В.Гроссман. Дорога на Берлин

[0gnev]

В.Гроссман || « Красная звезда» №33, 9 февраля 1945 года

СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: От Советского Информбюро. - Оперативная сводка за 8 февраля (1 стр.). Майор В.Терновой. - В осажденном Кенигсберге (1 стр.). Письмо участников межобластного совещания учителей западных областей Украины товарищу Сталину И.В. (2 стр.). Полковник А.Шевелев. - Планирование автомобильных перевозок (2 стр.). Майор И.Бойков. - В горах (2 стр.). Майор С.Рыбаков. - Удары с воздуха по коммуникациям немцев (2 стр.). Отчеты и выборы партийных органов. - Старший лейтенант В.Ганин. - На партийной конференции (3 стр.). Алексей Сурков. - Во имя жизни. - Стихи (3 стр.). Вас. Гроссман. - Дорога на Берлин (3 стр.). Речь тов. В.В.Кузнецова на Всемирной профсоюзной конференции (4 стр.).

# Все статьи за 9 февраля 1945 года.

1. Москва - Варшава




Велик путь - тринадцать сотен километров - отделяющий Москву от Варшавы. Гигантская асфальтовая лента Варшавского шоссе, то припорошенная снегом, то отлакированная гололедицей, то каменно-серая, легла среди окованных морозом великих просторов полей, пустошей, болот и лесов. Холодный дым поземки стелется над землей и оледеневшими водами, обожженными стужей. Поземка дует то вдоль шоссе, то поперек его, и каменный путь наш становится невидим в струящемся сером и быстром дыму. Леса то расступаются широко, то смыкаются плотно, и кажется, наш крошечный, крытый фанерой «Виллис» не продерется сквозь узкую прямую щель, прорубленную к горизонту среди нахмуренных сосен, надевших белые снежные кожухи на широкие зеленые плечи. Березы и придорожные ивы так прекрасны, что даже напряженно следящий за коварной зимней дорогой шофер восхищенно смотрит на бледное серое нежное кружево их ветвей.

Чтобы зарядиться бензином, мы сворачиваем с шоссе на Калугу, оттуда через Тихонову Пустынь, Полотняный Завод, вновь выезжаем у Медыни на «Варшавку». Мы едем через развалины Медыни, Юхнова... Они - наша память о суровом мужестве бойцов 1941 года. Калужский старичок, рассудительный и склонный к философствованию, как все сторожа, закрывая ворота заправочного пункта за нашей машиной, сказал на прощание:

- Вот едете к Варшаве, там война теперь, а было такое зимнее время - я выпускал из бочек бензин в канавы перед приходом немцев в Калугу. Пройдет лет десять, мальчишки будут в школе учить и меня спрашивать:: «Дедка, а это верно, что немец в Калуге был?».

Но следы великой битвы 1941 года, сожженные немцами мирные дома и сожженные красноармейцами немецкие танки, видны не только в Калуге - они и на Полотняном Заводе, и в Малоярославце, и даже недалеко от Подольска. Эти следы всюду - и в пепелищах деревень, в печальных очагах и печных трубах, в истерзанных снарядами стволах вековых деревьев, в засыпанных снегом старых окопах, землянках, в прищуренных щелях полуразрушенных дзотов. Сквозь эти щели смотрели стальные дула станковых пулеметов и живые глаза бойцов сурового 1941 года. След великой битвы за Москву - в сердце народа. Эти названия - Малоярославец, Калуга, Полотняный Завод, Юхнов и Медынь, - связанные с жестокими, кровавыми боями, с борьбой за свободу и жизнь России и Москвы, навечно будут сохранены. Эти развалины - величественный фундамент нашей сегодняшней победы. Здесь Сталин сказал: «Ни шагу назад». Здесь наши войска, ныне идущие по полям Германии, обороняли Москву.

Путь до Вислы - тринадцать сотен километров - кажется не только пространственно большим, это путь огромного труда, терпения, великого народного подвига, путь, обагренный кровью и потом, путь, проложенный миллионами рабочих рук, создававших для армии танки и пушки, минометы и снаряды, в бессонном труде голодного и холодного сорок первого года. Каждый шаг этого пути завоеван, достался не даром, каждый метр его измерен трудом и подвигом. Миллион триста тысяч таких метров, более полутора миллионов таких шагов - вот огромность необ'ятного шоссе, идущего от Москвы до Варшавы!

А машина мчится всё дальше и дальше, мелькают километровые столбы, бьет ветер. Сумерки сгустились. В желтом свете фар обледеневшая дорога кажется медной, золотистой, и заяц, выскочивший на шоссе, потрясенный и ослепленный мчащимся к нему светящимся чудом, запетлял, замер белым комочком.

Утром мы уже в Белоруссии, миновали Пропойск и в'езжаем на густообсаженный высокими деревьями участок шоссе, ведущий к Рогачеву. Здесь полгода тому назад, через смертную, широкую пойму молодого Днепра пошли в наступление наши полки освобождать Белоруссию. Здесь июньским утром 1944 года в 4 часа, в рассветные сумерки облачное небо осветилось быстрым огнем тысяч орудий, земля задрожала от залпов артиллерийских полков и дивизий, прогнулась от тяжести двинувшихся в атаку танков. Всё дальше мчится машина, всё ближе к Бобруйску. По обе стороны шоссе ржавеют останки тысяч немецких машин, танков, растерянно глядят на все четыре стороны пятнистые дула немецких тяжелых орудий, зенитных и противотанковых пушек. Тут кипел котел окружения, в который попала вторично созданная 9-я немецкая армия, та 9-я армия, которую, уничтожая, гнали войска Рокоссовского от Курской дуги до границ Белоруссии, та в третий раз созданная 9-я армия, которую ныне вновь сокрушили, пронзили, рассекли на Висле войска маршала Жукова и истребляли в своем стремительном движении к восточной границе Германии. Поистине, Красная Армия заставит по-новому рассказывать древний миф о птице Феникс, возникающей из пепла, феникс германской армии не возникает из пепла, а обращается в пепел!

Мы проносимся через вытянутый вдоль шоссе Слуцк, полуразрушенную Картуз-Березу, места, где стремительно наступали наши войска прошлой осенью. Здесь кое-где видим мы на обочинах дорог зеленые тела наших танкеток. Это следы вероломного ночного удара, нанесенного 22 июня 1941 года советской стране немцами со стороны Бреста... Тяжко, полной мерой оплатят нам в этом году немцы за тот разбойничий подлый удар! Проклянут они тот день и тот час, когда перешли советскую границу. Внуки нынешних немцев запомнят этот день, как день своего позора... Ночью, в Кобрине, мы узнали о том, что взята Варшава. Еще до света выехали мы вновь. Весть о взятии Варшавы уже распространилась по польским городам Бяла-Подляска, Мендзыжец, по которым мы проезжали. В Седлеце толпы людей шли на митинг, поблескивали трубы музыкантов, шагали солдаты Польской армии.

Мы выехали на последний участок нашей дороги, ведущей от Седлеца ж Варшаве. Это была обычная своим напряженным оживлением фронтовая дорога, и в то же время в ней было нечто особое, радостное - мы видели в лицах и глазах едущих и идущих к Варшаве особое, торжественное, счастливое возбуждение.

Замедлив ход, мы проехали по многолюдным улицам маленького городка Минска-Мазовецкого. Вот и Прага, варшавское Замоскворечье. Здесь увидели мы подлинное народное торжество - белокрасные знамена колыхались в воздухе, балконы зданий были украшены коврами, знамена украшали не только жилые дома, но и развалины, как бы оповещая о том, что люди, некогда жившие здесь, тоже участвуют в общем торжестве. Жители Праги праздновали освобождение Варшавы вдвойне - они разделяли радость всей Польши, они радовались тому, что смерть, подстерегавшая их в течение многих месяцев во время обстрелов немецкими пушками и минометами, побеждена. Тысячные толпы стояли вдоль набережных, жадно смотрели на освобожденный город.

Вдоль смятого, перекрученного взрывом стального кружева подорванного моста подошли мы к высокому каменному быку на западном берегу Вислы, взобрались по колеблющейся многометровой пожарной лестнице и сошли на набережную. Часовой, пожилой красноармеец, стоя у маленького костра, разложенного на набережной, добродушно сказал стоявшему рядом автоматчику: «Вот, брат, какой сухарик у меня хороший - в кармане нашелся». Это были первые слова, услышанные мной в Варшаве. И я подумал, что человек в серой помятой шинели, с суровым, добрым лицом, закаленным морозом и ветрами, был одним из тех, кто, отстояв в страшный год Москву, прошел двенадцать сотен верст в великой страде освободительной войны. И весь боевой путь его сквозь огонь, смерть, вьюги, морозы, ливни вновь на миг встал перед моими глазами.

★

Величественно, печально, можно сказать, трагично выглядела освобожденная Варшава в тот час, когда мы пришли в нее. Германский демон бессмысленного разрушения и зла вволю проявил себя за пять с лишним лет владычества над столицей Польши. Кажется, огромное, сорвавшееся с цепи чудовище колотило чугунными кулаками по многоэтажным домам, валило стены, выбивало двери и окна, рушило памятники, скручивало в петли стальные балки и рельсы, жгло всё, что поддается огню, терзало железными когтями асфальт мостовых, камни тротуаров. Груды кирпича заполняют улицы огромного города. Сеть прихотливых, петляющих тропинок, какие прокладывают охотники в дремучих лесах и горах, легла через широкие площади и прямые улицы центральных районов. Люди, возвращающиеся в Варшаву, карабкаются, через груды кирпича; лишь на некоторых улицах, - Маршалковской, Краковском предместьи и других, - могут двигаться машины и подводы. Сравнительно благополучней выглядит юго-восточная часть города, район Бельведерского дворца и парка. Тут уцелели некоторые здания.

Всегда, когда входишь в разрушенный город, в глаза бросаются лишь зримые следы немецкой палаческой работы. Так и в мертвой, разрушенной, сожженной Варшаве прежде всего мысль обращается к тому, что видят сегодня, сейчас человеческие глаза: к тысячам, десяткам тысяч разрушенных зданий, к разрушенным костелам, театрам, заводам, дворцам, к зияющим провалам крыш, к обрушенным лестничным клеткам, к пустым глазницам окон, к страшной, зримой глазом пустыне, где иногда на много кварталов не встретишь человека. Но ведь не только на зримую нами, погибшую красоту Варшавы поднял руку германский палач! Ведь не только камень, изваянный человеком, подвергся разрушению!

Здесь, в Варшаве, произошла трагедия во сто крат, в тысячу крат страшней той, следы которой мы видим. Здесь подверглась казни и уничтожению ценность большая, чем самые прекрасные дворцы и храмы мира, высшая ценность на этой земле - жизнь человека! Из каждого, ныне мертвого окна этих десятков тысяч убитых домов глядели живые глаза детей, живые глаза девушек, их матерей, дедов, бабок. Ныне мертвы эти глаза. По мертвым ныне улицам шли десятки и сотни тысяч людей - профессора, учителя, слесаря, артисты, механики, бухгалтеры, врачи, часовщики, архитекторы, оптики, инженеры, ткачи, пекаря, каменщики. Многие из них никогда уже не вернутся в свободную Варшаву - они убиты немцами. Десятки тысяч талантливых, честных, смелых, работящих людей, созидателей жизни, борцов за свободу погибли. Еще и сейчас в подвалах разрушенных домов лежат закаменевшие от мороза трупы убитых немцами участников трагического, заранее обреченного восстания. После этого восстания немцы изгнали из города всех жителей, они разорвали в клочья колоссальную в своей сложности и многообразии ткань жизни, сотканную полуторамиллионным населением Варшавы. Люди сотен и тысяч сложнейших и драгоценнейших профессий были рассеяны по местечкам, деревням, лесным хуторам. Сердце Польши остановилось! Но сила жизни сильней смерти. Вливается жизнь в Варшаву.

Я гляжу на эти первые сотни людей - на странные фигуры, повязанные шалями и платками, и стараюсь угадать их профессии. Вот этот в шубе, с золотистой бородой, в очках с телескопическими стеклами, сидящий на груде чемоданов в крестьянской телеге, быть может, он известный врач, а быть может, профессор университета. Этот пешеход, легко несущий на широких плечах огромный узел, - каменщик. Этот - в берете, с изможденным лицом, едущий по узенькой тропинке на велосипеде, с подвязанным к багажнику тючком, быть может часовой мастер. Вот идет вереница пожилых и молодых людей в измятых шляпах, беретах, в плащах, осенних пальто и толкает перед собой кремового и голубого цвета детские колясочки на толстых шинах, груженные узлами, саквояжами, чемоданчиками. Вот, дуя на замерзшие пальцы, глядя печальными глазами на развалины, идут девушки, молодые женщины. Их уже сотни, их тысячи, этих людей, одновременно сурово и радостно, печально и весело глядящих на свой родной город. Они, эти люди, - дыхание, кровь, мозг Варшавы.

Мы перебираемся в северо-западную часть города. Вот варшавское гетто. Стена, сложенная из красного кирпича, высотой в 3-З½ метра, окружает десятки кварталов, входивших в гетто. Толщина стены около 40-50 сантиметров, в нее вмазаны осколки стекол, она вся увита ржавой колючей проволокой. Эта стена да мрачное здание Гмины Юденрата, да два костела - единственное, что оставили немцы в гетто. Здесь нет даже скелетов зданий, которые стоят вдоль варшавских улиц. Сплошное волнистое красное море битого кирпича, окруженное кирпичной стеной, - всё, что осталось от многих десятков кварталов, улиц, переулков. В этом каменном море редко даже увидишь целый кирпич - всё раздроблено в мелкую щебенку. О высоте стоявших здесь зданий можно судить лишь по впадинам и холмам кирпичного моря. В глубине его похоронены многие тысячи людей, которых немцы взорвали в тайных убежищах, бункерах. Пятьсот тысяч евреев согнали немцы в варшавское гетто к началу 1942 года. Почти все они погибли на фабриках смерти в Тремблинке и на Майданеке. Лишь единицы из пятисот тысяч человек чудом вышли живыми из-за красной кирпичной стены.

В апреле 1943 года, когда в гетто осталось в живых около 50 тысяч человек, вспыхнуло восстание обреченных. Много дней и ночей длился страшный бой между плохо вооруженными повстанцами и эсэсовскими полками. Немцы ввели в бой танковую дивизию и бомбардировочную авиацию. Повстанцы, мужчины, женщины, дети, не сдаваясь, дрались до последнего вздоха. О потрясающем эпосе этой битвы повествуют сегодня эти руины. Пусто в гетто, сюда никто не возвращается, сюда не идут потоки людей. Все, кто вывезен отсюда, мертвы, сожжены, и холодный пепел их рассеян по полям и дорогам. Лишь четырех человек встретили мы здесь. Один из них с лицом живого мертвеца уносил на память в детской плетеной корзиночке горсть пепла, оставшегося от повстанцев, сожженных гестаповцами во дворе Гмины.

Мы побывали в «бункере» - тайнике, где в течение долгих месяцев скрывались шесть поляков и четверо евреев. Самая необузданная фантазия не в силах нарисовать эту каменную тайную нору, устроенную на четвертом этаже разрушенного дома. В нее нужно пробираться то по отвесным стенам проваленной лестничной клетки, то бежать над пропастью по рельсе межэтажного перекрытия, то протискиваться в узкую черную щель, пробитую в темной кладовке. Впереди нас шла обитательница бункера польская девушка, смело и спокойно шагавшая над пропастью. И надо сознаться, после трех с половиной лет войны, во время этого путешествия у меня то замирало сердце, то пот выступал на лбу, то темнело в глазах. А ведь «бункеровцы» во время немецкого владычества проделывали это путешествие не днем, а лишь в полном мраке, темными, безлунными ночами.

И вот мы снова на улицах. уже не сотни, а тысячи, десятки тысяч людей идут в город с востока и с запада. с севера и юга. Ученые и ремесленники, архитекторы и врачи, рабочие и артисты возвращаются из снежных полей, сёл, хуторов в столицу Польши. Они, эти люди, - дыхание и кровь Варшавы. В тяжком, но радостном и свободном труде вновь восстановят, выткут они сложную, колоссально многообразную ткань жизни польской столицы. Освобожденная Варшава встанет из пепла во славу демократической и свободной Польши.

...На утро крытая фанерой коробочка, привезшая нас в Варшаву, пофыркивая, выкатила на шоссе и побежала в сторону Лодзи. Кутно, всё дальше на запад по пути великой армии, следом которой мы ехали от Москвы. // Василий Гроссман.

★

# Продолжение следует.

________________________________________________
Берлин окружен! ("Правда", СССР)*
Историческая битва ("Правда", СССР)**
И.Эренбург: В Берлин!* ("Правда", СССР)
М.Мержанов: Огонь по Берлину!* ("Правда", СССР)
Б.Горбатов, М.Мержанов: В Берлине ("Правда", СССР)
В.Гроссман: Дорога на Берлин. 2.Между Вислой и Одером ("Красная звезда", СССР)

Газета «Красная Звезда» №33 (6021), 9 февраля 1945 года