их имен лесная веха,
клич «Анхелика» кочует
по долинам, словно эхо.
Даже гроты, где безмолвье
мраку не уступит бездны,
их объятьями обжиты,
коим страхи неизвестны...
Дом, чье ложе стало брачным,
вы, селяне-хлебосолы,
воздух, ключ, дубы и нивы,
птицы, луч, цветы и долы,
сень, тополь, гроты, кручи, -
этой неги очевидцы, -
да хранит вас Громовержец
от Орландовой десницы!..
Роман написан по мотивам известного эпизода о любви китайской принцессы Анжелики и пастуха Медоро из XXIII песни поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд».
Европейская поэзия XVII века. - М.: Худож. лит., 1977. - С. 353-356. - (Б-ка всемирной литературы. Т. 41).
Анджелика и Медор
Перевод с испанского Майи Квятковской
В той пастушеской лачуге,
Что войны свирепой сила
Не заметила в чащобе
Иль за бедность пощадила,
Там, где вместе с пастухами
Кроткий мир, надев овчины,
Гонит коз высоко в горы,
А овечек - с гор в долины,
Там нашел приют счастливец,
От погибели спасенный,
Благосклонностью Амура
До небес превознесенный.
...Он лежал на поле битвы,
Взор затмился соколиный,
А по полю проезжала
Дева - жизнь и смерть мужчины
Вмиг с коня она слетает -
Не затем, что знает мавра,
А затем, что слишком ярко
Расцветают кровью травы.
Кровь с ланит ему отерла -
И Амура ненароком
Зацепила: он таился
В розах, осужденных роком.
В бледных розах он укрылся
И надумал, своенравный,
Огранить Алмаз Китайский
Ради этой крови славной.
Он околдовал ей очи -
И непрошеная жалость
В сердце черствое вонзила
Нежных скорпионов жала.
Раненый кремень смягчился,
Гордость боле не сражалась,
Засверкали слезы-искры -
О, предательница-жалость!
Дева рвет лесные травы
И прикладывает к ране -
Но врачует не лекарство,
А целительные длани.
Дал Амур ей с глаз повязку,
Но, покров с кудрей срывая,
Грудь она бинтует мавру,
Блеском солнце затмевая.
Затянув последний узел,
Видит - небо, не иначе,
Шлет ей в помощь селянина,
Что верхом трусит на кляче.
Пастуха остановили
Девы жалобные крики,
Что деревья клонят долу
И смягчают камень дикий,
И, поскольку здесь ютится,
Глушь дворцам предпочитая,
Милосердье, - к ним на помощь
Он спешит, душа простая.
Спешивается крестьянин,
Уступив седло учтиво
Обескровленному телу,
Что двумя сердцами живо,
И ведет их в дом убогий;
Солнце между тем садится,
Но дымок над скрытой кровлей
Не дает с дороги сбиться.
Там встречает их хозяйка -
Эту тень, едва живую,
Но зато с двумя сердцами,
И - в заре двух солнц - слепую.
Не периной пуховою -
Им постель застлали сеном;
Быть ей вскоре брачным ложем,
Быть Медору здесь блаженным!
О божественные руки,
Чудодейственно и скоро
Новой силой и здоровьем
Одарили вы Медора!
Он от вас приемлет ныне
И любовь, и трон в придачу,
И двойную ревность Марса,
И Адониса удачу.
Над лачугой резвым роем
Вьются крошки-купидоны,
Словно над лесною бортью
Пчелы с ношей благовонной.
Как шипит, в узлы свиваясь,
Аспид ревности злосчастной,
Счет ведя любовным стонам
Голубков в истоме страстной!
Как его Амур нещадно
Хлещет плетью-тетивою -
Пусть Амура не позорит,
Место не сквернит святое!
Сарацин шелками блещет,
Дышит миррой ароматной,
Брошен полумесяц лука,
Позабыт и меч булатный;
Барабаны в его войске -
Рокот горлинок влюбленных,
Рой крылатых чад Венеры -
Верные его знамена.
И она, полунагая,
В буйных кудрях золотистых,
То подобранных жасмином,
То в венке гвоздик душистых,
Шествует в златых сандальях,
Дабы ножка отдыхала
И красу земного мира
Пыль земная не пятнала.
Все вокруг влюбленным служит:
Птичьи крылья - опахалом,
Легковейные зефиры
Сон несут очам усталым,
Им ковры дарит поляна,
А дубрава - балдахины,
А лесной родник - дремоту,
Песню - голос соловьиный,
Им дарят кору деревья,
Чтоб они на ней писали
Долговечней, чем на камне
Иль на бронзовой скрижали.
Здесь на каждом клене имя,
Вензель каждый тополь метит;
Лес окликнет: - Анджелика!
- Анджелика! - дол ответит.
Даже мрак пещер зловещих,
Где царит теней заклятье,
Святотатственно тревожат
Двух любовников объятья.
Сих свидетелей безмолвных
Ложе, дом, дубравы, логи -
От безумного Орландо
Да спасут благие боги!
«Один из самых известных романсов Гонгоры; сюжетом ему послужила история любви китайской принцессы Анджелики и мавра Медора, описанная в XIX Песне «Неистового Роланда» Ариосто. Кроткий мир - то есть сельская община, вся деревня. Алмаз Китайский - В этой метафоре красота Анджелики соединена с алмазной твердостью ее харакетера: она отказала во взаимности многим рыцарям, среди них и прославленному Роланду. Что двумя сердцами живо - Сердце Анджелики уже принадлежит Медору. И двойную ревность Марса, // И Адониса удачу. - Гонгора уподобляет Анджелику Венере (римск. Миф.) - супруге ревнивого Марса, а Медора - Адонису, юному возлюбленному Венеры» (В. СТОЛБОВ, с. 560-561).
Поэзия испанского Возрождения. - М.: Худож. лит., 1990. - С. 365-369. - (Б-ка литературы Возрождения).