Культура принуждения и культура договора
«Обсуждая общественное устройство, я бы выделил два популярных направления. Я пишу «направления», поскольку они отражают, скорее, тренд, нежели все стороны взаимодействия.
Я имею в виду, что насильник имеет договоры - как минимум, с некими «союзниками» или «дружиной». При этом договор часто предусматривает принуждение: некую ответственность за нарушение его условий; средства, какими будет обеспечена обязательность исполнения.
Человек или группа, сделавшие ставку на принуждение, могут предоставлять довольно большую свободу тем, кого подавляют (в том числе потому, что просто не имеют ресурсов для ограничений по всем фронтам). Договор может детально регламентировать деятельность сторон: день иного наемного работника расписан по минутам технологических операций, при этом от него ожидают соответствия определенным нормам поведения во внерабочее время.
Принужденный может извлечь много выгод из своего положения: раб, имеющий привилегию спора с хозяином; раб, обворовывающий своего владельца; наложница, не заботящаяся о крове и еде, живущая в шелках. Свободный, заключивший договор, может бедствовать: иметь низкие расценки или трудиться в убыток, а согласится на такие условия, будучи вынужденным обстоятельствами.
То есть мы понимаем диалектичность каждой ситуации. Принужденный имеет некое согласие с насильником («согласие» - «глас» - та же связь, что и с доГОВОР - говорить, гласить, голосить). Подписывающий договор часто вынужден к этому обстоятельствами и/или контрагентом.
При этом, думаю, мы поймем друг друга, если я и дальше буду писать о «направлениях» - неких трендах - принуждения и договора».
***
«В русскоязычной блогосфере, насколько я могу судить, преобладают настроения принуждения. Отсюда почтение к войне, другим формам насилия. Или, наоборот, лапки, поднятые перед насилием, перед которым наш собеседник чувствует себя беспомощным, создают почтение к принуждению: «Конечно, подавить. А как иначе? Или мы, или нас».
В США, если судить по их культуре и основополагающим установлениям, как Конституция или Билль о правах, наоборот, договор считается куда более важным, чем принуждение. Я писал, что и «law» больше соответствует «общественному договору», нежели «закону», и «lex» разумно переводить как договор.
Сравнивая два способа, второй я считаю лучшим как с точки зрения ценностной (ориентации на «свободное развитие каждого», его раскрытие и реализацию), так и с точки зрения эффективного вложения ресурсов».
***
«Давайте, сравним.
Во-первых, тот, кто добивается подчинения насилием, обязательно должен тратить ресурсы на подавление. Это недостаточно сделать один раз, требуются постоянные усилия, иначе принуждения больше не будет. И свои силы тратит не только он, но и тот, кого подавляют, - ищет пути выхода и обхода. Один хочет ускользнуть и выкроить для себя, другой тратит все больше для наблюдения и контроля.
Сравним это с ситуацией, когда люди договорились, и им больше не нужно друг друга контролировать и бороться. Сколько сил у них освободится для совместного созидания?
Думаю, это можно рассмотреть даже на примере брачного союза. Если раньше для освобождения от этих уз требовалась смерть партнера, то сейчас достаточно развода. Раньше условия подталкивали даже к отравлениям, а зачем такой радикализм сейчас? Даже для того, чтобы разбогатеть, это уже не нужно: развода достаточно, чтобы получить половину или сумму, оговоренную брачным контрактом. Убийство теперь, кажется, только для совсем удивительно жадных или импульсивных (влияние аффекта - отдельная история).
Насколько печален удел ревнивцев, стремящихся то ли контролировать партнера, то ли изводящих себя сомнениями, - сколько пустой траты сил и радости. Насколько лучше отношения доверительные, в каких можно обсудить и совместно решить вообще все.
Во-вторых, договор позволяет уточнять и совершенствовать, прояснять детали, а в принуждении многое упускается.
И к этому добавлю два ценностных соображения.
Если один подавляет другого, то как это вяжется с представлением о равенстве людей? Кажется, никак не вяжется.
В случае с договором мы знаем, что мнение и желания слабой стороны учитываются хотя бы в малой степени. В случае с принуждением это совсем не обязательно, насильник может не только «бритвой по глазам», но и уничтожить мучительным образом.
Поэтому, сравнивая два популярных направления, я предпочитаю договор и его совершенствование.
Сейчас уже невозможны такие закабаляющие договоры как те, что создали крепостное право в средние века. Мы знаем про «в здравом уме и в трезвой памяти», про «договор под давлением», про свидетелей, про поддержку и профсоюзы, и многое другое, что позволяет заботиться о договоре как соглашении равных, а не выкручивании рук.
Поэтому пусть наличие договора само по себе еще не гарантирует реализации личности, именно его как ориентацию я предпочитаю».
***
«Да, говоря о всеобщей воинской обязанности как средстве совершенствовать армейскую практику, я имею в виду в том числе это.
Я много раз встречал мнения, что внимание к «дедовщине» в 80-х было связано с призывом «студентов». «Интеллигентные» семьи узнали, что там происходит, это коснулось их напрямую, породило такую широкую волну.
В случае со всеобщей обязанностью все будут принимать участие в организации армии. Будут искать балансы между боеспособностью, дешевизной, удобством, личностным ростом».
***
«Да, я бы назвал это еще одним примером «культурного недопонимания».
Мне встретились слова «Откуда у них такое почтение к закону? Если они за свободу, то, наоборот, должны им пренебрегать».
Для человека с культурой принуждения это, наверное, естественно. «Закон» для него нечто ограничивающее, как воля или требование хозяина. Разумеется, и свобода для него там, где он волю начальника обходит.
Но для человека с культурой договора это про верность своему слову. Именно потому, что он и другие свободны, важно иметь что-то, на что можно положиться. Естественно, что согласие, «уговор», имеют здесь большое значение».