К Рождеству. 5 рассказов о творчестве
Рождество - мой самый любимый праздник. В Рождество человек проникается не только шопоголизмом, но еще и творческим ощущением. В Рождество вокруг нас много красивых вещей, созданных с выдумкой. Кажется, начнется новый год, и все можно будет изменить, преобразить. Начать жизнь с чистого листа - убрать из нее то, что не нравится.
Тема творчества (в широком смысле слова) для меня самая интересная в искусстве. Я уже составлял список книг, пьес, кино и мультфильмов на эту тему. Вот первая часть, а тут вторая.
И в моих рассказах эта тема есть. Коли будет свободное время в праздничные дни, и наши эстетические пристрастия совпадают, то пожалуйста...
1. Кисточки бессмертия
2. Гол во время чумы (опубликован в журнале Total Football N12 2012)
3. Мюнхенские музы
4. Битва за стишок начало и конец
5. Пять лет назад я написал повесть "Отдыхай с Гусом Хиддинком", которую считаю творческой неудачей. Но в ней весьма изящная вставная новелла. Мой договор с издательством АСТ как раз закончился, поэтому могу со спокойной совестью опубликовать ее здесь как самостоятельное произведение.
Зима перед Страшным судом
Правду сказать, Иерону ван Акену, прозванному Босхом, надоели обеды «Лебединого братства»… Все эти церемонии распределения материальной помощи, рассмотрение ходатайств, жалобы, моления, изучение доносов на адамитов и прочие мелочи бытия. И жареный лебедь на новогодней сходке тоже уже поперек зубов встал. И постные физиономии благочестивых аристократов осточертели. Все достало! Но выбора не было. То есть, конечно, выбор был. Но до одна тысяча четыреста семьдесят восьмого года от Рождества Христова. До женитьбы на Алейд ван Меервенн…
Без приданого Алейд он бы сейчас кашлял в сырой мастерской рядом с вонючим каналом и выписывал тонкой кисточкой харю какого-нибудь жирного донатора-купчишки, умиротворенно сложившего ручки рядом с разродившейся Мадонной. Без перезрелой Алейд он не сидел бы сейчас за столом Братства и не ел с серебра, не получал дорогие заказы и не был бы известен по всей просвещенной Европе. Его бы не чтили Филипп Красивый, Изабелла Кастильская и Маргарита Австрийская. Впрочем, зачем такое самоуничижение? Может, со славой все сложилось бы и без Алейд - при его-то божественном таланте…
Но полно искать оправдания! Ему все опостылело вовсе не из-за рутинности собрания и не из-за лебединого мяса - кстати, отменно приготовленного. Ему просто стыдно! Стыдно сидеть за одним столом с добрыми христианами, рассуждать о пороках и уклонении от догм, выносить решения, журить за мелкие слабости и простительные излишества, смотреть в глаза, наконец. Стыдно, что он, он - степенный человек в летах, моралист и обличитель пороков, светоч городской мысли и рассадник добродетели, предался самому обыкновенному блудному греху и сладострастно получил от него неизъяснимое удовольствие. Удовольствие, от которого он хочет отречься и забыть навсегда, но как только вспоминает, хочет повторить, не страшась мук ада.
И самое чудовищное, что маленькая служанка Люша восприняла все происшедшее в его мастерской как нечто абсолютно естественное и никак не напоминала о нем своим поведением. Словно ничего и не было на том сундуке с неудобной для амурных наслаждений резьбой на крышке! Для нее случившееся оказалось рутинным делом, которое она на следующий же день безо всякого принуждения выкинула из памяти. Потому что совсем скоро подвернется другое, такое же. Или даже еще веселее и приятнее. Надо только воспользоваться своим шансом в этой скоротечной и беззаботной жизни. Пока есть молодость и привлекательность. Вот в чем смысл ее бытия.
Иерон для нее не был престарелым искусителем. Он стал одной из тысяч ступенек, по которым этот эстетически безупречный ангел спускался в преисподнюю вместе с миллионами себе подобных бессмысленных существ. Не таких прекрасных, но таких же порочных и безнадежных для вечности. Она даже не шантажировала его! Не просила повысить жалованье - работала как прежде, тяжело и тупо, точно ослица у жернова.
Можно, конечно, исповедаться и пролить смиренные слезы покаяния, но он сам того не желает. Потому что живет своим грехом, купается в нем и не может выблевать его из своей души вместе со смрадными демонами похоти. Обман Бога, в сущности, еще страшнее, чем прелюбодеяние. Не надо исповеди - надо просто выждать. Время освободит от дьявольских пут греха. Только как оно освободит, если маленькая Люша все время рядом и напевает своим тихим детским голоском базарные песенки.
Надо просто уехать. Родной город стал слишком мал. Не пристало таланту томиться в географической скорлупе отечества. Просторы мира ждут, чтобы обогатить новыми знаниями и умениями. Добрый Эразм давеча писал ему из Роттердама и снова звал в Италию, в великолепную Венецию. Да еще и соблазнял путешествием в компании гениального немца из Нюрнберга - Дюрера, о котором идет великая слава.
Они втроем проводили бы дни в изысканных беседах о природе прекрасного и ужасного, совершенствовались и наблюдали за творчеством италийских мастеров. Писали бы сами. Не по надобности, а по душевному расположению. Так что выход, конечно же, есть - немедленное бегство от конклава благочестивых рож, из его доходной деревни Оерошорт, из уютного дома, где грех принял ангельское обличье и смешался с наивностью детского тела.
Видимо, Иерон стал в задумчивости отмахиваться руками от соблазнов, одолевавших его, и тем самым привлек внимание епископа и всего собрания в целом.
- Дорогой Иерон, вам скучно наблюдать за нашими незначительными делами? - участливо наклонился к нему сосед.
- Нет-нет. - Художник вернул свою душу из греховных странствий. - Просто меня посетил приступ меланхолии, которая свойственна столь унылому времени года, как февраль.
- Поспешу разогнать вашу меланхолию разговором о важном заказе, - вступил епископ.
- Он срочный? Я хотел в ближайшие месяцы, как только погода станет благоприятной для путешествия, впервые в жизни отправиться в Италию вместе с моим ученым другом Эразмом, о добродетелях и мудрости которого наслышаны все образованные люди нашего века.
- Уверен, любезнейший Иерон, вы отложите путешествие, когда узнаете о теме…
- И что же это за тема?
- Страшный суд.
- Ха! Да это который уже Страшный суд в моей жизни - я написал их с десяток. И что тут может быть нового?
- Давайте не будем обременять собрание нашими прениями. Я вам сделал предложение в присутствии Братства, а о сюжете мы можем поговорить отдельно в малой зале.
Освобожденное Братство задвигалось, защебетало и поспешило вернуться к рутинным делам и разговорам, а Босх приготовился прилежно слушать и разумно возражать. Епископ попросил у слуги вина - очевидно, для непринужденности. Еще Иерон давно обратил внимание на то, что люди, как правило, не знают, куда пристроить руки. Но если в правой кубок, то человек выглядит естественнее. Поэтому он берет его не столько для пития вина, сколько для придания своему виду большей убедительности. К епископу это наблюдение относилось в полной мере. Босха позабавило, как, заняв делом одну руку, его собеседник тут же стал невпопад двигать другой, словно пытаясь помочь своим словам достучаться до сердца художника.
- Я, наверное, не с того начал разговор… И неправильно изъяснил вам, любезнейший Иерон, тему заказа. Собственно, это и не Страшный суд. То есть, конечно, именно так следует назвать сам сюжет, но… нам хотелось бы… мне хотелось, чтобы вы не сосредотачивались исключительно на теме мук и воздаяния за грехи.
- Не понимаю, о чем вы? - искренне удивился Иерон. - Какая же тема, по-вашему, будет уместна, кроме наказания в геенне огненной?
- Страшный суд, как мы надеемся, - это не только расплата человечества за все плохое, но и надежда…
- Надежда?! - Босх словно проверил свой голос на звонкость. - Вы хотите, чтобы я отыскал вам надежду в нашем смрадном мире, где самые низменные инстинкты рядятся в одежды духовности, где инквизиция обвиняет праведников в колдовстве…
- Да, я знаю о судьбе вашего друга Дионисия Ван Ренкеля.
- Знаете? Так помогите же его освободить! Вам известно, что в его монастыре проповедовались высокие идеалы аскетической жизни, там братия стремилась к просвещению…
- Освободить не в моих силах.
- Не в ваших? Тогда о какой надежде вы говорите?! Праведники томятся в темнице, арестованные по клеветническим обвинениям! Габсбурги захватили наш родной Брабант!..
- Тише, тише! Прошу вас… Именно поэтому мне видится такой сюжет…
- Вы хотите написать картину за меня?
- Понимаю вашу иронию. Наверное, действительно смешно получается, что я, смиренный пастырь, пытаюсь учить великого художника, как ему писать, но я все же расскажу о своей идее. А вы уже решите сами, интересна она вам или нет.
- Я весь внимание.
- Мне кажется, в верхней части полотна можно изобразить святого, цепляясь за которого с надеждой менее праведные люди все же попадают в рай. Он словно поднимает их своей верой в обители Божьи. Добропорядочные христиане хватаются за полы его одежды, за руки. В свою очередь, они точно так же тянут остальных, и, словно гроздь винограда, возносятся к Иисусу, милостиво протягивающему им свою руку. Получается, на каждом хорошем человеке, который является примером в повседневной жизни, виснет несколько не столь благочестивых христиан - и тем спасается. А люди, чьи грехи перевешивают их немногочисленные добрые деяния, отпадают под тяжестью пороков, и они слетают вниз, в бездну, отрываясь в ужасе от этой спасительной виноградной лозы. Причем все это наши современники. Думаю, стоит изобразить всем знакомых людей.
- Ну и кто же тот всем известный святой, за которого хватаются, как за спасительную соломинку, и который силой своей веры вытаскивает сотни менее праведных современников?
- А придайте святому черты сходства с вашим другом Дионисием Ван Ренкелем. Нарисуйте его.
- Чего вы хотите? Я не верю, что судьба моего бедного друга вас так уж сильно волнует?
- Вы правы, его судьбой я озабочен в меньшей степени, чем созданием картины, способной дать тысячам простых людей надежду на Божье милосердие и спасение. Я знаю, что такую картину можете написать только вы. И моя задача - любыми способами убедить вас изобразить очистительный Страшный суд. Для меня важен образ, для вас - судьба друга. Мы живем в смутные времена, по дорогам бродит множество проповедников, сеющих сомнение в умы. Там и сям мы слышим леденящие душу пророчества. Церковь шатается.
- Уж не я ли тот, кто ее починит?
- Не смейтесь. Один человек с верой и талантом сильнее тысячи двуногих баранов. Братство выделило на этот заказ большие деньги. Они не способны вас привлечь, ибо вы обеспеченный человек. Но ради друга вы можете с чистым сердцем взяться за дело.
- С чистым сердцем? - Босху надоело носить отчаяние в себе. - Сердце мое смердит, епископ. Я повинен в грехе блуда. То, что я осуждал в людях, над чем так зло смеялся, - теперь это тоже мое. Мне самому нет спасения, так как же я спасу своим творчеством других?
Епископ пил из кубка и долго подбирал слова, а, подобрав, выговаривал их по слогам. То ли язык не вполне добросовестно выполнял обет послушания своему хозяину, то ли епископ хотел придать особую торжественность тому, что говорил, а для этого требуется медлительность - она же синоним основательности и значимости.
- Спасение - это чудо! Чудо, которого мы не заслуживаем. И вообще, любое чудо - незаслуженно, ибо Бог ради нас изменяет им же самим созданный порядок. Кто не понимает этого и думает, что достоин всего, что имеет в жизни, тот отправляется в нижнюю часть вашей картины - туда, где ад! А что касается вашего… падения… Не всякий солдат, Иерон, выживает в битве и празднует с войском победу. Но всякий солдат стремится к победе и верит в нее. Так и мы… Не все попадут в рай. Но каждый должен стремиться к выполнению Божьей воли и спасению ближнего своего. Даже если ты закоренелый грешник, но у тебя есть одухотворяющая идея, то ангелы будут помогать тебе в твоем деле.
Иерон ван Акен вышел на базарную площадь родного Ден Босха, название которого из огромной любви он сделал дополнением к своему имени. Люди вокруг продавали, покупали, клянчили, требовали, молили, теребили, ругались, пили воду и пиво, торговались, плакали, попрошайничали, вопили, испускали ветры из живота, спорили, божились, просили, кривлялись, обманывали, кряхтели, недовешивали, боялись Страшного суда, плутовали, брали под проценты, смеялись, рыгали, сквернословили, клялись всеми святыми, ели, крестились, целовались, доносили, воняли чесноком, разорялись, хватали друг друга, воровали, обогащались, убегали, мерзли, одалживали деньги, улыбались, договаривались о свидании, взывали о помощи, считали на пальцах, арестовывали, грозили небесной карой, благодарили, падали в грязь, проповедовали, пели, нагружали повозки, пищали, знакомились, бренчали на лютне, рукоприкладствовали, хамили, женщины вынашивали дитя под сердцем, примеряли обновки, жертвовали, сплетничали, выменивали, прощали, лечились, глумились, служили, давали подзатыльники, подхалимничали, утеплялись, влюблялись, надеялись и просто существовали. Зима одна тысяча пятьсот двенадцатого года от Рождества Христова не принесла ничего нового в жизнь рода людского.