451F. Несколько замечаний.
До сих пор не знаю, как правильно назвать «сам процесс» чтения в оригинале книги, которую до того не раз читал в переводе. «Прочёл» или всё же «перечитал»?
Я нашёл время для «Fahrenheit 451». Опубликован в 1953 году журналом «Плэйбой». Автор, Рэй Леонардович Брэдбери, 1920 года рождения, штатовец, уроженец Иллинойса, стало быть, «северянин».
Биография утверждает, что по мужской линии автор происходит из «первопоселенцев» образца 1630 года, то есть… нет, не «элита», к дьяволу подите со своей «элитой»… местный, просто местный, без эмигрантских комплексов с надрывной любовью к переизбранной родине. Всё по-честному.
Слова «дизельпанк» тогда не знали, поэтому «Fahrenheit 451» без особенных затей проименован «антиутопией».
В романе изображено не очень-то светлое будущее, которое, насколько я могу судить по обозначенным там временным рамкам, уже прошло.
По Гилберту К. Честертону, самое время поиграть в «Cheat-The-Prophet». И проиграть.
Подозреваю, что все мои читатели «451 по Фаренгейту» читали, потому можно обойтись несколькими замечаниями и наблюдениями. Таким обхождением я далее и займусь.
1. Автор - не знаю, сам дошёл или подсказали - понимал, что поэтичность как свойство художественной прозы может состояться только как надстройка на железобетонном фундаменте непротиворечивого сюжета, продуманных декораций, вменяемых персонажей.
Поэтичность, вереницы образов, продолжительные внутренние монологи, убедительные рефлексии суть роскошь, на которую автору надо работать, обустраивать всё вокруг, до и после. Нет времени - обходись кённингами. Нет ещё и таланта - вообще обходись.
По моему скромному мнению, когда какой-нибудь мамин любимый ребёнок серийно взывает к аудитории в режиме «я так вижу» и «это внутренняя правда», то он может пойти обратно к маме.
Проблемы начинаются тогда, когда этих ребёнков и мам становится достаточно для группового самоублажения. Они на самом деле перестают понимать, что их «творчество» не требуется никому, кроме них самих, да и им самим оно нужно отнюдь не из-за художественных достоинств, а в силу статусных игр, кроме них, мало кому любопытных. Про поэтичность таких произведений лучше не говорить.
«Fahrenheit 451» я считаю чем-то очень близким к эталону поэтичной прозы в том смысле, что автор не устаёт инвестировать в системность и аналитичность изложения и делает это так, что процентов по вкладу вполне хватает на изложение переживаний главного героя и монологов его контрагентов.
Опять же, время какое, середина прошлого века. Тогда длинные умные рассуждения ещё имели цену и силу, очевидную всякому. Соответственно, такие переживания с монологами читатель изучал внимательно и готов был спрашивать с автора про них, о них и за них. Автор знал и старался.
2. В «Fahrenheit 451» главный герой прогуливается со случайно встреченной девчонкой, которая рассказывает, как пробует дождь на язык или трёт подбородок одуванчиком. По своей воле.
Главный герой приходит домой и в ту же ночь вызывает «скорую» к своей жене, которая неумышленно объелась снотворным. «Скорая» приезжает, там не врачи, а техники, - это подчёркнуто - которые обслуживают машину, промывающую женщине желудок, и предупреждают, что утром дама будет голодна. Утренний разговор главного героя со своей женой сводится к тому, что дама ничего не помнит и всё время ест.
Лобовое противопоставление персонажей по отношению к своим потребностям. Кто владеет ими, потребностями, а кем владеют они. И вот так у автора, я подозреваю, всё - просто некоторые вещи я пропускаю в силу незнания хронологической, географической или политической специфики.
Разговор о скорой войне? Через некоторое время в описании того, что творится в телевизионной комнате у жены главного героя, одним из образов оказываются синие рыбы, поедающие красных и жёлтых (русских и китайцев).
Там же, когда слетающий с катушек главный герой достаёт трёх несчастных женщин чтением стихов про то, что без любви всё прах, в слёзы ударяется именно та лошадь, которая за несколько минут до того гарцевала и рисовалась в режиме «это мой третий брак, мы независимы, какие ещё дети в наше время».
Опять-таки, сперва упоминание о «veins and blotches» (вены и пятна на лице), когда главный герой вспоминает, как жена на него орала, потом неоднократное упоминание о женщинах, как о чём-то напудренном и накрашенном до эмалированности, всё это на фоне воспоминаний главного героя о Механической Гончей (один раз она Электрическая, но это не считается) как о чём-то совершенном, без пороков и зацепок.
И уже ближе к концу долгий монолог профессора Фабера о том, почему такие зацепки нужны и отчего их отсутствие плохо - да, с выходом уже на собственное понимание главного героя по темам времени, Солнца, огня и памяти.
И так далее. Повторю: я подозреваю, что так у него всё. Опять же подозреваю, именно поэтому в названии своего труда автор указал не те градусы воспламенения бумаги - голова была напрочь занята другими вещами.
3. Над теми или иными техническими решениями и предложениями автора смеяться не зазорно - это начало пятидесятых… хотя кто его знает, может, он и думал над очками виртуальной реальности для жены главного героя вдогон к наушникам (Брэдбери мужик умный был, с него станется), однако телевизионные стены - штука сюжетообразующая.
В такой презумпции - что автор понимал, о чём пишет - уже интересно рассматривать саму историю мира «Fahrenheit 451».
Главный герой воспринимает её «так всегда было», и в методичке у «пожарников» отсылка к восемнадцатому веку, мол, жгли британские тексты. Потом свою версию, сокрушаясь о том, что сейчас этот курс не ставят рядовому составу «пожарников», излагает капитан-политрук Битти (Beatty - от «ритма», и это важно в тех монологах), а потом истинную истину выдаёт диссидент-профессор Фабер.
По фактам дело выглядит примерно так. Прикрывать гуманитарщину в описываемых Брэдбери США начали и закончили от пятидесяти до тридцати лет до времени действия, на фоне двух начатых и выигранных атомных войн. Выигранных влёгкую, без Фалаута, то есть, скорее всего, не против русских или китайцев.
Некоторые слова позволяют предположить, что нынешнее благосостояние США как-то зависит от итогов этих войн - то ли репарации, то ли преференции, при этом тот же Битти не стесняется затрагивать тему вороватого, коррумпированного правительства, ворующего, однако, с прибылей, а не с убытков.
Мол, как раз тогда имеет смысл затыкать рот населению благосостоянием, и как раз тогда имеет смысл напрочь прикрыть «думающих о странном», чтобы те не играли с правительством на повышение, иначе благосостояния может не хватить.
Фабер говорит о том, что против этого ничего, кроме плача профессиональных гуманитариев, слышно не было. Людям было всё равно, лишь бы развлекаться.
Гуманитарий не знает в силу того, что ему на реальных людей, как обычно, наплевать - или намеренно врёт. Сам главный герой признаётся собеседнице, что пошёл в «пожарники» потому, что у него отец и дед там были, он другого пути и не видел.
И вот прикиньте: по срокам дед либо пошёл в «пожарники» как раз тогда, когда те стали книги жечь, либо остался в «пожарниках» как раз тогда, когда те перестали пожары тушить. При этом внуку о душевных терзаниях ни слова - так, что тот тоже в «пожарники» без вопросов.
Мораль: дедушка какую-то правду за собой знал. Что-то было. Может, из ветеранов какого-нибудь экспедиционного корпуса?
А с учётом того, как Битти благостно кивает на тему, будто всякого «пожарника» иногда обуревает желание почитать, что там горит («почитать» и в смысле «прочесть», и в смысле «уважать»), то тогда и дедушка исключением не стался.
Значит, правда дедушкина не такая уж «какая-то» была, раз не поддался. Может, чего за морями и повидал.
4. Битти всё своё враньё употребляет на отмазку государства от подозрений в намеренном установлении оправдываемого политруком режима - при том, что Механическую Гончую отмазать невозможно, случайно такое не получится. Я бы даже начинать тут не взялся, но автор волен над своим злодеем.
И злодей выдаёт в том числе великолепное про «технологию, упование на массовость и давление меньшинств» («technology, mass exploitation and minority pressure»).
Именно это момент, когда понимаешь, что с обманом пророка как-то не срослось. Извини, Гилберт Кийт. Технология, давление меньшинств и расчёт на массовость. Автор тут стался умнее самого себя.
А уж как смотрится из двадцать первого века прогулка главного героя с радионаушником, из которого ему по приватной линии подсказывает всякие умные вещи профессор-диссидент… кто сказал «умное голосование»?! «Плакать хочется» (х/ф «Кин-дза-дза»).
Битти оказывается совершенно прав, когда он позднее достаёт главного героя ехидным разъяснением о том, что книги ни при чём, сожжённые они или нет, если человек буквы знает, а читать не умеет или не хочет. Фабер то же самое разъясняет с другой стороны, про исчезнувшее время «на подумать».
5. Конечно, можно процитировать Битти ещё раз: «The bigger your market, Montag, the less you handle controversy, remember that!» 1953 год.
Не какие-то бессмысленные права меньшинств, сводимые к праву на уничтожение сколько-нибудь действительных, работающих человеческих сообществ в обмен на бесцельное переживание каждым своей принадлежности к некой абстрактной сущности, а Его Величество Рынок, которому нужен человек, беззащитный перед рекламой денхамового зубного порошка. А уж меньшинства ему принесут такого человека на подносе или ещё кто, дело десятое.
6. И вот тут надо сказать, почему я всё-таки считаю «Fahrenheit 451» делом прошлым. Почему здесь надо что-то дописывать.
Видите ли, до главного героя, - после того, как он сжёг своего начальника заживо - внезапно дошло, будто бы этот самый Битти хотел умереть. Стоял перед преступником, у которого в руках огнемёт, и дразнил собеседника.
И не по живости характера политрук так поступал, а потому, что таким макаром норовил признать своё поражение в споре с ненайденным им профессором Фабером, иначе не мог.
Как бы это помягче?.. нас от веры в то, что немецкие рабочие будут встречать Рабоче-Крестьянскую Красную Армию пением «Интернационала», эти самые немецкие рабочие отучили качественно и, надеюсь, что навсегда. Ещё до написания «Fahrenheit 451». Мы с тех пор с этим живём.
А «у них там» получилось сильно не сразу. Поэтому в 1999 (?) году гибрид Монтэга и Фабера, сильно выросший, развившийся и преуспевший, проживший долгую и богатую жизнь, вещает, почему надо было разнести Югославию. «Not for vengeance, but for release!», а среди сербов - уж он-то, гибрид, знает! - много хороших людей.
Они же сами просят! Только им стыдно признать своё поражение. Они же сами хотят, чтобы мы, такие хорошие, их поубивали нахер, сожгли заживо. Они сами хотят умереть! Мы им добро делаем! А они что-нибудь петь будут под нашими бомбами, детишек будут под них выставлять искупления ради, чтобы демократия поскорее наступила.
Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов (кстати, в «Fahrenheit 451» денежные суммы, которыми оперируют персонажи, по нынешним понятиям смешны, автор тут с инфляцией не угадал): те субъекты, которые планировали события одиннадцатого сентября две тысячи первого года, это выступление смотрели или нет?
Вот был ли у них не сплошной аллахакбар, а где-то - не у всех, не всё время - ещё и идея показать, что да, можно хотеть умереть, но не обязательно с тем, чтобы приободрить народ Соединённых Штатов Америки в его стремлении к свободе и счастью для всего человечества?
7. Не претендуя на крупные денежные суммы, я всего лишь предположу, что с началом двадцать первого века «они там», за океаном, вынуждены были отказаться от этой иллюзии, проиллюстрированной в обсуждаемом произведении убедительно и с прицелом на десятилетия, в отличие от газетных статей и телерепортажей с их минутным временем жизни.
Наверное, и сам автор в неё верил.
И произведение от этого становится делом непоправимо прошлым. Да, убедительные и выверенные образы, да, системность и логичность, да, поэтичность, опирающаяся на эту системность, но не паразитирующая на ней и потому уместная в фантастическом произведении, которое сейчас назвали бы «дизельпанком». Достойно подражания и обучения.
Увы, мало. Пророк оказался прав, обмануть его не удалось, однако предсказанное уже прошло либо стало рутиной.
Забывать не след, но нынче нужно что-то ещё.
8. Да, и «чтением в оригинале» я не то, чтобы кичусь и выхваляюсь… однако автор пишет не о «пожарниках», а о «firemen», «людях огня». И русский текст, без умаления искусства и стараний переводчиков, всё же не совсем о том, причём на всём своём протяжении. Особенно в конце, когда главный герой думает о Солнце, видит тот огонь, который греет группу бомжей-интеллигентов, тех же «men», в лесу, которые потом забрасывают его землёй, и так далее.
И такого много. Повторю, не в упрёк переводчикам сказано. Есть пределы.
Ultima же ratio, почему читанное в молодости и на русском сейчас стоит прочесть (перечитать?) в оригинале (если язык доступен), заключён в том, что…
Да. Себя тогдашнего, читающего «макулатурное» советское издание, вспомнить и с нынешним сравнить. Подозреваю, что автор бы одобрил.
Спасибо за внимание.