Прекрасное из книги Роберта Бэра (5)
Если честно, с этого эпизода я орнул :)
После работы в Бейруте, автора отправили на повышение в парижскую резидентуру. На дворе стоял конец 80-х годов...
*****
Почти так же плохо, как отсутствие новых агентов, обстояло дело с уходом старых. Агенты, уже работавшие у нас, теряли доступ к своим источникам, и, казалось, это никого не волновало. Это напоминало постоянное замедление работы, санкционированное Вашингтоном. А если Вашингтону было все равно, то почему это должно волновать оперативных сотрудников резидентуры? Попытка завербовать агента могла привести к тому, что вас выселят с насиженного места, где правительство оплачивало аренду и коммунальные услуги, и отправят обратно в Вашингтон, где на зарплату Управления никто не мог позволить себе угнаться за стремительно растущими ценами на недвижимость. А что думали в округе Колумбия? Чтобы узнать это, мне пришлось бы дождаться перевода туда, но анекдотические данные не радовали.
В начале 1989 года я принимал агента от молодой сотрудницы, которую я назову Бекки. Решив, что она не подходит для шпионского бизнеса, Бекки увольнялась и собиралась вернуться в Сан-Франциско, где ее наняли на новую работу. Встреча по случаю ее ухода состоялась в мотеле под Парижем, в одном из этих отвратительных баухаусовских бетонно-стеклянных пригородов.[1] Ковер в номере мотеля пах блевотиной и дешевым вином. Бекки заказала в номер кофе и чай, и мы стали ждать, когда появится Жак.
По профессии торговец оружием, Жак был выдающимся агентом, но в последние месяцы его эффективность резко упала. Когда он протиснулся в гостиничный номер, я увидел, что когда-то он был атлетически сложен, но потом его тело испортилось. Из рубашки, на которой не хватало пары пуговиц, выпирал живот. Жак пробормотал что-то в том духе, что он отвозил девушку в больницу на обследование после аборта. Бекки пропустила его фразу мимо ушей.
Жак посмотрел на кофе, потом на Бекки:
- Мне нужно выпить, черт возьми. Как ты думаешь, в этом грязном борделе найдется бутылка коньяка?
После того, как Жак получил свой коньяк, мы уселись и начали разбирать пачку документов, которую он привез с собой. Это был хороший материал. В нем не было ничего о сделках Жака, но ему удалось выудить информацию о бизнесе его конкурентов. Один швейцарско-британский торговец смертью, живущий в Цуге, продавал Ирану партии «Игл», современных советских ракет класса «земля-воздух». У Жака были цены, аккредитивы, сертификаты конечных пользователей - в общем, всё. Я не мог понять, почему Бекки не сообщала подобную информацию раньше, но вслух ничего не сказал. Формально Жак все еще оставался ее агентом, моим он станет со следующей встречи.
Когда Жаку пришло время уходить, Бекки холодно пожала ему руку, а потом, когда он вышел за дверь, закатила глаза. Это не выглядело обычным прощанием между оперативником и его агентом; обычно встреча по поводу передачи дел бывает более слезливой.
Я договорился, что в следующий раз мы встретимся в небольшом городке вдали от Парижа. Мой план состоял в том, чтобы доехать на поезде до Женевы, взять напрокат машину и вернуться во Францию через один из дюжины небольших пограничных переходов, используемых французскими отмывателями денег. Мы с Жаком встретились в единственном в городе первоклассном ресторане, в одной из тех маленьких занавешенных комнат в стороне от основного обеденного зала, которые французы используют для развлечений со своими любовницами. Не знаю, что метрдотель подумал о нас с Жаком, но я не хотел, чтобы о нашу встречу споткнулось любопытное Управление по надзору за территорией (УНТ),[2] французская версия ФБР.
Начали мы с «Кир Руайяля»[3] и быстро перешли к белому бургундскому из знакомой мне местности. Ко второй бутылке Жак решил, что я в порядке.
- Вы верите в Бога? - на полном серьёзе спросил он.
Я поначалу подумал, что у него какая-то смертельная болезнь и он ищет утешения.
- Э-э, нет, не совсем.
- Это хорошо. - Он улыбнулся. - Очень хорошо.
- Это странный вопрос, Жак. Впервые агент задает мне такой вопрос.
- Скажете тоже, - странный... Вы знаете, чем Бекки занималась последний год?
Когда я ответил «нет», он успокоился.
- Она пыталась обратить меня, вернуть в христианство, чтобы я присоединился к ее церкви. Целый год она только об этом и говорила, отказываясь разговаривать о делах - обо всех этих документах, которые я ей приносил.
Как только я вернулся, я рассказал эту историю Чаку Когану, шефу парижской резидентуры. Чак был старым ЦРУшником - подготовительная школа, Гарвард, поло, свободный французский… Он проводил свободное время, катаясь в Болонском лесу на лошадях со своими французскими друзьями-аристократами. Когда я ему все выкладывал, он морщился, а потом признался, что понятия не имеет, что делать с этой оперативной сотрудницей-прозелиткой.
В церковь Бекки под названием «Нью Эйдж» перешло еще три или четыре человека из парижской резидентуры. Один из них был административным работником, который теперь днями торчал на Монпарнасе, раздавая церковные листовки. Чак неофициально связался со штаб-квартирой, но ему ответили, что он не может делать ничего, что могло бы нарушить чьи-либо права согласно Первой поправки. Если оперативники, занимающиеся этим делом, хотят в свободное от работы в ЦРУ время прославлять Бога, то пусть так и будет.
Как бы странно это ни звучало, но история с Жаком и Бекки была симптомом того, куда движется ЦРУ. Когда мы не задыхались от политкорректности, нам мешала наша собственная новая установка «будь что будет», нацеленная на невмешательство.
Однажды в Париже мы наткнулись на отрывочные свидетельства существования секретного иранского разведывательного пункта, расположенного на авеню Гранд Армé. Я предложил заняться этим делом, но молодые парижские оперативники, многие из которых никогда не проводили серьезных операций, только посмеялись. По их словам, убедительных доказательств того, что пункт действительно существует, не было, поэтому нам не стоит беспокоиться. Я был ошеломлен - двумя годами ранее иранские оперативники взрывали бомбы по всему Парижу и убивали наших дипломатов и агентов; игра стоила свеч.
Не растерявшись (ну хорошо, разозлившись), я нашел телефонного техника, работавшего на французское правительство, который согласился установить прослушку на телефоне предполагаемого иранского разведпункта. «Пару месяцев подслушивания, - подумал я, - и мы сможем понять, нужен ли нам полный прессинг». Техник не прошел полиграф, но кого это волнует, рассудил я. Если выяснится, что он работает на французскую контрразведку, мы просто скажем, что, поскольку они не справляются со своей работой по борьбе с иранскими террористами, нам приходится делать это самим. Европейский отдел ЦРУ был в шоке. Мне было приказано немедленно избавиться от прослушивающей техники и забыть о подпольном иранском разведпункте.
Вскоре представилась другая, более удачная возможность. В ноябре 1990 года мы обнаружили, что Франция тайно приютила в Безансоне трех студентов Абу Нидаля. Французское правительство оплачивало все - обучение, питание, проживание, исходя, видимо, из тех соображений, что лучше, чтобы Абу Нидаль стоял внутри палатки и мочился наружу, чем наоборот. Когда я предложил последить за ними или, по крайней мере, прослушать их телефон, на меня посмотрели, как на сумасшедшего. «Госдеп никогда не позволит этому произойти», - таков был ответ.
Парижская резидентура, конечно, занималась шпионажем, но только для видимости. Оперативные сотрудники встречались со своими агентами и писали отчеты, но информация была некачественной, неактуальной, а зачастую даже публичной. Несколько оперативников рыскали по приемам, но единственное, что они действительно хотели сделать, - это повстречаться с официальными лицами. Никто не собирался вышвыривать вас из страны за сотрудничество с дружественным правительством, и к ужину вы уже были дома.
Оперативные работники парижской резидентуры проводили бóльшую часть своего времени, сражаясь за жилье, посещая учебные семинары и бессвязные встречи в безопасном «пузыре», составляя долгосрочные перспективы и занимаясь всеми остальными вопросами, которые занимают правительственную бюрократию в среднем возрасте. В субботу утром почти все «парижане» ехали на американскую базу в бельгийском Монсе, чтобы закупиться в местном «военторге».
И тут возникала языковая проблема. Сотрудники более старшего возраста хорошо говорили по-французски, а вот молодые - нет. При этом французские агенты, как и их соотечественники, терпеть не могут замедлять шаг ради человека, который не удосужился выучить как следует их язык. Еще одним барьером был французский снобизм: кукурузные палочки «Hush Puppies», тренчи «Brooks Brothers» и джинсы-«бананы» оскорбляли чувства хозяев. Оперативные сотрудники парижской резидентуры были изолированы от французского общества. Все, что они могли делать по ночам, - это смотреть видео.
Я заметил еще кое-что: по мере того, как Директорат по операциям ЦРУ приходил в упадок, критерием истины в Вашингтоне становились спутники, а не агенты. Мало что может доставить влиятельному лицу больше удовольствия, чем держать в руках чистую, глянцевую черно-белую спутниковую фотографию, рассматривать ее с помощью собственных стереоскопических очков и решать для себя, что она означает. В этом случае он может обойтись не только без аналитиков, но и без агентов. Ну и слава Богу - от агентов одно беспокойство. Они иногда ошибались и даже лгали; и определенно могли стать причиной уродливых дипломатических инцидентов.
Когда в ЦРУ воцарилось фатальное недомогание, оперативники стали массово уходить в отставку, некоторые лучшие люди уходили первыми. В Париже - прекрасном, завораживающем Париже - отсев составлял около 30 процентов. Убежденные всеми внешними признаками того, что шпионаж больше не является серьезной профессией для серьезных людей, они возвращались домой, чтобы найти работу в инвестиционном банке или в любой другой профессии, которую Америка воспринимала всерьез.
[1] Баухаус - высшая школа строительства и художественного конструирования в Германии. Основана в 1919 г. в г. Веймаре. В 1935 г. закрыта нацистами
[2] Фр. Direction de la surveillance du territoire (DST).
[3] Аперитив из шампанского с добавлением ликёра из чёрной смородины.