О ценности человека и памперсах
В ленте встретил пересказ лекции Екатерины Шульман, где одним из тезисов было «помните, что война - это большая травма». И задумался, как бы я описал это некоторым людям из моего круга общения: что такое «психологическая травма»? С телесными все ясно, и, конечно, физически война калечит, а психологически? Вопрос тем более интересный, что «травмы» - то, о чем мы говорим и с чем имеем дело не только во время боевых действий.
Решил, что я бы сказал, травма - это событие и переживание, которые привели к формированию искаженного представления о мире. Травма глаза приводит к тому, что человек видит или меньше, или хуже; при повреждениях слуха - хуже различает звуки, меньше воспринимает их. А «психологическая травма» ведет к неверному восприятию себя, других людей и мира в целом: многие части выпускаются из виду, многие свойства и способности остаются непроявленными или неразвитыми, многие действия и события неверно интерпретируются, в результате следует ошибочная на них реакция и нежелательные итоги. Например, «травмированный» человек с недоверием и презрением относится к самарянам, ожидая от них заведомо враждебных действий только по признаку принадлежности к другому племени. Действительность же, как в притче Христа, оказывается иной. И в Евангелии описывается хороший вариант, когда во всяком случае хватило ума или ресурса принять помощь. А представим, что «травма» была настолько сильна, чтобы, даже истекая кровью, человек с гневом отказался бы от общения с «презренным»? Не в Евангелии, но в других книгах и рассказах мы знаем много примеров подобного. Эта ситуация была бы сродни тому, как человек с поврежденным зрением перепутал колбы и вместо лекарства принял яд, не разглядев надписей.
«Травма» бывает сформирована средой. Как в Китае тысячу лет назад девочкам туго бинтовали ноги, чтобы они не росли и оставались маленькими. Так и слушателям Христа их родители, друзья или прежние наставники, вероятно, рассказывали о том, насколько самаряне плохи, и почему им ни в коем случае нельзя доверять.
Бывает порождением личного опыта: мальчик бежал, споткнулся, упал на гвоздь, выколол себе глаз. Или, соответственно, кто-то из самарян в раннем детстве его много раз обидел и тем подкрепил мнение среды или даже сформировал негативное убеждение вопреки культурному стереотипу - например, мальчик и сам был самарянином, и жил среди соплеменников, но сформировал «внутреннюю самарянофобию». Из примеров хочется привести что-нибудь еще из детства, и пусть это будет книга «Верный Руслан». В ней описывалось, как у будущего лагерного сторожевого пса формировали ненависть к заключенным: в частности, инструктор, одетый в соответствующую робу, прокалывал иглой ухо (очень чувствительную собачью зону, как мы знаем).
В этом смысле война, само собой разумеется, порождает очень много искажений восприятия: от пресловутого отношения к «самарянам» до представления о самом себе (обесценивания или, наоборот, превознесения в боги для преодоления страха смерти) и взаимодействию с другими людьми. Во время боевых действий и событий происходит много, каких раньше не приходилось переживать людям; и значимость их очень велика, не удается отстраниться, приходится как-то встраивать в свою систему представлений о мире.
Тут, наверное, уместно еще подумать, чтО отвечать, если спросят, а какова же «неискаженная картина мира», «нетравмированная», «здоровая»?
Я бы сказал, что здесь, как у перефразированного Выготского: ум - это способность отделять главное от второстепенного. Например, отношение человека к нам, его забота о нас, возможность на него положиться - это главное, то, что отличает ближнего от дальнего. А название его племени - «самаряне» или какое-то иное - второстепенное. Точно так же наш частный опыт может быть разрушителен - как повреждение сетчатки глаза или полное лишение зрения. При этом разумно понимать, что при всей его ужасности и несомненности он остается опытом и травмой отдельного человека, - многие другие люди, к счастью, сохраняют зрение, видят лучше и на них можно положиться. Какой бы ни был наш частный опыт общения с «самарянами» (позитивный или негативный), он остается частным. Поэтому вряд ли разумно экстраполировать его на всех остальных и ожидать от них, что они будут ласковы с нами или, наоборот, злы только потому, что принадлежат к какому-то имени.
Ум и способность отделять главное от второстепенного (неповрежденную способность делать это) я бы назвал первым и важнейшим пунктом. Но выделил бы еще и отношение к человеку (в первую очередь, к самому себе) как к самоценному - тому, что важно само по себе, не требует никаких обоснований - само по себе является целью, а не средством.
Здесь бы вспомнил текст, процитированный когда-то blau_kraehe. Женщина, занимающаяся уходом за престарелыми, говорит о знакомом многим - о том, как боятся «быть в тягость». Как хорошо, говорит она, что такого страха нет у младенцев, которые и кричат, и пачкают пеленки, и требуют внимания, и особенной заботы, но они и берут все это, и настойчиво просят, и только большим трудом и жестокостью от них можно добиться того, чтобы они так не поступали.
«Травмированный» человек теряет ощущение собственной самоценности. Он ищет ее подтверждения у других людей («меня хвалят и уважают, значит, я ценен»), в делах и поступках («я забочусь о других, значит, имею право жить»; «я содержу ребенка, значит, имею право на жизнь»; «я зарабатываю много денег, значит, я ценен»; «я сам хожу в туалет и, значит, пока не стал нуждаться в памперсах, я имею право на жизнь»), в авторитетах (вождь или бог сказали, что я принадлежу им и нужен им, значит, я ценен и имею право на жизнь).
Тесно с этим об руку ходит соответственное неуважение к другим людям и их самоценности. Если оправданием жизни является зарабатывание денег или авторитет, или слава-уважение, то где здесь место самоценности другого человека? Авторитет или деньги, или другие люди (группа) дают ему ценность или отзывают ее. Из средства все перечисленное превращается в цель, которой подчиняется главная ценность: уже не суббота (деньги, уважение, слава) для человек, а человек оказывается для субботы.
При случае проверю в разговоре, насколько мне удалось выразить мысль.