Если убить Бифа Таннена, кто будет полировать автомобиль?
«Я думаю, что в этих рассуждениях есть смысл. Давайте, взглянем.
Я начал с вестерна. Обнаружил, что российская пропаганда совпадает с парадигмой дешевого американского боевика, и заявления ЛПР тоже ложатся в эту канву. Удрученно подумал об инфантилизме и большом искажении реальности.
Потом перешел к «силовым» жанрам в целом, а от них - к общественному разделению труда. Заметил, «силовики» доминируют в российском поле уже не одно десятилетие. И так как «мораль своя не только у каждого класса, но и у каждой профессии», их этика неизбежно должна была влиять на социум в целом, их картина мира исподволь действовала на каждого.
Задался естественным вопросом, как бы выглядели те же самые события глазами представителей других профессий, находящихся в рамках своей этики, а не травмированных «силовиками»? Нарисовал в общих чертах картины «инженеров», «ученых», «агентов» и «трудящихся в широком смысле». Обнаружил, что Маркс и Энгельс ближе именно к «инженерам» и «ученым». А благодаря этому, понял, кажется, политическую сторону их теории.
Помните, я часто говорил, что не готов считать себя марксистом, поскольку не в полной мере понимаю политическую часть теории? А сейчас, кажется, прояснил. Всего лишь раньше я имел не только «буржуазное сознание», но и деформацию, наложенную «силовиками». А для понимания Маркса требовалось выйти за пределы как первого, так и второго.
В чем проявляется «силовое» мышление российских «левых»? Они рассуждают, как герой пародийного фильма: «Кого нужно побить, чтобы она выздоровела?». В смысле, кого нужно расстрелять, чтобы жизнь стала хорошей? Кого убить, кого наказать? И в этом сходятся с современной российской пропагандой, обслуживающей тот же дискурс и пересказывающей «силовиков», какие считают, что для процветания нужно с кем-то воевать (и победить), а если жизнь не так хороша, как хочется, то это потому, что проиграли войну или победили не того, кого надо, или не так, как надо было.
При этом у Маркса и Энгельса ход рассуждений иной: для хорошей жизни требуется наука и технология - в широком смысле, то есть не только знание машин, но и умение организовать взаимодействие и раскрытие людей.
В этом смысле они даже не совсем «экономисты», хотя вульгарные марксисты уцепились именно за эту часть. Я бы проиллюстрировал так: М-Э, допустим, хотели построить некий совершенный автомобиль и много об этом говорили, пропагандировали, привлекали ресурсы. В частности, говорили, что нужна такая-то сталь, такая-то резина и другие материалы. Им много возражали («и без стали обойдемся; достаточно чертежа; достаточно нашей воли»), а М-Э соответственно много спорили и обосновывали важность материалов. Вот вульгарные марксисты и стали теми, кто считает, что теория Маркса-Энгельса сводится к стали и резине, хотя в действительности она об автомобиле в целом, а место, уделенное важности конкретных материалов, - историческая случайность, результат обстоятельств времени и места (о чем писал и сам Энгельс; правда, другими словами)».
***
«Логика вестерна - уничтожение. Логика эксплуататорского «инженерного» фильма - «как бы я мог тебя использовать?». Гуманистического «инженерного» или «научного» фильма - «как нам построить? Как нам узнать? Что нам построить? Что нам узнать?» (в гуманистическом меньше уверен, но предположу такой вариант).
Ковбою не нужны те, с кем он воюет, он хочет, чтобы их не было: или погибли от пули, или не входили в его земли. Он сродни тем древним людям, какие не брали пленных, поскольку прибавочный продукт был слишком мал даже для прокормления рабов, тем более извлечения из них прибыли. Для «инженера»-эксплуататора, напротив, смерть врага уже нежелательна - это упущенная выгода. Мог бы работать, приносить пользу, а вместо этого умрет? Расточительно и непрактично. Если убить Бифа Таннена, кто будет полировать автомобиль?».
***
«Я предположу, что дело в страхе. Преувеличенное внимание к силе всегда намекает на фундаментальное чувство небезопасности. Стремление к уничтожению и пыткам («пусть страдает») тоже вытекает из него: тот, кто мертв, - не двигается - не может причинить вред; а пытка показывает контроль палача над тем, кого он мучает, - если жертва сильно страдает, но не может освободиться, значит, она намного слабее, и ее можно не бояться.
Тот, кто знает, как можно использовать врага (или «врага»), - не испытывает страха».
***
«Предположу, здесь должно быть взаимоусиление.
Допустим, ребенок фрустрирован, чувствует себя небезопасно (агрессивная семья или школа, или хулиганы во дворе). При этом по каким-то причинам средством для преодоления фрустрации у него отпечатывается сила: кулаки, оружие или покровители. Потребность фундаментальная, базовая, посвящает ей массу сознательных усилий и еще больше бессознательных. Для этого «хочешь жить - набивай кулаки» (или/и подчиняйся самым страшным), а во взрослом возрасте - «поступай в силовики». Может ли быть более надежная защита, чем самая сильная банда?
В обществе разделения труда всякая деятельность ведет к профдеформации. Может быть, ситуация уже не такая, как в 19-м веке, когда Холмс узнал в посетителе плотника по увеличенным мышцам правой руки. Но вопрос все еще актуален, яркое проявление - профессиональные заболевания и склонность решать задачи привычным способом («тот, у кого в руках молоток, всюду видит гвозди»). В случае с «силовиками» это означает поиск решений в области принуждения. Таким образом, у нашего героя есть вынесенный из детства страх (фундаментальное чувство небезопасности), внешним образом он его преодолевает за счет принадлежности к могучей группе, но по сути лишь умножает его: находит все новые подтверждения в своей жизни и мнениях окружающих, что главное - сила.
Далее допустим, что он стал влиятельным начальником, требуется его согласие по многим вопросам. Те, кто к нему обращается, знают, что «нужно говорить на языке клиента», то есть использовать формулы, убедительные для него, и аргументы, какие он считает весомыми. Его жизненный путь укрепил в нем уважение к силе, к чему будут апеллировать обращающиеся? К силе. Например, «науку следует развивать, потому что она позволяет создать хорошее оружие». Как с ним выстраивают диалог - мелкий технический вопрос. Но что становится сущностным результатом, когда накапливается масса таких? Он получает множество подтверждений от самых разных людей, что все вопросы вообще - научные, экономические, моральные - крутятся вокруг силы и страха. Он воспринимает это как что-то естественное (согласуется с его представлениями) и либо не замечает, либо фиксирует с удовлетворением: «а я всегда это знал/рано это понял - умен я все-таки и толков».
Молодые и не очень люди, подчиненные и не только, берут пример с него («он крутой и уважаемый, его многие почитают»), подражают ему в поведении и взглядах. По прошествии времени накапливается масса таких, какие влияют уже друг на друга и посторонних, в том числе посылают подтверждающий сигнал нашему герою - «все так и живут; во всяком случае, все толковые».
Характерно во всем этом, что чувства безопасности он, вероятно, так и не получает. Избираемый им путь давал видимость преодоления страха, но в итоге только усиливал его. А описанные механизмы умножали не только его чувство небезопасности и стремление к силе, но и распространяли это в обществе в целом. Так что спустя какое-то время даже не имеющие к нему отношения люди по каждому вопросу натыкались только на рассуждения в духе «мораль устанавливает сильный»».