К возможности нового нарратива: язык ответственности (дополнение)
/ начало темы /
К 40-летию смерти ХайдеггераТолько это предназначение способно привязать человека к бытию. Только такая связь способна поддерживать и обязывать. Иначе всякий закон остается просто поделкой человеческого разума. Существеннее всякого устанавливания правил, чтобы человек нашелся в истине бытия как своем местопребывании. Лишь пребыванием в этой местности дается опыт надежной уместности поведения. Уместность всякому поведению дарит истина бытия. Наш язык называет надежное место пребывания “кровом”. Бытие есть кров, который укрывает человека, его экзистирующее существо, в своей истине, делая домом экзистенции язык. Оттого язык есть вместе дом бытия и жилище человеческого существа. Только потому, что язык жилище человеческого существа, исторические коллективы и люди могут оказываться в своем языке не у себя дома, так что он становится им прикрытием для их махинаций.
Мартин Хайдеггер. Письмо о гуманизме
Вернёмся к блоку 4-му, где, в плане осмысления условий возможности языка ответственности, мы осуществили рефлексию на смысло- и субъекто- образующую (пред)структуру бытия субъектом-нарратором. При этом мы отталкивались от "рац.предложения: отменить право голоса для аудитории «60+»", озвученного в одном ЖЖ-посте и приведённого в нашем наброске в качестве яркого примера того, как притязания на политико-идеологические позиции выражаются на языке сервиса (см., подробнее, по ссылке в подзаголовке).
В принципе, во всех последующих блоках эта проблематика, будучи таким образом очерчена, всегда находилась в центре внимания - как, собственно, ключевое в осмыслении возможности нового нарратива и препятствий на пути к реализации этой возможности. Тем не менее, выделяя дополнительный блок для того чтобы специально вернуться к теме языка ответственности, хотелось бы затронуть один момент, представляющийся принципиально важным. А именно.
Ввиду того, что в центре внимания находилось бытие субъектом, хотелось бы специально затронуть тему бытия идеи. Ибо последняя есть то, чем призван руководствоваться субъект-нарратор и для выражения чего он должен овладеть языком ответственности. Овладеть, проделав тернистый путь отделения зёрен, как элементов этого языка (они же суть элементы нарративной азбуки идентичности, о чём см. фрагмент 2-го блока данного цикла), от многочисленных плевел навязываемых оглушающе многоголосым фоном сервильного диктата (см. краткое изложение темы вначале 5-го блока).
Итак.
В текущей ситуации представляется крайне странным вот это затянувшееся состояние "после модерна". Красивый, мощный конь, каким исторически предстал проект Модерн, ныне "отбросил копыта". А мы, как ни в чём не бывало, живём.
Оно бы и пусть, "новые песни придумает жизнь, не надо, ребята, о песне тужить". Но вот ведь в чём дело.
"Конь" здесь - идея проекта Модерн. Идёт ли речь о капиталистической версии этой идеи или о социалистических вариантах её развития и практической реализации, в любом случае, речь о мобилизующем потенциале этой идеи. Соответственно, речь о действенности и значимости, которые эта идея приобретает в конкретных поступках, мыслях, переживаниях людей, чтобы овладевать массами и сообщать им способность становиться коллективными субъектами.
Так вот, именно в этом качестве идея Модерна, на данный момент, мертва. Но при этом, всё то, чем обеспечивалась реализация этой идеи в её различных версиях, по инерции продолжает жить и функционировать. Методология познания и организационно-практическая методология, картины мира и образы человека, представления об обществе и истории, формы отношений в обществе и социальной коммуникации, всё это, все эти и прочие элементы хозяйства, в котором содержался модернизационный "конь", по инерции остаются и функционируют. Разумеется, будучи оторваны от идеи и её мобилизующего влияния, эти элементы функционируют не по назначению, приспосабливаются для совершенно иных, кардинально противоположных общественно-историческому развитию, нужд.
То есть, в принципе, всё измеряется нуждами, потребностями, возможностями наиболее эффективного удовлетворения потребительских запросов, а также изысканием возможностей привития самих этих запросов. А значит, мерилом становится наличное состояние - за вычетом того должного, что задаётся идеей. Отсюда, собственно, отсутствие языка ответственности, свято место которого заполняется языком сервиса.
Причём, даже там, где возникают притязания на язык ответственности, чем настойчивей в них декларируется намерения отвечать, тем вероятней, что на деле эти намерения будут реализованы в формате обслуживания (ср. в тему - о "выполнении пожеланий").
И в том-то всё и дело, что в таких притязаниях, артикулируется ли в них определенная идео-логия или нет, в любом случае, они суть притязания на то, чтобы изменять наличное в соответствие с должным, а значит - в соответствие с определенными идеальным представлением. Но когда содержание таких представлений осмысливается и выражается на языке, способном выразить только возможность благоустройства наличного состояния, тогда и предполагаемая идея превращается в продукт на потребу.
То есть идея превращается в нечто кардинально противоположное тому, что она есть. Бытие идеи мыслится как налично существующее. Причём, самый чудовищный вариант такого превращения имеет место там и тогда, где и когда идеальное, будучи представленным как налично существующее, полагается, в том или ином смысле, "по ту сторону" актуально наличествующей реальности.
_В том или ином смысле_ означает здесь, главным образом, присутствие идеи либо в рамках религиозной картины мира, либо в рамках светского образа будущего.
Первое - трансцендентный мир, полагаемый в качестве рая, совершенного, лишенного всех пагуб и пороков, присущих имманентному миру, полагаемому неисправимым и порочным в своём существе.
Второе - то же самое, только с тем существенным отличием, что райские благоденствие и процветание полагаются достижимыми по сю сторону, и потому они трансцендентны внутри имманентного мира, то есть - исключительно по отношению к исторически актуальному состоянию этого мира.
И в том, и в другом случае идеал несёт на себе черты наличествующего, механически очищенного от пороков, пагуб и несовершенств. Тем самым идеальное овеществляется, что, по сути, означает уничтожение идеи, превращение её в мёртвый, пустой идол, никого ни к чему не обязывающий и никого ни на что не сподвигающий (о чём см. фрагмент 3-го блока данного цикла).
Здесь будет кстати вспомнить классическое определение религии как "опиума народа", и привести существенные пояснения в связи с обрисованной выше проблематизацией исторического бытия идей.
Во-первых, строго говоря, в этом определении говорится о превращенном состоянии религиозности человека и религиозной традиции в определенных исторических ситуациях, а не о метафизически предельном существе религиозности, религии и её роли в общественно-историческом развитии (см. по теме из цикла "О коммунизме и марксизме").
Во-вторых, здесь фиксируется, что превращение в мировоззренческий опиум имеет свои аналоги также в опыте представления и реализации светских идей.
Кстати же, в оригинале говорится именно _опиум народа_, то есть без предлога "для". Который появился позже, - по всей видимости, с лёгкой руки известных авторов, вложивших в уста одного своего персонажа сакраментальный вопрос: "почём опиум ...".
Но и в этом тоже есть свой символизм. А именно, когда религиозные или светские идеи уже превратились в грёзу о благоденствии и процветании, тогда возникает услужливо поставленное на поток производство таких грёз _для_ соответствующего массового потребителя (см. в тему).
Эти после-модернизационные превращения были осмыслены в нашем наброске возможности нового нарратива как внедрение постмодернистской интенции. Это - интенция желания, которая наполняет разломы рушащихся нарративных систем и, замещая собой волевую, миро-проектно целеполагающую интенциональность, увеличивает эти разломы и распыляет элементы этих систем (см. вначале 9-го блока).
И вот, потому-то и получается, что, как само собой, возникают "рац.предложеница" лишить права голоса те поколения, которые разгромили политические режимы, ставившие в своей политической практике на беззаконие и лишение части человечества всяческих прав, в том числе, права на жизнь.
Или, по поводу высокопоставленной особы, устраивающей странные перформансы на массовых действах в память о погибших на этой же Великой Войне, - всё тот же <<правовой дискурс>>, проводящий демаркационную линию между теми, кто может применять к этой особе санкции, и прочими "бл***ми вонючими", которым отказывается даже в праве на публичное выражение своей позиции по этому поводу (см. про _это_).
Итак, Модерн - с идеями научно-технического прогресса, общественного договора, естественного права, основанными на мужестве мыслить без руководства со стороны инстанций, апеллирующих к трансцендентным началам мироустройства. И состояние Постмодерн, где наблюдаются те же притязания на прогрессивность, примат правовых регуляторов в общественных отношениях, взаимодействии и коммуникации, но где мысль, будучи лишена мужества, подчиняется желанию. И потому, чем настойчивей мысль хватается за правовые и логические нормативы, тем прочнее язык, в котором она выражает себя, подчиняется игровым правилам.
В этом достигает своего предела забвение того бытийно-исторического факта, что законы и правила, исходнейшим образом, берут своё начало в том, предельно чуждом игре, предназначении, которое происходит из послушания человека Бытию. Само же послушание осуществляется как молчаливое внятие, - о чём, как об экзистенциальной возможности концептуальных (пред)решений, также говорилось в предыдущем материале по теме _языка ответственности_ (см. по ссылке в подзаголовке данного поста).
О предназначении же, составляющем возможность установления законов и правил, говорится в эпиграфе к данному блоку (см. т.ж. фрагмент одного материала, в котором приводилось это место "Письма о гуманизме").
Там же говорится о бытийно-историческом отчуждении, при котором люди, "оказываясь в своем языке не у себя дома", делают язык "прикрытием для махинаций".
Эти слова адресуют к ключевому вопросу:
как выйти из этого двусмысленного состояния, когда, имея полное право на духовно-экзистенциальную собственность, которой является язык в качестве средства культурно-исторического творчества (что, разумеется, не тождественно пониманию языка как дома бытия; см. _вместо заключения_ к циклу _Отстоять Хайдеггера _, и там - ссылки на другие материалы по теме), мы, вопреки этому своему праву, обращаемся с языком как со средством некой (само)отчужденческой игры? Той игры, посредством которой осуществляется уничтожение идейного содержания.
Путь к ответу на этот вопрос и встречаемые на этом пути препятствия, порождающие множество других вопросов, представлены в рамках данного цикла в связи с возможностью развязывания определенного проблемно-тематического узла. Который включает в себя две противоборствующие возможности (см. начало в 8-м блоке цикла, и развитие в 9-м блоке):
- сверхмодернистский архиполемизм - собственно, возможность нового нарратива, его миро-проектное ядро (сверх-модернизм), и концептуально-методологическое обеспечение (архи-полемизм);
- постмодернистский диалогизм - концентрированное выражение отрицания всякой миро-проектности и возможности её нарративного оформления.
Это в самых общих чертах обрисованный путь оттеняющего высвечивания перспективы миро-проекта Сверхмодерн. Будучи отчётливо структурно очерченной, эта перспектива, однако, представлена крайне обобщенно. Но иного подхода здесь и не может быть:
во-первых, речь о той исторически беспрецедентной новизне, которая открывается сверхновейшей перспективой Истории;
во-вторых, для отчётливого ви́дения этой перспективы необходима настройка концептуальной оптики, поскольку она сбита в результате длительного пребывания в пост-модернизированном состоянии.
В этой связи, фиксируя ещё некоторые принципиальные для дальнейшего осмысления моменты, отметим следующее.
Вообще, заговорив об идее, мы как-то пренебрегли, вроде бы, самой собой полагающимся обязательством предварить рассуждение определением этого понятия. Или, по крайней мере, оговорить, что, вообще, подразумевается под той реальностью, которая этим понятием обозначается. Однако, в том-то всё и дело, что заговорили мы о _бытии_ идеи. О том, что и как она есть до её представления в понятиях. И с уразумением чего можно обрести понимание исходной возможности понятийного и, в целом, речевого оформления и выражения идеи. А также - понимание возможностей исцеляющего воздействия логоса. Логоса, составляющего идео-логию; а также - мировоззрение, концентрированным выражением которого является идеология; а также - знание, на котором основывается мировоззрение; наконец, логоса мышления, обеспечивающего получение знания и его обоснование.
По ходу рассуждения в этом ключе, мы обрисовали возможность уразумения того, что такое идея в связи с её присутствием в общественно-исторической действительности. И далее мы пришли к тому, что в постмодернизированном состоянии общества любые попытки предварительно задавать чёткие понятийные рамки в понимании этого самого _что_ идеи,
во-первых, подвержены смешиванию этого идеального _что_, в котором заключено определенное миро-проектно должное, с _что_ актуально наличествующей реальности; а это,
во-вторых, ведёт к тому, что идеи превращаются в опиум, помещаясь вне сознания и по ту сторону бытия, чтобы затем побуждать к попыткам настроить замутнённую концептуальную оптику посредством логических и правовых норм, тем самым лишь плотнее запирая мышление в формате языковых игр.
Таков порочный круг, неизбежно возникающий в ситуации, в которой мы упорно продолжаем благоустраивать "конезавод без коней". То есть жить в системе ценностно-мировоззренческих и социально-политических координат Модерна, при том что идея, выступающая системообразующим центром, мертва.
Для того чтобы выйти из этого порочного круга, надо, прежде всего, перестать бестолково претыкаться о бессмысленную стену, какой являются попытки _представлять_ идею и делать это с помощью _готовых_ концептуальных средств.
Суть в том, что возможность проникнуться той новизной, которая заключена в перспективе Сверхмодерна, коренится в понимании идеи как того, что _само делает эту перспективу видимой_, и лишь благодаря этому, представляемой в концептуальной оптике.
При этом, разумеется, речь не о том, чтобы осмысление, движущееся к идее, осуществлялось путем вычитания всего данного в опыте. Даже ранне-классический путь к идеям - как безвидным сущностям, видимым только умом, - пред-полагал аналоги этих сущностей в чувственно воспринимаемых вещах. Идеи, в этом смысле, суть виды вещей, в свете каковых видов вещи являют себя как то, что они суть (см. текст Хайдеггера "Учение Платона об истине"). И лишь через чувство ум приходить к внятию всего того, что в вещах, событиях и процессах, имеющих место и происходящих в реальности, становится тем образующим началом, соотносясь с которым становится возможно взаимоувязывание субъективно-идеальных образов и представлений о реальности в виде сложных концептуальных комплексов (о чём см. в фрагмент 1-го блока данного цикла, и что, собственно, составляет инструментарий формирования нарратива).
Вознесение же над чувственно воспринимаемой реальностью лишь воспроизведёт поздне-классическое намерение "найти в ничто всё" (см., подробнее, о фаустианской ставке на ничто).
Что же касается использования готовых концептуальных средств, для того чтобы осмыслить и выразить идею, слова об отмежевании от такого подхода требуют следующего пояснения. Прежде всего, разумеется, речь не о том, чтобы "сбрасывать с корабля истории" достижения культурной традиции и, особенно, духовные средства её воспроизводства, к которым относятся и концепты - как то, в чём аккумулировано идейное содержание этой традиции. Ведь к такому "освобождению" как раз и ведут постмодернистские стратегии, тем самым, опять-таки, воспроизводя и доводя до предела путь фаустианского нигилизма. Сверхмодернизационная же стратегия предполагает следующее.
Культурная традиция, её идейное содержание и концептоформы, в которых заключено это содержание, помимо того, что во всём этом хранятся достижения, ставшие классикой, там присутствуют и авангардные возможности. Те возможности развития человека и общества, которые остались под спудом, будучи не оценены по достоинству или целенаправленно оттеснены на периферию теми, чьим интересам противоречила авангардная новизна. Поэтому, путь к сверхновейшей авангардности отнюдь не представляет собой безоглядного порыва. Революционное устремление вперёд и вверх, насколько оно необходимо сопряжено с консервативным удерживанием от обрушения назад и вниз, настолько его поступательный ход сопряжен с возвратным движением (см. по теме - в связи с принципом единства исторического и логического).
И тогда
консерватизм будет состоять также в хранении авангардно-революционной новизны человеческого духа,
революционное проникновение в будущее будет также включать в себя задачу сообщить этому духу консервативно-удерживающую открытость для вечной новизны Бытия
(см. подробнее).
Осуществляемая в таком масштабе и в таком ключе поступательно-возвратная динамика работы с культурной традицией и средствами её исторического воспроизводства явит живой творческий процесс зачатия и рождения новой Идеи!
В том, собственно, и состоит главная задача овладения языком ответственности, чтобы коллективный субъект-нарратор, овладев в процессе своего формирования этим языком, смог возглавить этот творческий процесс. Свидетельством же того, что это овладение действительно состоялось, будет достижение такого качества единомыслия, при котором коллективное действо будет структурировано концептуальными и практическими решениями, способными соединить частное ситуационной конкретики и всеобщее новой Идеи.См. т.ж. развернутая реплика в хвост »»» ...
К 40-летию смерти ХайдеггераТолько это предназначение способно привязать человека к бытию. Только такая связь способна поддерживать и обязывать. Иначе всякий закон остается просто поделкой человеческого разума. Существеннее всякого устанавливания правил, чтобы человек нашелся в истине бытия как своем местопребывании. Лишь пребыванием в этой местности дается опыт надежной уместности поведения. Уместность всякому поведению дарит истина бытия. Наш язык называет надежное место пребывания “кровом”. Бытие есть кров, который укрывает человека, его экзистирующее существо, в своей истине, делая домом экзистенции язык. Оттого язык есть вместе дом бытия и жилище человеческого существа. Только потому, что язык жилище человеческого существа, исторические коллективы и люди могут оказываться в своем языке не у себя дома, так что он становится им прикрытием для их махинаций.
Мартин Хайдеггер. Письмо о гуманизме
Вернёмся к блоку 4-му, где, в плане осмысления условий возможности языка ответственности, мы осуществили рефлексию на смысло- и субъекто- образующую (пред)структуру бытия субъектом-нарратором. При этом мы отталкивались от "рац.предложения: отменить право голоса для аудитории «60+»", озвученного в одном ЖЖ-посте и приведённого в нашем наброске в качестве яркого примера того, как притязания на политико-идеологические позиции выражаются на языке сервиса (см., подробнее, по ссылке в подзаголовке).
В принципе, во всех последующих блоках эта проблематика, будучи таким образом очерчена, всегда находилась в центре внимания - как, собственно, ключевое в осмыслении возможности нового нарратива и препятствий на пути к реализации этой возможности. Тем не менее, выделяя дополнительный блок для того чтобы специально вернуться к теме языка ответственности, хотелось бы затронуть один момент, представляющийся принципиально важным. А именно.
Ввиду того, что в центре внимания находилось бытие субъектом, хотелось бы специально затронуть тему бытия идеи. Ибо последняя есть то, чем призван руководствоваться субъект-нарратор и для выражения чего он должен овладеть языком ответственности. Овладеть, проделав тернистый путь отделения зёрен, как элементов этого языка (они же суть элементы нарративной азбуки идентичности, о чём см. фрагмент 2-го блока данного цикла), от многочисленных плевел навязываемых оглушающе многоголосым фоном сервильного диктата (см. краткое изложение темы вначале 5-го блока).
Итак.
В текущей ситуации представляется крайне странным вот это затянувшееся состояние "после модерна". Красивый, мощный конь, каким исторически предстал проект Модерн, ныне "отбросил копыта". А мы, как ни в чём не бывало, живём.
Оно бы и пусть, "новые песни придумает жизнь, не надо, ребята, о песне тужить". Но вот ведь в чём дело.
"Конь" здесь - идея проекта Модерн. Идёт ли речь о капиталистической версии этой идеи или о социалистических вариантах её развития и практической реализации, в любом случае, речь о мобилизующем потенциале этой идеи. Соответственно, речь о действенности и значимости, которые эта идея приобретает в конкретных поступках, мыслях, переживаниях людей, чтобы овладевать массами и сообщать им способность становиться коллективными субъектами.
Так вот, именно в этом качестве идея Модерна, на данный момент, мертва. Но при этом, всё то, чем обеспечивалась реализация этой идеи в её различных версиях, по инерции продолжает жить и функционировать. Методология познания и организационно-практическая методология, картины мира и образы человека, представления об обществе и истории, формы отношений в обществе и социальной коммуникации, всё это, все эти и прочие элементы хозяйства, в котором содержался модернизационный "конь", по инерции остаются и функционируют. Разумеется, будучи оторваны от идеи и её мобилизующего влияния, эти элементы функционируют не по назначению, приспосабливаются для совершенно иных, кардинально противоположных общественно-историческому развитию, нужд.
То есть, в принципе, всё измеряется нуждами, потребностями, возможностями наиболее эффективного удовлетворения потребительских запросов, а также изысканием возможностей привития самих этих запросов. А значит, мерилом становится наличное состояние - за вычетом того должного, что задаётся идеей. Отсюда, собственно, отсутствие языка ответственности, свято место которого заполняется языком сервиса.
Причём, даже там, где возникают притязания на язык ответственности, чем настойчивей в них декларируется намерения отвечать, тем вероятней, что на деле эти намерения будут реализованы в формате обслуживания (ср. в тему - о "выполнении пожеланий").
И в том-то всё и дело, что в таких притязаниях, артикулируется ли в них определенная идео-логия или нет, в любом случае, они суть притязания на то, чтобы изменять наличное в соответствие с должным, а значит - в соответствие с определенными идеальным представлением. Но когда содержание таких представлений осмысливается и выражается на языке, способном выразить только возможность благоустройства наличного состояния, тогда и предполагаемая идея превращается в продукт на потребу.
То есть идея превращается в нечто кардинально противоположное тому, что она есть. Бытие идеи мыслится как налично существующее. Причём, самый чудовищный вариант такого превращения имеет место там и тогда, где и когда идеальное, будучи представленным как налично существующее, полагается, в том или ином смысле, "по ту сторону" актуально наличествующей реальности.
_В том или ином смысле_ означает здесь, главным образом, присутствие идеи либо в рамках религиозной картины мира, либо в рамках светского образа будущего.
Первое - трансцендентный мир, полагаемый в качестве рая, совершенного, лишенного всех пагуб и пороков, присущих имманентному миру, полагаемому неисправимым и порочным в своём существе.
Второе - то же самое, только с тем существенным отличием, что райские благоденствие и процветание полагаются достижимыми по сю сторону, и потому они трансцендентны внутри имманентного мира, то есть - исключительно по отношению к исторически актуальному состоянию этого мира.
И в том, и в другом случае идеал несёт на себе черты наличествующего, механически очищенного от пороков, пагуб и несовершенств. Тем самым идеальное овеществляется, что, по сути, означает уничтожение идеи, превращение её в мёртвый, пустой идол, никого ни к чему не обязывающий и никого ни на что не сподвигающий (о чём см. фрагмент 3-го блока данного цикла).
Здесь будет кстати вспомнить классическое определение религии как "опиума народа", и привести существенные пояснения в связи с обрисованной выше проблематизацией исторического бытия идей.
Во-первых, строго говоря, в этом определении говорится о превращенном состоянии религиозности человека и религиозной традиции в определенных исторических ситуациях, а не о метафизически предельном существе религиозности, религии и её роли в общественно-историческом развитии (см. по теме из цикла "О коммунизме и марксизме").
Во-вторых, здесь фиксируется, что превращение в мировоззренческий опиум имеет свои аналоги также в опыте представления и реализации светских идей.
Кстати же, в оригинале говорится именно _опиум народа_, то есть без предлога "для". Который появился позже, - по всей видимости, с лёгкой руки известных авторов, вложивших в уста одного своего персонажа сакраментальный вопрос: "почём опиум ...".
Но и в этом тоже есть свой символизм. А именно, когда религиозные или светские идеи уже превратились в грёзу о благоденствии и процветании, тогда возникает услужливо поставленное на поток производство таких грёз _для_ соответствующего массового потребителя (см. в тему).
Эти после-модернизационные превращения были осмыслены в нашем наброске возможности нового нарратива как внедрение постмодернистской интенции. Это - интенция желания, которая наполняет разломы рушащихся нарративных систем и, замещая собой волевую, миро-проектно целеполагающую интенциональность, увеличивает эти разломы и распыляет элементы этих систем (см. вначале 9-го блока).
И вот, потому-то и получается, что, как само собой, возникают "рац.предложеница" лишить права голоса те поколения, которые разгромили политические режимы, ставившие в своей политической практике на беззаконие и лишение части человечества всяческих прав, в том числе, права на жизнь.
Или, по поводу высокопоставленной особы, устраивающей странные перформансы на массовых действах в память о погибших на этой же Великой Войне, - всё тот же <<правовой дискурс>>, проводящий демаркационную линию между теми, кто может применять к этой особе санкции, и прочими "бл***ми вонючими", которым отказывается даже в праве на публичное выражение своей позиции по этому поводу (см. про _это_).
Итак, Модерн - с идеями научно-технического прогресса, общественного договора, естественного права, основанными на мужестве мыслить без руководства со стороны инстанций, апеллирующих к трансцендентным началам мироустройства. И состояние Постмодерн, где наблюдаются те же притязания на прогрессивность, примат правовых регуляторов в общественных отношениях, взаимодействии и коммуникации, но где мысль, будучи лишена мужества, подчиняется желанию. И потому, чем настойчивей мысль хватается за правовые и логические нормативы, тем прочнее язык, в котором она выражает себя, подчиняется игровым правилам.
В этом достигает своего предела забвение того бытийно-исторического факта, что законы и правила, исходнейшим образом, берут своё начало в том, предельно чуждом игре, предназначении, которое происходит из послушания человека Бытию. Само же послушание осуществляется как молчаливое внятие, - о чём, как об экзистенциальной возможности концептуальных (пред)решений, также говорилось в предыдущем материале по теме _языка ответственности_ (см. по ссылке в подзаголовке данного поста).
О предназначении же, составляющем возможность установления законов и правил, говорится в эпиграфе к данному блоку (см. т.ж. фрагмент одного материала, в котором приводилось это место "Письма о гуманизме").
Там же говорится о бытийно-историческом отчуждении, при котором люди, "оказываясь в своем языке не у себя дома", делают язык "прикрытием для махинаций".
Эти слова адресуют к ключевому вопросу:
как выйти из этого двусмысленного состояния, когда, имея полное право на духовно-экзистенциальную собственность, которой является язык в качестве средства культурно-исторического творчества (что, разумеется, не тождественно пониманию языка как дома бытия; см. _вместо заключения_ к циклу _Отстоять Хайдеггера _, и там - ссылки на другие материалы по теме), мы, вопреки этому своему праву, обращаемся с языком как со средством некой (само)отчужденческой игры? Той игры, посредством которой осуществляется уничтожение идейного содержания.
Путь к ответу на этот вопрос и встречаемые на этом пути препятствия, порождающие множество других вопросов, представлены в рамках данного цикла в связи с возможностью развязывания определенного проблемно-тематического узла. Который включает в себя две противоборствующие возможности (см. начало в 8-м блоке цикла, и развитие в 9-м блоке):
- сверхмодернистский архиполемизм - собственно, возможность нового нарратива, его миро-проектное ядро (сверх-модернизм), и концептуально-методологическое обеспечение (архи-полемизм);
- постмодернистский диалогизм - концентрированное выражение отрицания всякой миро-проектности и возможности её нарративного оформления.
Это в самых общих чертах обрисованный путь оттеняющего высвечивания перспективы миро-проекта Сверхмодерн. Будучи отчётливо структурно очерченной, эта перспектива, однако, представлена крайне обобщенно. Но иного подхода здесь и не может быть:
во-первых, речь о той исторически беспрецедентной новизне, которая открывается сверхновейшей перспективой Истории;
во-вторых, для отчётливого ви́дения этой перспективы необходима настройка концептуальной оптики, поскольку она сбита в результате длительного пребывания в пост-модернизированном состоянии.
В этой связи, фиксируя ещё некоторые принципиальные для дальнейшего осмысления моменты, отметим следующее.
Вообще, заговорив об идее, мы как-то пренебрегли, вроде бы, самой собой полагающимся обязательством предварить рассуждение определением этого понятия. Или, по крайней мере, оговорить, что, вообще, подразумевается под той реальностью, которая этим понятием обозначается. Однако, в том-то всё и дело, что заговорили мы о _бытии_ идеи. О том, что и как она есть до её представления в понятиях. И с уразумением чего можно обрести понимание исходной возможности понятийного и, в целом, речевого оформления и выражения идеи. А также - понимание возможностей исцеляющего воздействия логоса. Логоса, составляющего идео-логию; а также - мировоззрение, концентрированным выражением которого является идеология; а также - знание, на котором основывается мировоззрение; наконец, логоса мышления, обеспечивающего получение знания и его обоснование.
По ходу рассуждения в этом ключе, мы обрисовали возможность уразумения того, что такое идея в связи с её присутствием в общественно-исторической действительности. И далее мы пришли к тому, что в постмодернизированном состоянии общества любые попытки предварительно задавать чёткие понятийные рамки в понимании этого самого _что_ идеи,
во-первых, подвержены смешиванию этого идеального _что_, в котором заключено определенное миро-проектно должное, с _что_ актуально наличествующей реальности; а это,
во-вторых, ведёт к тому, что идеи превращаются в опиум, помещаясь вне сознания и по ту сторону бытия, чтобы затем побуждать к попыткам настроить замутнённую концептуальную оптику посредством логических и правовых норм, тем самым лишь плотнее запирая мышление в формате языковых игр.
Таков порочный круг, неизбежно возникающий в ситуации, в которой мы упорно продолжаем благоустраивать "конезавод без коней". То есть жить в системе ценностно-мировоззренческих и социально-политических координат Модерна, при том что идея, выступающая системообразующим центром, мертва.
Для того чтобы выйти из этого порочного круга, надо, прежде всего, перестать бестолково претыкаться о бессмысленную стену, какой являются попытки _представлять_ идею и делать это с помощью _готовых_ концептуальных средств.
Суть в том, что возможность проникнуться той новизной, которая заключена в перспективе Сверхмодерна, коренится в понимании идеи как того, что _само делает эту перспективу видимой_, и лишь благодаря этому, представляемой в концептуальной оптике.
При этом, разумеется, речь не о том, чтобы осмысление, движущееся к идее, осуществлялось путем вычитания всего данного в опыте. Даже ранне-классический путь к идеям - как безвидным сущностям, видимым только умом, - пред-полагал аналоги этих сущностей в чувственно воспринимаемых вещах. Идеи, в этом смысле, суть виды вещей, в свете каковых видов вещи являют себя как то, что они суть (см. текст Хайдеггера "Учение Платона об истине"). И лишь через чувство ум приходить к внятию всего того, что в вещах, событиях и процессах, имеющих место и происходящих в реальности, становится тем образующим началом, соотносясь с которым становится возможно взаимоувязывание субъективно-идеальных образов и представлений о реальности в виде сложных концептуальных комплексов (о чём см. в фрагмент 1-го блока данного цикла, и что, собственно, составляет инструментарий формирования нарратива).
Вознесение же над чувственно воспринимаемой реальностью лишь воспроизведёт поздне-классическое намерение "найти в ничто всё" (см., подробнее, о фаустианской ставке на ничто).
Что же касается использования готовых концептуальных средств, для того чтобы осмыслить и выразить идею, слова об отмежевании от такого подхода требуют следующего пояснения. Прежде всего, разумеется, речь не о том, чтобы "сбрасывать с корабля истории" достижения культурной традиции и, особенно, духовные средства её воспроизводства, к которым относятся и концепты - как то, в чём аккумулировано идейное содержание этой традиции. Ведь к такому "освобождению" как раз и ведут постмодернистские стратегии, тем самым, опять-таки, воспроизводя и доводя до предела путь фаустианского нигилизма. Сверхмодернизационная же стратегия предполагает следующее.
Культурная традиция, её идейное содержание и концептоформы, в которых заключено это содержание, помимо того, что во всём этом хранятся достижения, ставшие классикой, там присутствуют и авангардные возможности. Те возможности развития человека и общества, которые остались под спудом, будучи не оценены по достоинству или целенаправленно оттеснены на периферию теми, чьим интересам противоречила авангардная новизна. Поэтому, путь к сверхновейшей авангардности отнюдь не представляет собой безоглядного порыва. Революционное устремление вперёд и вверх, насколько оно необходимо сопряжено с консервативным удерживанием от обрушения назад и вниз, настолько его поступательный ход сопряжен с возвратным движением (см. по теме - в связи с принципом единства исторического и логического).
И тогда
консерватизм будет состоять также в хранении авангардно-революционной новизны человеческого духа,
революционное проникновение в будущее будет также включать в себя задачу сообщить этому духу консервативно-удерживающую открытость для вечной новизны Бытия
(см. подробнее).
Осуществляемая в таком масштабе и в таком ключе поступательно-возвратная динамика работы с культурной традицией и средствами её исторического воспроизводства явит живой творческий процесс зачатия и рождения новой Идеи!
В том, собственно, и состоит главная задача овладения языком ответственности, чтобы коллективный субъект-нарратор, овладев в процессе своего формирования этим языком, смог возглавить этот творческий процесс. Свидетельством же того, что это овладение действительно состоялось, будет достижение такого качества единомыслия, при котором коллективное действо будет структурировано концептуальными и практическими решениями, способными соединить частное ситуационной конкретики и всеобщее новой Идеи.См. т.ж. развернутая реплика в хвост »»» ...