О причинах «демократической отсталости» России
Мое представление о человеке говорит, что каждый стремится сам контролировать свою жизнь, предпочитает при наличии выбора быть свободным, а не находиться в зависимости. Отсюда вытекает желанность демократии для большинства (если не всех). А если не желанность, то разумность: в «культуре принуждения» свобода каждого ведет к «борьбе всех против всех» - как же, мол, я обеспечу собственную свободу, если не приведу к рабству всех остальных? Демократия же позволяет и каждому контролировать свою жизнь, и обходиться без «войны всех против всех» - боевые действия заменяются договором.
В своих желаниях россияне не отличаются от других людей - тоже предпочитают быть самостоятельными. Об этом мне говорит как мой опыт, так и российская пропаганда: «суверенность страны», «борьба за независимость от США» - являются выражением стремления к свободе. Всего лишь пропаганда предлагает забыть о свободе в собственном обществе и находить удовлетворение в абстрактной независимости от «миропорядка», как будто «суверенность» России касается не одного ЛПР, а всех россиян.
Если демократия желанна жителями России, но сталкивается с трудностями в воплощении, то какие есть для нее препятствия? Возможно, что объективные.
Во-первых, демократия - более сложная форма, по сравнению с авторитарной, а значит, требующая больше ресурсов. Это устройство предполагает уважение интересов каждого. Это, в свою очередь, требует, чтобы каждый был, как минимум, опрошен и понят. А потом желания всех были каким-то образом согласованы. Да и самому опрошенному требуется для начала составить представление о своих интересах, потом расставить среди них приоритеты, чтобы решить, чем он готов поступиться для компромисса, а за что, напротив, будет стоять горячо.
Соответственно, сначала каждый должен вложить свои силы и время, чтобы понять собственные желания и возможные способы их удовлетворения. Потом должен научиться находить общий язык с другими, чтобы донести свое мнение до собеседника и, в свою очередь, суметь понять его. И это все он должен суметь сделать помимо своей деятельности по добыванию еды - должен уметь прокормить себя и детей, а при этом сохранить силы и свежесть для общественной жизни. Даже если мы говорим о небольших общинах численностью до десяти-двадцати тысяч человек, где демократия может быть «прямой» (без посредников), мы понимаем, что она требует благоприятных условий. Возможно, поэтому, размышляя о демократии в российской истории, мы вспоминаем Новгородскую республику (торговля, грабеж, соль) и казачьи области (климатические условия, благоприятные для сельского хозяйства, и тоже грабеж). А в Центральной России помним преимущественно авторитаризм: природа дарила мало, сельское хозяйство требовало большого напряжения сил с малой отдачей; торговать из-за неразвитости дорог и отсутствия удобных рек тоже было трудно; и грабить по тем же причинам было некого. Вернее, некого было грабить «в частном порядке» - требовалась большая концентрация сил, чтобы если ограбить, то всю Новгородскую республику целиком, а не отдельных купцов.
Если мы говорим о разрастании общества до сотен тысяч и миллионов человек, то ресурсов требуется еще больше: мало самому понять свои желания и найти способы их удовлетворения, надо еще содержать агентов-посредников, которые будут координировать интересы многих; а кроме того, требуется достаточно развитая транспортная сеть, чтобы общение посредников было, с одной стороны, в принципе возможно, а с другой стороны, укладывалось в какие-то разумные сроки.
И, следовательно, препятствием для развития демократии в России являлась бедность. При этом чем богаче становилось общество, тем больше людей вовлекалось в управление: в конце 19 века «демократии» в Российской империи было больше, чем в конце 18-го, а в 1986-м в СССР было больше демократии, чем в РИ когда-либо за все время ее существования.
Во-вторых, помимо «ресурсов вообще», демократия требует такого их конкретного проявления как транспортная доступность и технологии связи. Этого требует, разумеется, любая организация, включая единоличное правление. Но чем сложнее управление, чем больше субъектов в него включены, тем выше требования к инфраструктуре. Если монарх может сосредоточить вокруг себя свиту и советников, а со всеми остальными общаться, рассылая директивы, то при демократии число «писем» возрастает многократно (общаться нужно не только с немногочисленными «чиновными людьми», а вообще со всеми), как и требуемое число поездок (в США, например, представитель штата обязан проживать на его территории не менее половины времени в году).
С транспортом и связью в России тоже было трудно. Расстояния большие, а дорог мало и зачастую низкого качества, и реки, как отмечал еще Адам Смит, в этом тоже не помогают, поскольку текут с севера на юг и поэтому не способны связать запад и восток страны.
В-третьих, демократия, как и любое общественное устройство, это технология. Она подразумевает накопление опыта и знаний, как и что можно организовать и наладить. В том числе уже упоминавшихся мной «soft skills» - умения понять собственные желания, определить доступные пути их удовлетворения, а потом договориться с остальными людьми, чтобы сообща реализовать интересы друг друга.
Эту технологию было трудно изучать, внедрять и совершенствовать, поскольку, как указал в пункте 1, условия жизни оставляли мало времени и сил для такого развития-обучения. А одновременно и пространства для этого было мало, поскольку для тренировки в любом деле требуется им заниматься. А демократией в России было почти невозможно заниматься, так как ее в нашей стране и не было.
Это, разумеется, характерно для всех стран. Фукуяма, например, определяет как «либеральную демократию» Францию 1789-го года, но отнимает у нее этот крестик в 1848-м, вновь возвращая только в конце 19-го века. Любое дело у любого человека сначала идет трудно и не всегда удается, нередко вызывая откаты к чему-то менее желанному, но зато известному и проверенному. Соответственно, для России нет уникальности в этом самом по себе. А имеет значение только то, какие попытки-тренировки уже предпринимались и насколько длительные. И здесь, наверное, можно сказать, что опыт демократии меньше, чем у США или Франции.
И, конечно, главный смысл размышлений о причинах «отсталости» - в том, чтобы попытаться понять, на какой точке развития демократии Россия находится сейчас, и каковы перспективы ближайших 10-20 лет.
И здесь я думаю, что Фукуяма имел основания для оптимизма в отношении российского поколения, следующего за его ровесниками (Ф. родился в 1952-м).
Во-первых, уровень богатства возрос. Нефтяная рента как пришла, так может и уйти, но важнее, что есть сельскохозяйственные, промышленные и транспортные технологии, которые могут давать бОльшую отдачу на вложенные усилия, нежели сто или пятьдесят лет назад. Возможность совершенствоваться во в том числе soft skills появилась у большего числа людей, а сами эти знания и техники обучения им тоже развились.
Во-вторых, дорог в России сейчас тоже больше, чем пятьдесят лет назад. А интернет и радиотелефония (сотовая связь) дают число возможностей, просто несопоставимое с прежним.
В-третьих, собственно демократию тем или иным образом в России пытались строить, начиная с 1900-х годов, вероятно. И к нашим дням мы обогатились опытом еще тридцати лет (отсчитывая от года публикации той версии книги Фукуямы, какую я читал).
Следовательно, если основная логика рассуждений верна, то, как минимум, на тридцать лет к демократии мы продвинулись.
Зампотыл нашего батальона любил поговорку: «на день старше - на день умнее». Мы, соответственно, - на тридцать лет демократичнее.
Разумеется, со стопроцентной точностью радужные перспективы демократии в России рисовать вряд ли уместно. Мы говорим о движении народов к «большей демократичности», оперируя историческим масштабом, - даже не столько поколениями, сколько столетиями. В этом смысле в ближайшие десять-двадцать лет по каким-то причинам можно увидеть даже откат назад, и тем большее продвижение вперед заметить у поколения, следующего за нашим.
Но я думаю, что такой вариант менее вероятен. Если верны мои рассуждения о природных-технических-объективных предпосылках демократии, то для «отката назад» требуется имущественная и технологическая деградация, притом до уровня ниже 1990-го года (поскольку объективные условия, возможно, были и тогда, проблемой стал недостаток опыта). В такой деградации тоже нет ничего невозможного, но она не понравится очень многим людям и этим поставит под сомнение легитимность тех, кто попытается разрушать новое, чтобы вернуть к старому или продлить настоящее. То есть в конечном счете даже это сыграет на пользу демократии, станет этапом движения к ней: по двум пунктам (богатства и технологии) будет деградация, зато по третьему (накопление опыта) будет развитие.