Как хочется уже скрываться от ответственности (от ответа миру - собой), от ответственностей и обязанностей любого рода. Все они кажутся уже отниманием тебя у тебя.
Смещаешься (по крайней мере, чувствуешь сильный соблазн смещаться) от диалога - к монологу. Всё более неслышному, разумеется.
(Речи от первого лица, с её, его иллюзией исключительности, тоже хочется уже избегать. В ней видится коренная неточность.)
В старости, мнится, человек всё более сводится к чистому существованию, а остальное всё от него отпадает, как пустая, высохшая скорлупа. И если вдруг - по внешним, не по внутренним причинам - такого не происходит, возникает страстная потребность в этом и страстный же протест против стесняющих, удушающих скорлуп - когда-то, в своём молодом полнокровном статусе, помогавших человеку быть собой, а теперь всё более мешающих ему в этом. У самости есть разные формы (ну и, разумеется, разные степени), и теперь уже созрела и хочет осуществиться совсем другая форма, чем та, что была несколько биографических этапов назад. Сейчас - чем меньше с тобой происходит, чем меньше ты делаешь (затаптывая своими следами лицо земли) - тем более ты существуешь.
(Нет сомнения в том, что молодая слепая страсть к самоутверждению и самоосуществлению и нынешняя страсть к уклонению от них связаны единой плавной линией, что они вообще, скорее всего, формы одного и того же, но тем не менее.)
(Пока ещё есть потребность в людях, подтверждающих и проявляющих тебя - куда больше одним только тем, что они есть, чем этим самым диалогическим взаимодействием, - но нет, конечно, никакой возможности исключать, что пройдёт и это.)
Все эти, деланием и участием образуемые, формы существования (на самом деле, комкающие материю существования в кулаке), всё более неподлинные, всё более вынужденные, приходится преодолевать с усилием, пробиваясь сквозь них к единственному настоящему. К чистому воздуху.
Юрий Дудов. В Мнёвниках. 1964.