Воспоминания о Жане д'Алевье (3)
Совсем раннее утро. Май, зелёный, солнечный. Друзья, гитара, песни. Свободная дорога. Автострада. И он - двадцатилетний. Сама молодость. Сама поэтическая автострада - разжатая стремительность мира, разрывающая силой живой песни горизонты собственного забвения… Белая ‘Волга’, а за ней смерть, чёрная, страшная, внезапная.
Трудно примириться. Я вижу его живым и только живым, хотя знаю, что он больше никогда не появится в нашем доме. Как прежде. И как всегда - дерзкий, нежный, шумный, романтичный, бурный, загадочный, громкий, трогательный, сокрушительный - и дьявольски красивый поющий.
Вспоминается первая встреча. Высокий, худощавый, но с крепкими развёрнутыми плечами, белокурый, бледнолицый, но с пронзительными голубыми глазами - он словно явился из древнеславянского племени, но назвался Жаном д’Алевье. Уже с порога поклонился низко, извиняющее и почтительно. Одет в видавшие не одну смену мод узковатую белую рубашку и коротковатые кирпичного цвета брюки. Пружинистая походка. Движения несколько диковатые. В руках шестиструнная гитара на старенькой-престаренькой ленточке. Он нежно погладил её как живой волшебный сосуд и запел. Голос его звучал сильно, резко и необыкновенно вдохновенно. Слова песен, будто огненные факелы, освещали его мужественный облик и, как древние оракулы, предвещали незавершённость диковинному дарованию. Пред нами предстал, вне всякого сомнения, яркий, талантливый поющий русский поэт, хотя с первых звуков бросались в глаза, резали ухо, отвергались умом и душой отдельные метафоры, образы, строчки, стихи, ноты. Это был какой-то стихийный самородок, мощный пласт внеземной энергии.
Мы приняли друг друга. Разговорились. Жан объявил себя братом Сатаны. Меня это неприятно удивило: что может быть у него общего с Князем тьмы?
- Ты напрасно считаешь его врагом, - сказал он, - Сатана борется с Пустотой, с Бездуховностью.
- Но ведь он традиционно в восприятии людей - воплощение силы Зла?
- Зло во имя Добра. Мир несовершенен, далёк от идеала. И потому борьба между Злом и Добром - естественное состояние нашей жизни.
- Но почему ты не с Богом, сутью которого являются Любовь, Истина и Добро?
- Вера в Бога - удел слабых духом и телом, готовых к смирению и покорности, а я - бунтарь и уважаю людей, способных даже ценой собственной жизни сказать ‘нет’, бесстрашных и свободных, подлинно свободных.
Жан говорил страстно и убеждённо, слушал, не вступая в спор. И больше пел. Наверное, он не мог или не хотел доказывать своим оппонентам на схоластическом философском языке ‘теорию доброго Сатаны’. Это уже прекрасно сделал Булгаков, которого он очень ценил. Он ‘пел’ свою философию жизни, он ‘рисовал’ её голосом неистово, как Ван Гог. Он сам был частью огромной фантастической, впечатляющей своей обречённостью картины. Признаться, я зачастую не улавливала ни слов, ни мелодий песен Жана. Меня пленяло, очаровывало его эмоциональное состояние. Он исполнял не просто песни, он исполнял чувства: любовь, грусть, смерть, восхищение, ностальгию, ярость, страдание… В такие мгновения и он сам был глубоким воплощением этих чувств, завораживающих и покоряющих слушателей.
Однажды мы вышли довольно поздно провожать Жана домой. Был первый час ночи. Путь предстоял совсем не близкий, и он запел:
Наша жизнь - призывающий гений,
Исчерпаема, как водоём,
Про закон неизбежности трений
Мы сегодня спокойно споём…
И стали отворяться окна, двери, появляться на балконах полуодетые фигуры… Я испугалась: «Жан, потише, сейчас поднимут шум». А он невозмутимо продолжал:
Из-за синих ветвей чья-то песня слышна,
Где-то справа змеится дорога,
Рисовать этот мир впечатлением сна -
Это право Винсента Ван Гога…
В ночной тишине звучал его голос. И люди слушали…
Жан представлял целую сокровищницу сжатых, спрессованных эмоций, интонаций, настроений, оттенков чувств. И порой мне становилось страшно за него. В течение минуты его лицо становилось неузнаваемым: наивность сменялась дерзким вызовом, печаль - неудержимым весельем, мягкость - стальной жестокостью… Словно идущая из глубины мироздания экспрессия сообщала некий пассионарный толчок его поэтическому творчеству, являясь основой вдохновения, хотя он подчёркивал, что для него депрессия - идеальное внутреннее состояние для рождения поэзии.
Любопытно, что его друзья на мой вопрос о любимой пище Жана единодушно заявили: «Вода». Почему? Не знаю. Может, потому, что увлекался в детстве подводным плаваньем, может, верил в магическую силу воды, может, просто действительно любил её. Мне же казалось, что водой он заглушал внутренний огонь, который, если не находил выхода, приносил ему мучительные страдания.
Жан притягивал к себе, изумлял разнообразием, богатством и уникальностью своей натуры. Сегодня, когда молодые люди в большинстве своём заняты материальными проблемами, ищут деньги, развлечения, тратят время на удовлетворение своего мелкого тщеславия, он являлся редчайшим исключением. Он жил как единый порыв ветра, стремительно и целенаправленно, как полёт стрелы.
Родился, учился и вырос в Казани. Писать начал в школьные годы. В 17 лет получил звание лауреата (первое место за авторскую песню) IV фестиваля авторской песни 1989 года в Набережных Челнах. Читал много и обо всём подряд. Обожал Сумарокова, Ломоносова, Лермонтова. Признавал, но не принимал Толстого. Боготворил Ницше. Преклонялся перед женщиной, её красотой, духовностью, видел в ней источник добра и света. Очень тепло и трепетно рассказывал о своей маме и восторженно о любимой девушке. Презирал всевозможные коммерческие шоу и массовую культуру, одевался более чем скромно. Не пил и не курил. Писал много: стихи, песни, романы, просто размышления. И пел тоже очень много - везде, где его слушали. ‘Принц Северных Гор’ - так называется один из его рассказов, в котором, мне кажется, воплощена его духовная суть.
Мне казалось, что он слишком оторван от реальной жизни, воспринимая мир в мифологических образах. Создавая художественный образ героя, он оживлял его, вводил в реальную жизнь. Сатана или сэр Дэвил, Аделаида, Кайф, Лео, Евграф, месье Зодиак и другие - не просто литературные образы. Нет, для Жана они - реально существующие лица. И он часто рассказывал о своих встречах с Сатаной.
14 мая 1992 года мне предстояло выступить перед группой психологов КГУ, где должен был выступить и Жан. Но 12 мая его не стало.
В день лекции встреча всё же состоялась. Последняя. Молчаливая. Он лежал в траурном убранстве, одетый с иголочки, красиво и торжественно, застыв в одном из мгновений своей поэтической жизни. И тогда я впервые увидела его маму, Елену Геннадьевну Щеглову. И увидела не просто убитую горем мать, а само Материнское Горе. И это Горе она несёт в себе по сей день.
Меня не покидает чувство вины.
Мне кажется, мы, знавшие его, что-то упустили. Восхищались, интересовались, любовались, удивлялись, умилялись, любили, но не оберегали. Его нужно было, наверное, как младенца, укладывать спать, убеждать есть, отдыхать, переодевать… Впрочем, наверное и то, что он вряд ли бы слушал кого-либо. Меня часто возникало желание причесать его длинные волнистые взлохмаченные волосы. Но Жан говорил: «Не надо, всем хочется причесать меня, но я не хочу быть причёсанным». Он решительно отвергал любые советы учиться литературному и музыкальному творчеству, классический подход к своим стихам, попыткам править и редактировать их. Он жил, как хотел, и творил, как хотел. И в этом он был, по мысли Уитмена, настоящим поэтом. Вот только не от Бога, а от Сатаны.
Припоминаю последний разговор.
- Жан, ты общаешься с Сатаной и волей-неволей привлекаешь к себе сакральные силы Тьмы. А выдержишь ли ты такое общение; ведь ты можешь погрузиться в тёмный водоворот, тебя может засосать та самая стихия, которая питает?
- Смерти не нужно бояться, она вовсе не похожа на скелет с косой в руке. Это просто её устрашающий образ для толпы. Сатана тоже не козлоногое существо, а всемогущий гений, ведущий многовековую войну с Пустотой, и его мало интересует, как мы тут его представляем.
Жана нет. И для меня его смерть такая же загадка, как и его жизнь. И он незабываем как человек, как поющий поэт. Незабываем его голос. И сейчас я слышу его:
Я не исчезну, себя сократив,
Буду являться с мгновеньем зенита.
Этот космический речитатив
Вывел огнём под ногами: ‘Finita’!
Время фальцетом пронзить высоту,
Наша любовь в затуманенных гнёздах.
Я без тебя никуда не уйду,
Даже когда исчерпается воздух.
С.Ковальская
1994
текст - стр.374-376
Жан д'Алевье на фоне флага своей веры
Художник - Е.Строкина
Предисловие
к книге ‘Сгинувшая Лига XIV века’
Эта книга продолжает знакомить читателей с творчеством Геннадия Мигачёва. Всё, что он написал, объединяет единая философия его понимания ценностей мира, его Вера. Истоки этой веры раскрываются в романе ‘Сгинувшая Лига XIV века’, а ‘Философские тетради’ - её сжатая поэтика. Рассказы и песни написаны на различные сюжеты взаимосвязи миров.
Огромен и поэтичен мир Геннадия Мигачёва. Носителями самого прекрасного у него являются Первый или сэр Дэвил, его возлюбленная Леди Аделаида, их сыновья - Кайф, Лео и Евграф, проектирующие в людях всевозможные личностные и психологические оттенки. Посмотрите - и вы найдёте вокруг себя Ночных Ключей, волевых, раскрепощённых людей, или Лиловых Волков, преданных и честных, Генерал Брусника из свиты Первого сражается за природу, Альфред Зодиак - свободный электрон, но всегда рядом, когда трудно. Ночной Монах рассыпает самоцветы своей души. Прозрачная Ностальгия или смерть - как высшее проявление любви, которую можно заслужить лишь достойно прожитой жизнью.
Этот мир у Геннадия Мигачёва, писателя, философа связывается с активной жизненной позицией, когда добро надо защищать - это у него называется Зло во имя Добра. Но на стыке Зла (Дьявол), Добра (Бога) и Небытия, отражённых в книге на схеме мироздания, проявляется разряженное пространство, которое контролирует Гул. Это мир серости, пустоты, пороков, лжи. Вот против чего направлен мир Геннадия Мигачёва. В бард-опере ‘Гул’, написанной им в 12 лет, рассказана история, как в 3028 году д.н.э. он был создан Гулом. Но осознав пороки своего создателя, после долгой борьбы в течение многих жизней, он сумел войти с этой силой в противостояние. Это героический акт воли к духовности. В рассказе ‘Судьба Тореро’ описан завершающий этап этой борьбы.
В этой жизни Геннадию Мигачёву уготован сумасшедший ритм, многие таланты, счастье любви и всего 20 лет жизни, в которой было всё. Он любящий и внимательный сын, внук, ответно любимый. У него обширный круг знакомых, друзей, среди которых есть учёные, священники, художники, поэты и зэки. Гена ходит в горы, в тайгу, подрабатывает на заводе, поступает и бросает один за другим два института, ПТУ, занимается спортом: бег, футбол, боевые искусства, стрельба, водное плавание (в 14 лет выполняет норму кандидата в мастера спорта). Но самое главное, он выступает на концертах, участвует в фестивале, появляются романы, рассказы, сотни песен, которые пишет везде: в транспорте, на лекциях, у друзей… Его эрудиция такова, что, пожалуй, не было ни одной темы, которую он не мог бы основательно обсудить со знатоком; разносторонность отразилась на тематике творчества, где есть живопись, музыка, исторические события, физика, химия, пересечение миров, смех, веселье, любовь и печаль.
Геннадий Мигачёв помнит все свои песни; меняя тематику своих импровизированных концертов, мог петь по несколько часов подряд и песней ответить на любую заданную тему, любое настроение. Стихи-песни поражали прекрасным слогом, замечательными метафорами, виртуозными рифмами, музыка - красотой мелодий, богатством аккордов: всё это восхищало слушателей.
В 13-14 лет написан первый роман ‘Жан д’Алевье’, который успели прочитать только мать и некоторые одноклассники, и потерян на соревнованиях по подводному спорту. Тогда же он взял этот псевдоним, позволивший ему почти всю жизнь не расставаться с любимым героем; последние произведения подписал именем Зигфрид, а незадолго до смерти вернулся к имени, данному родителями в этой жизни.
Роман ‘Сгинувшая Лига XIVвека’ написана Геннадием Мигачёвым в 18 лет. Главный герой романа всё тот же Жан, которому довелось быть защитником Веры, участвовать в героических событиях при осаде Вергилия, быть сподвижником замечательных и мужественных людей, и которому суждено было спастись, чтобы через века пронести свою Веру и сделать её достоянием всех людей. И Геннадий-Жан выполнил своё предназначение. Его жизнь, его песни стали стрелой, пущенной из глубины веков.
Не вспомнить мне сути заброшенных тем,
Забытых проблем не решить,
Ведь тысячи лет прожил я лишь затем,
Чтоб больше ни разу не жить.
‘Философские тетради’ написаны незадолго до смерти. Это квинтэссенция его веры. Качество, которое приобрело его творчество, углублённость, зрелость отражаются и в том, что он здесь подписывается новым и последним именем - Зигфрид.
А в жизни Гена был самым настоящим мальчишкой - озорным, весёлым, бесшабашным. И только при более близком знакомстве могли удивлять его глубинные доброта, преданность, ответственность, необычайная правдивость и возникало ощущение, что он старше, намного… В нём было столько жизненной силы и энергии, что его хватало на всё и всех. Казалось, не было ни одной области жизни, которую бы он не знал, ни одного человека, великого или незаметного, которого проигнорировал, не ответил. И Геннадий Мигачёв и Жан д’Алевье, и Зигфрид были пронизаны той великой сутью любви, которая порождала его действовать, жить, творить.
Тот всегда сможет выйти наружу,
Из бумаги, сквозь сгустки белил,
Кто свою самоцветную душу
Всю в ногах у любви расстрелил…
Г. Валеева
mекст - стр.5-6
О Геннадии Мигачёве - Жане д’Алевье
Г.С. Мигачёв молодой, безвременно ушедший из жизни поэт и бард, уже приобрёл имя в Республике и за её пределами после выхода в свет книги ‘Меня никогда не было’. Трудно назвать такой орган печати, в котором не печатались бы благожелательные отзывы о ней.
Вот почему у меня нет никакого сомнения в необходимости издания новой книги.
Представленная рукопись не только подтверждает прежнее, уже прочно сложившееся мнение о Мигачёве Г.С. как о человек необычайно талантливом, высокоодарённом, но и открывает новые грани его таланта. Мы видим его и как очень поэтичного, романтичного прозаика, и как сказочника, и как автора философских эссе, и просто как человека думающего о жизни, о себе и о людях в своих дневниковых записях. Когда знакомишься с этой, ранее неопубликованной частью его наследия, то в новом свете предстаёт и его поэзия. Возникает цепь ассоциаций, начинает срабатывать закон внутреннего сцепления, и мысль поэта раскрывается во всей глубине и свежести.
Многое тут зависит и от композиции, и от тонкой, умелой редактуры. Думается, работа Р. Кожевниковой идёт только на пользу книге; будь автор жив, он бы, безусловно, согласился и был бы только благодарен.
Книга Г.С. Мигачёва, без всякого сомнения, внесёт свой вклад в духовную жизнь республики и ‘страны поэзии’ в целом.
Рафаэль Мустафин,
член Союза писателей республики Татарстан,
главный редактор журнала ‘Татарстан’
текст - стр.7
Воспроизведение текста
и редактура - Viola Morrison
С любимой девушкой Юлей
Встреча с фиолетовым волком
К роману 'Сгинувшая Лига XIV века' - глава XXV
Художник - О.Волчков
Леди Аделаида
К стихотворению 'Сновиденье'
Художник - Ю.Клыкова
Трудно примириться. Я вижу его живым и только живым, хотя знаю, что он больше никогда не появится в нашем доме. Как прежде. И как всегда - дерзкий, нежный, шумный, романтичный, бурный, загадочный, громкий, трогательный, сокрушительный - и дьявольски красивый поющий.
Вспоминается первая встреча. Высокий, худощавый, но с крепкими развёрнутыми плечами, белокурый, бледнолицый, но с пронзительными голубыми глазами - он словно явился из древнеславянского племени, но назвался Жаном д’Алевье. Уже с порога поклонился низко, извиняющее и почтительно. Одет в видавшие не одну смену мод узковатую белую рубашку и коротковатые кирпичного цвета брюки. Пружинистая походка. Движения несколько диковатые. В руках шестиструнная гитара на старенькой-престаренькой ленточке. Он нежно погладил её как живой волшебный сосуд и запел. Голос его звучал сильно, резко и необыкновенно вдохновенно. Слова песен, будто огненные факелы, освещали его мужественный облик и, как древние оракулы, предвещали незавершённость диковинному дарованию. Пред нами предстал, вне всякого сомнения, яркий, талантливый поющий русский поэт, хотя с первых звуков бросались в глаза, резали ухо, отвергались умом и душой отдельные метафоры, образы, строчки, стихи, ноты. Это был какой-то стихийный самородок, мощный пласт внеземной энергии.
Мы приняли друг друга. Разговорились. Жан объявил себя братом Сатаны. Меня это неприятно удивило: что может быть у него общего с Князем тьмы?
- Ты напрасно считаешь его врагом, - сказал он, - Сатана борется с Пустотой, с Бездуховностью.
- Но ведь он традиционно в восприятии людей - воплощение силы Зла?
- Зло во имя Добра. Мир несовершенен, далёк от идеала. И потому борьба между Злом и Добром - естественное состояние нашей жизни.
- Но почему ты не с Богом, сутью которого являются Любовь, Истина и Добро?
- Вера в Бога - удел слабых духом и телом, готовых к смирению и покорности, а я - бунтарь и уважаю людей, способных даже ценой собственной жизни сказать ‘нет’, бесстрашных и свободных, подлинно свободных.
Жан говорил страстно и убеждённо, слушал, не вступая в спор. И больше пел. Наверное, он не мог или не хотел доказывать своим оппонентам на схоластическом философском языке ‘теорию доброго Сатаны’. Это уже прекрасно сделал Булгаков, которого он очень ценил. Он ‘пел’ свою философию жизни, он ‘рисовал’ её голосом неистово, как Ван Гог. Он сам был частью огромной фантастической, впечатляющей своей обречённостью картины. Признаться, я зачастую не улавливала ни слов, ни мелодий песен Жана. Меня пленяло, очаровывало его эмоциональное состояние. Он исполнял не просто песни, он исполнял чувства: любовь, грусть, смерть, восхищение, ностальгию, ярость, страдание… В такие мгновения и он сам был глубоким воплощением этих чувств, завораживающих и покоряющих слушателей.
Однажды мы вышли довольно поздно провожать Жана домой. Был первый час ночи. Путь предстоял совсем не близкий, и он запел:
Наша жизнь - призывающий гений,
Исчерпаема, как водоём,
Про закон неизбежности трений
Мы сегодня спокойно споём…
И стали отворяться окна, двери, появляться на балконах полуодетые фигуры… Я испугалась: «Жан, потише, сейчас поднимут шум». А он невозмутимо продолжал:
Из-за синих ветвей чья-то песня слышна,
Где-то справа змеится дорога,
Рисовать этот мир впечатлением сна -
Это право Винсента Ван Гога…
В ночной тишине звучал его голос. И люди слушали…
Жан представлял целую сокровищницу сжатых, спрессованных эмоций, интонаций, настроений, оттенков чувств. И порой мне становилось страшно за него. В течение минуты его лицо становилось неузнаваемым: наивность сменялась дерзким вызовом, печаль - неудержимым весельем, мягкость - стальной жестокостью… Словно идущая из глубины мироздания экспрессия сообщала некий пассионарный толчок его поэтическому творчеству, являясь основой вдохновения, хотя он подчёркивал, что для него депрессия - идеальное внутреннее состояние для рождения поэзии.
Любопытно, что его друзья на мой вопрос о любимой пище Жана единодушно заявили: «Вода». Почему? Не знаю. Может, потому, что увлекался в детстве подводным плаваньем, может, верил в магическую силу воды, может, просто действительно любил её. Мне же казалось, что водой он заглушал внутренний огонь, который, если не находил выхода, приносил ему мучительные страдания.
Жан притягивал к себе, изумлял разнообразием, богатством и уникальностью своей натуры. Сегодня, когда молодые люди в большинстве своём заняты материальными проблемами, ищут деньги, развлечения, тратят время на удовлетворение своего мелкого тщеславия, он являлся редчайшим исключением. Он жил как единый порыв ветра, стремительно и целенаправленно, как полёт стрелы.
Родился, учился и вырос в Казани. Писать начал в школьные годы. В 17 лет получил звание лауреата (первое место за авторскую песню) IV фестиваля авторской песни 1989 года в Набережных Челнах. Читал много и обо всём подряд. Обожал Сумарокова, Ломоносова, Лермонтова. Признавал, но не принимал Толстого. Боготворил Ницше. Преклонялся перед женщиной, её красотой, духовностью, видел в ней источник добра и света. Очень тепло и трепетно рассказывал о своей маме и восторженно о любимой девушке. Презирал всевозможные коммерческие шоу и массовую культуру, одевался более чем скромно. Не пил и не курил. Писал много: стихи, песни, романы, просто размышления. И пел тоже очень много - везде, где его слушали. ‘Принц Северных Гор’ - так называется один из его рассказов, в котором, мне кажется, воплощена его духовная суть.
Мне казалось, что он слишком оторван от реальной жизни, воспринимая мир в мифологических образах. Создавая художественный образ героя, он оживлял его, вводил в реальную жизнь. Сатана или сэр Дэвил, Аделаида, Кайф, Лео, Евграф, месье Зодиак и другие - не просто литературные образы. Нет, для Жана они - реально существующие лица. И он часто рассказывал о своих встречах с Сатаной.
14 мая 1992 года мне предстояло выступить перед группой психологов КГУ, где должен был выступить и Жан. Но 12 мая его не стало.
В день лекции встреча всё же состоялась. Последняя. Молчаливая. Он лежал в траурном убранстве, одетый с иголочки, красиво и торжественно, застыв в одном из мгновений своей поэтической жизни. И тогда я впервые увидела его маму, Елену Геннадьевну Щеглову. И увидела не просто убитую горем мать, а само Материнское Горе. И это Горе она несёт в себе по сей день.
Меня не покидает чувство вины.
Мне кажется, мы, знавшие его, что-то упустили. Восхищались, интересовались, любовались, удивлялись, умилялись, любили, но не оберегали. Его нужно было, наверное, как младенца, укладывать спать, убеждать есть, отдыхать, переодевать… Впрочем, наверное и то, что он вряд ли бы слушал кого-либо. Меня часто возникало желание причесать его длинные волнистые взлохмаченные волосы. Но Жан говорил: «Не надо, всем хочется причесать меня, но я не хочу быть причёсанным». Он решительно отвергал любые советы учиться литературному и музыкальному творчеству, классический подход к своим стихам, попыткам править и редактировать их. Он жил, как хотел, и творил, как хотел. И в этом он был, по мысли Уитмена, настоящим поэтом. Вот только не от Бога, а от Сатаны.
Припоминаю последний разговор.
- Жан, ты общаешься с Сатаной и волей-неволей привлекаешь к себе сакральные силы Тьмы. А выдержишь ли ты такое общение; ведь ты можешь погрузиться в тёмный водоворот, тебя может засосать та самая стихия, которая питает?
- Смерти не нужно бояться, она вовсе не похожа на скелет с косой в руке. Это просто её устрашающий образ для толпы. Сатана тоже не козлоногое существо, а всемогущий гений, ведущий многовековую войну с Пустотой, и его мало интересует, как мы тут его представляем.
Жана нет. И для меня его смерть такая же загадка, как и его жизнь. И он незабываем как человек, как поющий поэт. Незабываем его голос. И сейчас я слышу его:
Я не исчезну, себя сократив,
Буду являться с мгновеньем зенита.
Этот космический речитатив
Вывел огнём под ногами: ‘Finita’!
Время фальцетом пронзить высоту,
Наша любовь в затуманенных гнёздах.
Я без тебя никуда не уйду,
Даже когда исчерпается воздух.
С.Ковальская
1994
текст - стр.374-376
Жан д'Алевье на фоне флага своей веры
Художник - Е.Строкина
Предисловие
к книге ‘Сгинувшая Лига XIV века’
Эта книга продолжает знакомить читателей с творчеством Геннадия Мигачёва. Всё, что он написал, объединяет единая философия его понимания ценностей мира, его Вера. Истоки этой веры раскрываются в романе ‘Сгинувшая Лига XIV века’, а ‘Философские тетради’ - её сжатая поэтика. Рассказы и песни написаны на различные сюжеты взаимосвязи миров.
Огромен и поэтичен мир Геннадия Мигачёва. Носителями самого прекрасного у него являются Первый или сэр Дэвил, его возлюбленная Леди Аделаида, их сыновья - Кайф, Лео и Евграф, проектирующие в людях всевозможные личностные и психологические оттенки. Посмотрите - и вы найдёте вокруг себя Ночных Ключей, волевых, раскрепощённых людей, или Лиловых Волков, преданных и честных, Генерал Брусника из свиты Первого сражается за природу, Альфред Зодиак - свободный электрон, но всегда рядом, когда трудно. Ночной Монах рассыпает самоцветы своей души. Прозрачная Ностальгия или смерть - как высшее проявление любви, которую можно заслужить лишь достойно прожитой жизнью.
Этот мир у Геннадия Мигачёва, писателя, философа связывается с активной жизненной позицией, когда добро надо защищать - это у него называется Зло во имя Добра. Но на стыке Зла (Дьявол), Добра (Бога) и Небытия, отражённых в книге на схеме мироздания, проявляется разряженное пространство, которое контролирует Гул. Это мир серости, пустоты, пороков, лжи. Вот против чего направлен мир Геннадия Мигачёва. В бард-опере ‘Гул’, написанной им в 12 лет, рассказана история, как в 3028 году д.н.э. он был создан Гулом. Но осознав пороки своего создателя, после долгой борьбы в течение многих жизней, он сумел войти с этой силой в противостояние. Это героический акт воли к духовности. В рассказе ‘Судьба Тореро’ описан завершающий этап этой борьбы.
В этой жизни Геннадию Мигачёву уготован сумасшедший ритм, многие таланты, счастье любви и всего 20 лет жизни, в которой было всё. Он любящий и внимательный сын, внук, ответно любимый. У него обширный круг знакомых, друзей, среди которых есть учёные, священники, художники, поэты и зэки. Гена ходит в горы, в тайгу, подрабатывает на заводе, поступает и бросает один за другим два института, ПТУ, занимается спортом: бег, футбол, боевые искусства, стрельба, водное плавание (в 14 лет выполняет норму кандидата в мастера спорта). Но самое главное, он выступает на концертах, участвует в фестивале, появляются романы, рассказы, сотни песен, которые пишет везде: в транспорте, на лекциях, у друзей… Его эрудиция такова, что, пожалуй, не было ни одной темы, которую он не мог бы основательно обсудить со знатоком; разносторонность отразилась на тематике творчества, где есть живопись, музыка, исторические события, физика, химия, пересечение миров, смех, веселье, любовь и печаль.
Геннадий Мигачёв помнит все свои песни; меняя тематику своих импровизированных концертов, мог петь по несколько часов подряд и песней ответить на любую заданную тему, любое настроение. Стихи-песни поражали прекрасным слогом, замечательными метафорами, виртуозными рифмами, музыка - красотой мелодий, богатством аккордов: всё это восхищало слушателей.
В 13-14 лет написан первый роман ‘Жан д’Алевье’, который успели прочитать только мать и некоторые одноклассники, и потерян на соревнованиях по подводному спорту. Тогда же он взял этот псевдоним, позволивший ему почти всю жизнь не расставаться с любимым героем; последние произведения подписал именем Зигфрид, а незадолго до смерти вернулся к имени, данному родителями в этой жизни.
Роман ‘Сгинувшая Лига XIVвека’ написана Геннадием Мигачёвым в 18 лет. Главный герой романа всё тот же Жан, которому довелось быть защитником Веры, участвовать в героических событиях при осаде Вергилия, быть сподвижником замечательных и мужественных людей, и которому суждено было спастись, чтобы через века пронести свою Веру и сделать её достоянием всех людей. И Геннадий-Жан выполнил своё предназначение. Его жизнь, его песни стали стрелой, пущенной из глубины веков.
Не вспомнить мне сути заброшенных тем,
Забытых проблем не решить,
Ведь тысячи лет прожил я лишь затем,
Чтоб больше ни разу не жить.
‘Философские тетради’ написаны незадолго до смерти. Это квинтэссенция его веры. Качество, которое приобрело его творчество, углублённость, зрелость отражаются и в том, что он здесь подписывается новым и последним именем - Зигфрид.
А в жизни Гена был самым настоящим мальчишкой - озорным, весёлым, бесшабашным. И только при более близком знакомстве могли удивлять его глубинные доброта, преданность, ответственность, необычайная правдивость и возникало ощущение, что он старше, намного… В нём было столько жизненной силы и энергии, что его хватало на всё и всех. Казалось, не было ни одной области жизни, которую бы он не знал, ни одного человека, великого или незаметного, которого проигнорировал, не ответил. И Геннадий Мигачёв и Жан д’Алевье, и Зигфрид были пронизаны той великой сутью любви, которая порождала его действовать, жить, творить.
Тот всегда сможет выйти наружу,
Из бумаги, сквозь сгустки белил,
Кто свою самоцветную душу
Всю в ногах у любви расстрелил…
Г. Валеева
mекст - стр.5-6
О Геннадии Мигачёве - Жане д’Алевье
Г.С. Мигачёв молодой, безвременно ушедший из жизни поэт и бард, уже приобрёл имя в Республике и за её пределами после выхода в свет книги ‘Меня никогда не было’. Трудно назвать такой орган печати, в котором не печатались бы благожелательные отзывы о ней.
Вот почему у меня нет никакого сомнения в необходимости издания новой книги.
Представленная рукопись не только подтверждает прежнее, уже прочно сложившееся мнение о Мигачёве Г.С. как о человек необычайно талантливом, высокоодарённом, но и открывает новые грани его таланта. Мы видим его и как очень поэтичного, романтичного прозаика, и как сказочника, и как автора философских эссе, и просто как человека думающего о жизни, о себе и о людях в своих дневниковых записях. Когда знакомишься с этой, ранее неопубликованной частью его наследия, то в новом свете предстаёт и его поэзия. Возникает цепь ассоциаций, начинает срабатывать закон внутреннего сцепления, и мысль поэта раскрывается во всей глубине и свежести.
Многое тут зависит и от композиции, и от тонкой, умелой редактуры. Думается, работа Р. Кожевниковой идёт только на пользу книге; будь автор жив, он бы, безусловно, согласился и был бы только благодарен.
Книга Г.С. Мигачёва, без всякого сомнения, внесёт свой вклад в духовную жизнь республики и ‘страны поэзии’ в целом.
Рафаэль Мустафин,
член Союза писателей республики Татарстан,
главный редактор журнала ‘Татарстан’
текст - стр.7
Воспроизведение текста
и редактура - Viola Morrison
С любимой девушкой Юлей
Встреча с фиолетовым волком
К роману 'Сгинувшая Лига XIV века' - глава XXV
Художник - О.Волчков
Леди Аделаида
К стихотворению 'Сновиденье'
Художник - Ю.Клыкова