Джон Стейнбек в Москве. Взгляд через океан
В 1947 году Москву накануне и в день празднования 800-летия города посетил известный американский писатель Джон Стейнбек вместе с не менее известным фоторепортером, основоположником военной фотожурналистики Робертом Капой. Свои впечатления писатель, побывавший также в других местах СССР, впоследствии оформил в «Русский дневник».
Джон Стейнбек и Роберт Капа.
На момент прибытия Стейнбека в Советский Союз ему шел 46-й год, «Гроздья гнева» уже обошли мир, но до «Зимы тревоги нашей» было далеко, до Нобелевской премии еще дальше. Идея книги-репортажа возникла у Джона Стейнбека случайно. Сам писатель в «Русском дневнике» (Джон Стейнбек «Русский дневник». Москва, «Мысль», 1989 год) рассказывает об этом так:
«Ежедневно в газетах появлялись тысячи слов о России. О чем думает Сталин, что планирует русский генштаб, где дислоцированы русские войска, как идут эксперименты с атомной бомбой и управляемыми ракетами, ― и все это пишут люди, которые в России не были, а их источники информации далеко не безупречны. И нам (с фотографом Робертом Капой - С.И.) вдруг пришло в голову, что в России есть много такого, о чем вообще не пишут, и именно это интересовало нас больше всего. Что там люди носят? Что у них на ужин? Бывают ли там вечеринки? Что они едят? Как русские любят, как умирают? О чем они говорят? Танцуют, поют, играют ли они? Ходят ли их дети в школу? Нам показалось, что было бы неплохо выяснить это, сфотографировать и написать обо всем этом».
Джон Стейнбек в 1936 году уже был в СССР, но всего лишь несколько дней. Оказавшись в Москве 1947 года, он отмечает:
«Перемены с тех пор произошли огромные. Например, город стал гораздо чище, чем тогда. Многие улицы были вымыты и вымощены. За эти одиннадцать лет выросли сотни высоких новых жилых домов, и новые мосты через Москва-реку, улицы расширяются, статуи на каждом шагу. Исчезли целые районы узких и грязных улочек старой Москвы, и на их месте выросли новые жилые кварталы и новые учреждения. Повсюду заметны следы бомбежки, но разрушения незначительные. По-видимому, немецким самолетам не очень удавалось прорываться к Москве. Некоторые корреспонденты, которые работали здесь во время войны, рассказали нам, что противовоздушная оборона была настолько эффективной, а истребители так многочисленны, что после нескольких воздушных боев немцы, понеся большие потери, практически оставили попытки воздушных налетов на Москву».
Джон Стейнбек и Роберт Капа в зеркальном отражении. СССР, сентябрь 1947.
Стейнбек и Капа оказались в Москве не только накануне 800-летия столицы, но и накануне 30-й годовщины Октябрьской революции. Они стали свидетелями того, как город перед праздниками приводят в порядок:
«Все дома стояли в лесах. Их заново красили, кое-где ремонтировали (…) Электрики развешивали гирлянды лампочек на зданиях, на Кремле, на мостах. Работа не останавливалась вечером, она продолжалась ночью при свете прожекторов, город прихорашивался: ведь это будет первое послевоенное торжество, первое за многие годы.
Но несмотря на предпраздничную суматоху, люди на улицах выглядели усталыми. Женщины очень мало или совсем не пользовались косметикой, одежда была опрятной, но не очень нарядной. Большинство мужчин носило военную форму, хотя они уже не служили в армии. Их демобилизовали, и форма была единственной одеждой, которую они имели. Форма была без знаков различия и погон. (…) Вечером накануне празднования нас пригласили в Большой театр, но не сказали, что там будет. По какой-то счастливой случайности мы пойти не смогли. Позже узнали, что в течение шести часов были сплошные речи, и никто не мог уйти, потому что в ложе сидели члены правительства. Это одна из самых счастливых случайностей, которая с нами приключилась».
Джон Стейнбек в своем «Русском дневнике», книге-репортаже, написанной благожелательно и, в общем-то, добродушной, фиксирует, что все в Советском Союзе «происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока».
«Его портрет висит не то что в каждом музее - в каждом зале музея, - делится впечатлениями американский писатель. - Его статуи установлены на фасаде каждого общественного здания. А его бюст - перед всеми аэропортами, железнодорожными вокзалами и автобусными станциями. Бюст Сталина стоит во всех школьных классах, а портрет часто висит прямо напротив бюста. В парках он сидит на гипсовой скамейке и обсуждает что-то с Лениным. Дети в школах вышивают его портрет. В магазинах продают миллионы и миллионы его изображений, и в каждом доме есть по крайней мере один его портрет. Одной из самых могучих индустрий в Советском Союзе является, несомненно, рисование и лепка, отливка, ковка и вышивание изображений Сталина. Он везде, он все видит. Концентрация власти в руках одного человека и его увековечение внушают американцам чувство неприязни и страха, им это чуждо и ненавистно. А во время общественных празднеств портреты Сталина вырастают до немыслимых размеров. Они могут быть высотой с восьмиэтажный дом и пятидесяти футов шириной. (…)
Мы разговаривали об этом с некоторыми русскими и получили разные ответы. Один ответ заключался в том, что русский народ привык к изображениям царя и царской семьи, а когда царя свергли, то необходимо было чем-то его заменить. Другие говорили, что поклонение иконе - это свойство русской души, а эти портреты и являются такой иконой. А третьи - что русские так любят Сталина, что хотят, чтобы он существовал вечно. Четвертые говорили, что самому Сталину это не нравится и он просил, чтобы это прекратили. Но нам казалось, что то, что не нравится Сталину, исчезает мгновенно, а это явление, наоборот, приобретает все более широкий размах. Какова бы ни была причина, очевидно одно: все в России постоянно находится под сталинским взором - улыбающимся, задумчивым или суровым. (…) Есть и другие портреты, и другие скульптуры. И по размеру фотографий и портретов других лидеров можно приблизительно сказать, кто за кем идет после Сталина. Например, в 1936 году вторым по величине был портрет Ворошилова, сегодня (в 1947 году - С.И.), несомненно, - Молотова».
Но вернемся к подготовке Москвы к 800-летию города, когда она, по словам Стейнбека, «пребывала в состоянии лихорадочной деятельности»:
«Многочисленные бригады развешивали на зданиях гигантские плакаты и портреты национальных героев. По мостам протянули гирлянды электрических лампочек. Кремлевские башни и даже зубцы стен тоже были украшены лампочками. На площадях были сооружены танцевальные площадки, а кое-где стояли маленькие киоски, похожие на сказочные русские домики, в которых собирались продавать сладости, мороженное и сувениры. К этому событию выпустили маленький значок на колодке и все носили его.
Почти ежечасно прибывали делегации из разных стран. Автобусы и поезда были перегружены народом. Дороги были заполнены ехавшими в город людьми, которые везли не только вещи, но и еду на несколько дней. Они так часто голодали, что старались не рисковать, когда куда-нибудь ехали, и каждый вез несколько буханок хлеба. На здании каждого наркомата (здесь Стейнбек неправильно называет учреждение, так как в 1946 году все народные комиссариаты СССР, союзных и автономных республик были преобразованы в министерства - С.И.) висели свои панно. Управление метрополитена выставило огромную карту Московского метро, а внизу маленький метропоезд ездил взад-вперед. Это собирало толпы, и люди допоздна глазели на него. В город въезжали вагоны и грузовики, нагруженные продовольствием, капустой, дынями, помидорами, огурцами - подарками колхозов городу на восемьсотлетие.
На каждом прохожем была какая нибудь медаль, лента или орден, напоминающие о войне.(...)
Рестораны и кабаре были забиты людьми, и многие места были зарезервированы для делегатов, которые приехали из других республик Советского Союза и из-за границы, поэтому мы совсем никуда не могли попасть. Между прочим, в тот вечер вообще было трудно поужинать. Город был просто забит народом, люди медленно гуляли по улицам, останавливаясь на площадях, чтобы послушать музыку, а потом тащились дальше. Они смотрели, плелись дальше и опять глазели. Деревенские жители ходили, широко раскрыв глаза. Некоторые из них никогда раньше не бывали в городе, а такого украшенного огнями города никто не видел вообще. На площадях танцевали, но немного. Большинство людей бродили и смотрели и опять брели, чтобы посмотреть на что-то другое. В музеях было столько народу, что туда невозможно было войти. В театрах - столпотворение. Не было ни единого здания, где не висело бы хоть одно огромное изображение Сталина, а вторым по размеру был портрет Молотова. Еще были большие портреты президентов разных республик и Героев Советского Союза, но те размером поменьше».
В добавление ко всем украшениям на празднование юбилея Москвы было выпущено много новой техники.
«Новые большие трамваи, троллейбусы - все это появилось во время празднования на улицах, - пишет Стейнбек. - Автомобильный завод ЗИС выпустил много новых машин, которые почти все обслуживали большие делегации из зарубежных стран (...) На тротуарах многих улиц были устроены небольшие кафе, одно прямо напротив нашей гостиницы: два маленьких столика, накрытые белыми скатертями, вазы с цветами, большой самовар и застекленный прилавок с небольшими бутербродами с сыром и колбасой, банки с соленьями, груши и яблоки».
И вот, наконец, 7 сентября, праздничный день.
«День стоял ясный и холодный, - вспоминает американский гость. - По улицам шествовали слоны из зоопарка, а перед ними шли клоуны. На этот день не намечалось никакого военного парада, но на стадионе («Динамо» - С.И.) должно было состояться большое шоу, куда мы днем и отправились. Это было массовое выступление заводских рабочих в ярких костюмах. Они маршировали и выполняли гимнастические упражнения, выстраивая разные фигуры на поле. Были состязания в беге для женщин и мужчин, толкание ядра и волейбол. А еще показали прекрасно выдрессированных лошадей, которые танцевали вальс, польку, кланялись и делали пируэты. (...) Сталин, который отдыхал на Черном море, на торжество не приехал. (…) Шоу на стадионе длилось весь день. Здесь прошло и выступление велосипедистов, и гонки мотоциклов, и, наконец, выступление, которое требовало большой подготовки. По дорожке ехала вереница мотоциклов. Впереди сидел мотоциклист, а сзади на каждом мотоцикле стояла девушка в облегающем костюме и держала огромный красный флаг, поэтому когда мотоцикл разгонялся до полной скорости, большой флаг развевался. Кавалькада проехала по кругу стадиона дважды, и это стало заключительным номером программы.
Вечером мы обедали (…) в гостинице «Националь». Балкон выходил на огромную площадь около Кремля. Площадь была одной сплошной массой народа. Наверное, здесь были миллионы людей, двигающихся по кругу всей площади, как в водовороте. В центре площади стояло возвышение, где выступали ораторы, играла музыка, где танцевали и пели. Единственное место, где мы еще видели такое скопление народа, - Таймс-сквер во время празднования Нового года».
А дальше была поездка в Клин, где Стейнбек и Капа посетили Дом Чайковского, посещение Московского университета, балетных спектаклей («Это был самый замечательный балет, который мы только видели»), Московского Художественного театра, гости посмотрели внутреннее убранство Кремля («Мы видели музей, где выставлены доспехи, металлическая посуда, оружие, фарфоровые сервизы, костюмы и царские подарки, - все собранное за пятьсот лет хранится здесь. Мы видели огромные короны, усыпанные бриллиантами и изумрудами, большие сани Екатерины Великой, (…), меховые одежды и удивительное оружие бояр»), познакомились с советскими писателями...
«Напоследок мы старались увидеть в Москве все, что можно, - пишет Джон Стейнбек, побывавший в рамках этой поездки вместе с Капой еще и в Грузии, на Украине и в Сталинграде. - Мы бегали по школам, разговаривали с деловыми женщинами, актрисами, студентами. Мы ходили в магазины с большими очередями... (…) Мы увидели, что русские люди - тоже люди и, как и все остальные, они очень хорошие. Те, с кем мы встречались, ненавидят войну, они стремятся к тому, чего хотят все люди, - жить хорошо, с большими удобствами, в безопасности и мире. Мы знаем, что этот дневник не удовлетворит ни фанатично настроенных левых, ни не принадлежащих ни к какому классу правых. Первые скажут, что он антирусский, вторые - что он прорусский. (…) Мы не делаем никаких выводов, кроме того, что русские люди такие же, как и все другие люди на земле. Безусловно, найдутся среди них плохие, но хороших намного больше».
В нашей стране «Русский дневник» Джона Стейнбека, вышедший в США в 1948 году, не публиковался 40 лет. Он, как и предвидел его автор, не понравился влиятельным лицам и по ту, и по эту сторону Атлантического океана: в Америке книга казалась просоветской, у нас - антисоветской...