О богатстве и разнообразии форм скептического поведения и некоторых причинах их предпочтения
Когда я уверенно пишу о «законах природы» и о «законах движения общества» как их частном варианте, меня иногда спрашивают, как я сочетаю эту уверенность (или «безапелляционность») с моим скептицизмом. Мол, будь я «настоящим скептиком», я бы ни о чем не мог говорить уверенно, тем более «без возможности апелляции» к кому-то еще, и уж тем более не действовал бы уверенно, а то и вовсе старался бы не делать ничего, подражая в этом ослу Буридана. И, возможно, я об этом когда-то в блоге уже писал, но думаю, что даже если так, то сейчас все равно сделаю это чуть иначе, взгляну под другими углами и, может быть, с большего числа сторон и в иных формулировках. Поэтому, думаю, об этом можно написать еще раз. И в связи с этим, во-первых, отмечу, что у спрашивающих так возможно смешение скепсиса как философской позиции с сомнением в нескольких бытовых пониманиях.
Скажем, человек переходит дорогу, услышал резкий гудок автомобиля и остановился. В некоторых случаях мы скажем про него: «Он засомневался в своем движении». Хотя в основном будем говорить, конечно, о реакции замирания, а не о сомнении.
Или некто идет по незнакомому маршруту и на перекрестке остановился. Мы можем сказать: «Он засомневался, куда идти - направо, налево или вперед». Хотя в основном скажем, конечно, что он обдумывает, куда идти, и выбирает.
И оба эти варианта существенно отличаются от философской позиции «критически-недоверчивого отношения к чему-либо» (словарь Ожегова). Как главное отличие в этом контексте я бы выделил то, что скептик сомневается не только в том, поворачивать направо или налево, но и в том, оставаться ли на месте.
Подражающий Буриданову ослу упускает из виду, что его нынешнее положение, где он находится, ничуть не более надежно, чем шаг вперед или влево, или вправо. Как скептик я действительно всякий раз при наличии свободного времени могу задаваться вопросом «Откуда следует, что законы природы будут продолжать действовать? Я ступаю на асфальт, который всегда был надежен, а сейчас он возьми и провались - просто потому, что неожиданно для меня законы природы вдруг изменились». Я могу задаваться этим вопросом и восхищаться, раз за разом вновь обнаруживая, что асфальт крепок, как и раньше, я могу опираться на него и на Землю, хотя она сама не опирается ни на что осязаемое, а висит в безвоздушном пространстве, поддерживаемая невидимыми глазу «силами». Я восхищаюсь и раз за разом отношусь к этому как к чуду. Но в отличие от спрашивающего меня я знаю, что провалиться может и то место асфальта, на котором я стою. Или диван, на котором я лежу. То есть «вы бы вообще ничего не делали» для скептика имеет не большее значение, чем «делать что-либо». И само «недеяние» является «действием» - удерживая себя от шага, я во всяком случае остаюсь на том же месте, где был, и это требует от меня тех или иных усилий.
До тех пор, пока мы только сомневаемся и не приняли еще ни одной аксиомы, из которых далее могли бы выводить и доказывать теоремы, для нас безразлично, стоим ли мы, идем, бежим или прыгаем - допустим, что асфальт может провалиться под нашей ногой; но до тех пор, пока мы не имеем критериев, чтобы судить, где он провалится, а где будет надежен, мы сознаем, что он с равным успехом может провалиться под нашим диваном, на котором мы лежим, боясь сделать шаг.
Поэтому во-вторых я думаю, что задаваемый мне вопрос больше говорит о психологическом портрете спрашивающего, нежели о скепсисе. Поскольку именно в бытовом смысле мы видим разные поведенческие модели «сомневающихся»: спрашивающий меня полагает, что сомнение ведет к «недеянию», а данные нам в опыте другие люди, наоборот, стремятся делать как можно больше и бежать как можно быстрее - поскольку они сомневаются как раз-таки в том, не провалится ли под ними «диван», если они будут долго оставаться на одном месте. И они даже могут говорить, что своей бурной деятельностью повышают вероятность того, что в одном из мест, где они находятся, асфальт под ними не провалится: мол, когда они быстро бегут, то они как бы находятся в нескольких местах одновременно, делают ставку сразу на несколько исходов, а значит, вероятность успеха в несколько раз выше.
Неверность их рассуждений, разумеется, очевидна в неменьшей степени, чем ошибка первого спрашивающего: если, скажем, провалится в тартарары все, кроме конкретного дивана, то делать ставку на несколько неверных исходов ничуть не выгоднее, чем делать ставку на один ошибочный; и уж намного менее выгодный, чем делать ставку на один верный.
И, таким образом, мы видим, что рассуждения обоих типов не имеют опоры на скепсис и не могут иметь. Но оба пренебрегают этим в связи с их психологическим характером: один реагируют на сомнение (и порождаемую этим у него тревогу) замиранием и длительным обдумыванием; другой реагирует, наоборот, повышенной двигательной активностью и избеганием мыслей («чего тут думать, трясти надо»).
Точно так же, как один тип в случае своих сомнений будет более склонен к подчинению («другим виднее, чем мне, они могут знать больше»), а другой, наоборот, будет более склонен к контролю и лидерству («не доверяю я этим другим»).
И это, соответственно, не вопрос скепсиса, а вопрос психологического портрета - индивидуального выбора.
В той же степени, в какой мы сознаем, что провалиться может любая точка пространства (и даже, допустим, исчезнуть вся Вселенная разом), мы не имеем предпочтений между родным диваном или бегом по асфальту, или веселой тусовкой в клубе. Предпочтения у нас появляются только тогда, когда мы принимаем хотя бы одну аксиому: например, что если я задаюсь этим вопросом, то, следовательно, я существую - и из нашего существования можем выводить какие-то следствия. Или не доверять нашему сознанию, а первой аксиомой делать эмпиризм - и уже из доверия нашим органам чувств выводить как наше существование, так и обладание нами сознанием. И после того, как мы взяли одну аксиому или их набор, мы уже получаем ориентиры, исходя из которых можем оценивать, где нам лучше находиться: на диване или на асфальте, или в клубе. И как нам лучше двигаться - лежать, стоять, идти, бежать, прыгать.
Человеку с психологическим типом замирания и подчинения может казаться уверенным поведение бегущего человека, активно командующего в процессе. Хотя при этом оно может быть таким же сомневающимся, как у первого, - всего лишь проявления этого сомнения разные.
И, конечно, после того, как какая-то система аксиом уже принята (и для этого у человека, вероятно, были какие-то основания - психологические, общественные или иные), и на ее основании уже сформирована теория, по-прежнему можно отдавать себе отчет, что в ее основе лежит нечто, принятое без доказательств и поэтому вовсе недоказуемое. И можно сомневаться в них. Можно их пересматривать (время от времени или постоянно). Можно проверять цепочки рассуждений. Но обычно человек это делает или по расписанию (решил, что следует это делать регулярно), или в случае, если сформированная им теория его не удовлетворяет: не описывает какие-то известные ему явления природы (они выходят за рамки теории) или описывает, но при этом запрещает ему реализацию его желаний (христианство прекрасно описывает всеобъемлющим правилом - «так Бог устроил» - но многие отвергают его именно по этой причине - всеобъемлющее ничего не объясняет и не дает инструментов).
И вот если теория, выстроенная скептиком, перестает удовлетворять его желания, тогда он может задуматься о другой. Начнет ли он ее пересмотр с фундаментальных основ или с поиска новых гипотез в рамках прежней системы аксиом и так далее - зависит от множества обстоятельств, в том числе от того, какие у него будут желания и «настроение». Точно так же, как от многих обстоятельств зависит то, будет ли он искать «апелляций» (ответов у кого-то) или же сочтет, что у него есть более надежные, более заслуживающие его доверия, инструменты.
Поэтому когда мне говорят, что «настоящий скептик бы ничего не делал», я испытываю сожаление - как всякий раз, когда вижу искажение реальности в результате слишком узкого взгляда: хотя некоторые скептики таковы, как их видит спрашивающий, далеко не ко всем из них это отношение будет применимо - как я писал выше, философская позиция скепсиса позволяет все богатое разнообразие форм человеческого поведения, какое нам только может быть известно и доступно.