Готфрид-Август БЮРГЕР. Дикий охотник
Перевод с немецкого Вильгельма Левика
Трубит охоту рейнский граф:
«Эй, люди! Сбор! Пора, пора!»
Рванулся конь его, заржав,
И челядь скачет со двора.
Лай, визг - по лугу, лесу, полю
Несется псарня вся на волю.
Под солнцем купол дальний рдел
И таял утренний туман.
Воскресный колокол гудел,
Скликая мирных прихожан,
И звуки набожного хора
Текли в лазурь из врат собора.
«Ату, ату! Хватай! Бери!»
На холм, в овраг, вдогон, в обгон!
И вдруг два всадника - смотри! -
К ловцам примкнули с двух сторон.
Был серебристый конь под правым,
Был левый огнекрасно-ржавым.
Мой разум их не мог назвать,
Но сердце угадало вмиг.
Как день, как божья благодать,
Был правый чист и светлолик.
А левый хмур, чернее ночи,
И молнии метали очи.
«Счастливый путь и в добрый час,
Да будут небеса щедры!
Когда охота кличет нас,
Милей не может быть игры!»
Так он, по ляжке хлопнув, крикнул,
Подкинул шляпу вверх и гикнул.
Но молвит правый кротко вслед:
«Не будет ныне вам добра.
Твой рог трубит, как вестник бед.
На праздник, в божий храм пора!
И от бесовских искушений
Храни тебя твой добрый гений...»
Тут левый перебил его:
«Не верь глупцу, мой граф, не верь!
Что храм, что праздник для того,
Кем был хоть раз затравлен зверь!
Охота - вот владык забава,
А эти речи скучны, право». -
«Отлично, левый, ты мне люб,
Ты, видно, промаху не дашь!
Лишь тот, кто против зверя глуп,
Предпочитает «Отче наш».
А ты, ханжа, ты можешь злиться,
Но мне угодно веселиться!»
И дальше вскачь - гоп-гоп, гоп-гоп!
«Гони! Хватай! Вперед, вперед!»
И оба всадника - в галоп,
Не отстают ни тот, ни тот.
Вдали мелькнул, гоним тревогой,
Олень, гигант ветвисторогий.
И граф трубит сильней, сильней,
И бег быстрей... Но что там? Стой!
Упали замертво с коней
Один из челяди, другой...
«Пусть дохнут, пусть! Хоть вся орава!
Граф, веселитесь! Ваше право!»
Попрятались в кусты, в хлеба
Зверьки лесов, долин, равнин.
Как вдруг - кого там шлет судьба? -
Навстречу бедный селянин:
«Граф, пощадите, не топчите!
Труд, тяжкий труд наш в этом жите!»
И правый подскакал опять,
И графа просит он добром.
Но левый подстрекает гнать
Без тропок, прямо, напролом.
И внемлет граф, смеясь над правым,
Советам левого лукавым.
«Вон, пес! - рычит он вне себя,
И дыбом конь его встает. -
К чертям! Я затравлю тебя!
Эй, люди, гнать его! Вперед!
А впредь, чтоб неповадно было,
Проучит хлыст мужичье рыло!»
Сказал - и сделал. В рожь, в овсы
Несется вихрем дикий граф,
А следом кони, люди, псы,
Гремя, звеня, летят стремглав.
И топчут в яростной погоне
Мужичью ниву псы и кони.
Заслышав грохот, лай, рога,
Из норки, с поля, из леска
Весь мелкий зверь бежит в луга,
Травим, гоним, но цел пока,
И норовит укрыться в стадо,
Как будто ждет хоть там пощада.
Но слева, справа, с трех сторон
Через овраг, сквозь рощу, лес
Летят охотники вдогон,
Несутся псы наперерез.
И, видя гибель пред собою,
Пастух на землю пал с мольбою:
«Мой господин, помилуй нас!
Не будь, мой господин, суров
Смотри, тут воду пьет как раз
Скотинка наших бедных вдов!
А бедным - смерть без их коровы!
Не будьте, господин, суровы!»
И правый подскакал опять,
И графа молит кроткий взор.
Но левый подстрекает гнать
Всему и всем наперекор.
И внемлет граф, смеясь над правым,
Советам левого лукавым.
«Перечишь графу, дерзкий пес!
Да хоть бы ты, как брат родной,
С коровой лучшей вместе рос
И мужем был вдове иной -
Открыть вам царствие небесно,
Клянусь, мне было б только лестно!
Эй, люди, вам пожива тут!
Ату, ату! Топчи! Дави!»
И псы хватают, рвут, грызут,
Их морды, лапы - всё в крови.
Убит пастух, погибло стадо,
Но сердце графа крови радо.
Затравлен, ранен, от врагов,
Слабея, зверь уходит прочь,
В лесную глубь, где свой покров
Над ним распростирает ночь,
Где, окружен густой дубравой,
Живет отшельник величавый.
Но вслед и лай, и звук рогов,
И лязг, и хохот, и «ату»,
И с гиком, с криком сонм врагов
Несется в глушь и в темноту.
Там ждет их на своем пороге
Тот муж святой, живущий в боге.
«Оставь священный наш приют
И осквернять его не смей!
Моля творца, все твари ждут,
Злодей, погибели твоей.
Не предавайся здесь разбою,
Чтоб гром не грянул над тобою!» -
«Там грянет гром, здесь грянет гром
Все это кровь бодрит мою,
И даже на небе седьмом
Я мышь летучую убью!
Ты можешь вместе с богом злиться,
Дурак! Мне любо веселиться».
Он в рог трубит, пугая лес:
«Вперед! Настигнем! Истребим!»
Вдруг муж святой пред ним исчез,
Исчезли сзади все, кто с ним.
И рев и лай умолкли в чащах,
Пустых и непробудно спящих.
В испуге смотрит граф вокруг,
Кричит - не слышен крик его.
Коня хлестнул - не слышен звук,
Трубит - не слышно ничего.
Он шпорит, сатаной клянется,
Но конь стоит, не шелохнется.
А лес, как черный гроб, угрюм,
Как черный гроб, ужасен лес,
И словно моря дальний шум
Растет в разверстой тьме небес.
И грянул громовым глаголом
Господень глас над мертвым долом:
«Ты святотатец, ты злодей!
Попрал ты дерзко всё и вся -
Творца и тварь, зверей, людей!
И, стоны к небу вознося,
Взывает все ко мне с мольбою,
Чтоб суд свершился над тобою.
Беги же впредь, скачи всегда,
Гонимый дьяволами вон,
Скачи до Страшного суда
На страх владыкам всех времен,
Для коих - трона их подножье
И бог, и все творенье божье!»
И серно-желтый едкий дым
Окутал лес и небосвод,
И страх овладевает им,
Сжимает, душит и грызет.
Пред ним клубится мрак зыбучий,
За ним несется вихрь колючий.
Бушует вихрь, клубится мрак...
Вдруг из земли, сквозь дым и тьму,
Гигантский поднялся кулак,
Когтит его, грозит ему.
Ух! Смерть ему в затылок дышит.
Ух! Он спиной глядит и слышит.
Зеленый, красный, желтый свет
Кругом дрожит, горит огнем.
Тому огню пределов нет,
И бесы, бесы вьются в нем!
Гудя, раскрылась грудь земная,
И сотни псов изверглись лая.
От страха воя, мчится он,
Самою смертью прочь гоним,
И вкривь и вкось, в угон, вдогон
Весь ад несется вслед за ним:
По воздуху - в часы ночные,
Подземной тьмой - в часы дневные.
От бега встречным ветром он
К затылку вывернут лицом.
Он чудищ видеть обречен,
Зажатый их полукольцом.
Он видеть должен - весь в их власти -
Хватающие сзади пасти.
Так вот о вечном беге том,
О той охоте страшный сказ,
Чей оглушает гул и гром
Развратника в полночный час.
Их все охотники слыхали.
Но все ль признаются? - Едва ли.
«Эта баллада имела особое значение в феодальной Германии, где «право охоты» было одной из привилегий дворянства, которые наиболее жестоко и непосредственно отражались на повседневной жизни крестьян. Охотившиеся «господа» безнаказанно вытаптывали поля и выпасы, тогда как «простонародью» было строжайше запрещено применять оружие и охотничью снасть (капканы, силки) даже для защиты своих посевов. Страшный суд - по христианскому верованию, должен наступить после «конца света», когда бог будет судить людей, отправляя праведников в рай, а грешников в ад» (С. КОРЫТНАЯ и Л. КОПЕЛЕВ, с. 244).
Немецкие баллады. - М.: Гос. изд. детской литературы, 1958. - С. 56-61. - (Школьная библиотека).
Трубит охоту рейнский граф:
«Эй, люди! Сбор! Пора, пора!»
Рванулся конь его, заржав,
И челядь скачет со двора.
Лай, визг - по лугу, лесу, полю
Несется псарня вся на волю.
Под солнцем купол дальний рдел
И таял утренний туман.
Воскресный колокол гудел,
Скликая мирных прихожан,
И звуки набожного хора
Текли в лазурь из врат собора.
«Ату, ату! Хватай! Бери!»
На холм, в овраг, вдогон, в обгон!
И вдруг два всадника - смотри! -
К ловцам примкнули с двух сторон.
Был серебристый конь под правым,
Был левый огнекрасно-ржавым.
Мой разум их не мог назвать,
Но сердце угадало вмиг.
Как день, как божья благодать,
Был правый чист и светлолик.
А левый хмур, чернее ночи,
И молнии метали очи.
«Счастливый путь и в добрый час,
Да будут небеса щедры!
Когда охота кличет нас,
Милей не может быть игры!»
Так он, по ляжке хлопнув, крикнул,
Подкинул шляпу вверх и гикнул.
Но молвит правый кротко вслед:
«Не будет ныне вам добра.
Твой рог трубит, как вестник бед.
На праздник, в божий храм пора!
И от бесовских искушений
Храни тебя твой добрый гений...»
Тут левый перебил его:
«Не верь глупцу, мой граф, не верь!
Что храм, что праздник для того,
Кем был хоть раз затравлен зверь!
Охота - вот владык забава,
А эти речи скучны, право». -
«Отлично, левый, ты мне люб,
Ты, видно, промаху не дашь!
Лишь тот, кто против зверя глуп,
Предпочитает «Отче наш».
А ты, ханжа, ты можешь злиться,
Но мне угодно веселиться!»
И дальше вскачь - гоп-гоп, гоп-гоп!
«Гони! Хватай! Вперед, вперед!»
И оба всадника - в галоп,
Не отстают ни тот, ни тот.
Вдали мелькнул, гоним тревогой,
Олень, гигант ветвисторогий.
И граф трубит сильней, сильней,
И бег быстрей... Но что там? Стой!
Упали замертво с коней
Один из челяди, другой...
«Пусть дохнут, пусть! Хоть вся орава!
Граф, веселитесь! Ваше право!»
Попрятались в кусты, в хлеба
Зверьки лесов, долин, равнин.
Как вдруг - кого там шлет судьба? -
Навстречу бедный селянин:
«Граф, пощадите, не топчите!
Труд, тяжкий труд наш в этом жите!»
И правый подскакал опять,
И графа просит он добром.
Но левый подстрекает гнать
Без тропок, прямо, напролом.
И внемлет граф, смеясь над правым,
Советам левого лукавым.
«Вон, пес! - рычит он вне себя,
И дыбом конь его встает. -
К чертям! Я затравлю тебя!
Эй, люди, гнать его! Вперед!
А впредь, чтоб неповадно было,
Проучит хлыст мужичье рыло!»
Сказал - и сделал. В рожь, в овсы
Несется вихрем дикий граф,
А следом кони, люди, псы,
Гремя, звеня, летят стремглав.
И топчут в яростной погоне
Мужичью ниву псы и кони.
Заслышав грохот, лай, рога,
Из норки, с поля, из леска
Весь мелкий зверь бежит в луга,
Травим, гоним, но цел пока,
И норовит укрыться в стадо,
Как будто ждет хоть там пощада.
Но слева, справа, с трех сторон
Через овраг, сквозь рощу, лес
Летят охотники вдогон,
Несутся псы наперерез.
И, видя гибель пред собою,
Пастух на землю пал с мольбою:
«Мой господин, помилуй нас!
Не будь, мой господин, суров
Смотри, тут воду пьет как раз
Скотинка наших бедных вдов!
А бедным - смерть без их коровы!
Не будьте, господин, суровы!»
И правый подскакал опять,
И графа молит кроткий взор.
Но левый подстрекает гнать
Всему и всем наперекор.
И внемлет граф, смеясь над правым,
Советам левого лукавым.
«Перечишь графу, дерзкий пес!
Да хоть бы ты, как брат родной,
С коровой лучшей вместе рос
И мужем был вдове иной -
Открыть вам царствие небесно,
Клянусь, мне было б только лестно!
Эй, люди, вам пожива тут!
Ату, ату! Топчи! Дави!»
И псы хватают, рвут, грызут,
Их морды, лапы - всё в крови.
Убит пастух, погибло стадо,
Но сердце графа крови радо.
Затравлен, ранен, от врагов,
Слабея, зверь уходит прочь,
В лесную глубь, где свой покров
Над ним распростирает ночь,
Где, окружен густой дубравой,
Живет отшельник величавый.
Но вслед и лай, и звук рогов,
И лязг, и хохот, и «ату»,
И с гиком, с криком сонм врагов
Несется в глушь и в темноту.
Там ждет их на своем пороге
Тот муж святой, живущий в боге.
«Оставь священный наш приют
И осквернять его не смей!
Моля творца, все твари ждут,
Злодей, погибели твоей.
Не предавайся здесь разбою,
Чтоб гром не грянул над тобою!» -
«Там грянет гром, здесь грянет гром
Все это кровь бодрит мою,
И даже на небе седьмом
Я мышь летучую убью!
Ты можешь вместе с богом злиться,
Дурак! Мне любо веселиться».
Он в рог трубит, пугая лес:
«Вперед! Настигнем! Истребим!»
Вдруг муж святой пред ним исчез,
Исчезли сзади все, кто с ним.
И рев и лай умолкли в чащах,
Пустых и непробудно спящих.
В испуге смотрит граф вокруг,
Кричит - не слышен крик его.
Коня хлестнул - не слышен звук,
Трубит - не слышно ничего.
Он шпорит, сатаной клянется,
Но конь стоит, не шелохнется.
А лес, как черный гроб, угрюм,
Как черный гроб, ужасен лес,
И словно моря дальний шум
Растет в разверстой тьме небес.
И грянул громовым глаголом
Господень глас над мертвым долом:
«Ты святотатец, ты злодей!
Попрал ты дерзко всё и вся -
Творца и тварь, зверей, людей!
И, стоны к небу вознося,
Взывает все ко мне с мольбою,
Чтоб суд свершился над тобою.
Беги же впредь, скачи всегда,
Гонимый дьяволами вон,
Скачи до Страшного суда
На страх владыкам всех времен,
Для коих - трона их подножье
И бог, и все творенье божье!»
И серно-желтый едкий дым
Окутал лес и небосвод,
И страх овладевает им,
Сжимает, душит и грызет.
Пред ним клубится мрак зыбучий,
За ним несется вихрь колючий.
Бушует вихрь, клубится мрак...
Вдруг из земли, сквозь дым и тьму,
Гигантский поднялся кулак,
Когтит его, грозит ему.
Ух! Смерть ему в затылок дышит.
Ух! Он спиной глядит и слышит.
Зеленый, красный, желтый свет
Кругом дрожит, горит огнем.
Тому огню пределов нет,
И бесы, бесы вьются в нем!
Гудя, раскрылась грудь земная,
И сотни псов изверглись лая.
От страха воя, мчится он,
Самою смертью прочь гоним,
И вкривь и вкось, в угон, вдогон
Весь ад несется вслед за ним:
По воздуху - в часы ночные,
Подземной тьмой - в часы дневные.
От бега встречным ветром он
К затылку вывернут лицом.
Он чудищ видеть обречен,
Зажатый их полукольцом.
Он видеть должен - весь в их власти -
Хватающие сзади пасти.
Так вот о вечном беге том,
О той охоте страшный сказ,
Чей оглушает гул и гром
Развратника в полночный час.
Их все охотники слыхали.
Но все ль признаются? - Едва ли.
«Эта баллада имела особое значение в феодальной Германии, где «право охоты» было одной из привилегий дворянства, которые наиболее жестоко и непосредственно отражались на повседневной жизни крестьян. Охотившиеся «господа» безнаказанно вытаптывали поля и выпасы, тогда как «простонародью» было строжайше запрещено применять оружие и охотничью снасть (капканы, силки) даже для защиты своих посевов. Страшный суд - по христианскому верованию, должен наступить после «конца света», когда бог будет судить людей, отправляя праведников в рай, а грешников в ад» (С. КОРЫТНАЯ и Л. КОПЕЛЕВ, с. 244).
Немецкие баллады. - М.: Гос. изд. детской литературы, 1958. - С. 56-61. - (Школьная библиотека).