Продолжение про Джерси сити
Если посмотреть на наш славный город Джерси Сити с юга на север, то это метафора целой жизни: он начинается, простите, из того самого места, а кончается темным туннелем, уходящим в другой мир.
Итак, он начинается отвергнутой Нью Йорком скорбной пиздой Церетели, у которой в середине, по-моему, колокольчик или сопля, или баба копра - такая чугунная чушка на цепи, которой рушат недорушенное. Никогда не решалась подойти ближе. Эту дармовую пизду загнали на край парка, чтобы не смущать мамаш с детьми и подростками на бейсбольном поле. Не кидайте в меня камни, бросьте в создателя, но назвать ее иначе не поворачивается язык, потому как истина искусства требует истины определения.
Но отвернемся от нее, перед нами бухта, встает славный город Нью Йорк, уже не только славный, но и великий. Если Рим -вечный город, то Нью Йорк - внезапный. Но о нем в другой раз, чудесный парк простирается вдоль залива и устья Гудзона, с которым еще Маяковский лажанулся от государственной ненависти: Бруклинский мост не тут, а совсем через другую реку.
Парк кончается заброшенным вокзалом, в позапрошлом веке там кипело движение, свистели паровозы, спешили носильщики и дамы со шляпными коробками, везли на запад европейское и азиатское. Сейчас это место напоминает желездорожные пути нацистского концлагеря: заросшие травой рельсы, птичьи гнезда под дырявой крышей дебаркадера. За парком - Грустный район, на ступеньках полубесплатных домов сидят бесформенные юные мамаши с детьми, несется рэп, юные отцы раскачиваются рядом. Иногда из окна несется ругань пожилых, кидают бутылки.
Потом места веселеют, залезает туда служивый нью-йоркский народ, индусы, мечтающие перебраться подальше, китайцы, только что прибывшие из капитализирующегося коммунизма. К середине города разделяется он на побережье с высокими богатыми домами и низину, разную и забавную.
Там можно встретить доходный дом в готическом стиле: горгульи по бокам, башенки, стрельчатые рамы давно немытых окон. Статуя в мушкетерском плаще - основатель города в 1660-каком-то году голландский офицер Петрус Стувесант - во дворе школы имени Мартина Лютера Кинга. Деревянные дома с витыми чугунными баллюстрадами балконов, бесконечные церкви всяких фасонов христианской веры, приземистые, несимметричные. Как помнили туманную родину, как хватило камней - так и построили. Всех объединяет графитти плотным слоем.
Толпа школьников выбегает из католической школы. Мгновенно, штаны спускаются на задницу, юбки, напротив, задираются до нее же. Монахини-училки отходят к остановке, зажигают сигаретки, a господь смотрит.
По улицам неторопливо идут мусульмане всех мастей, латино всех мастей, традиционные индусы. Все друг друга не любят, но приличия соблюдают. Мусульмане постепенно приобретают дома, им продают церкви и синагоги под мечети, и остальные народы начинают трезветь от собственной щедрой доброжелательности и деликатности, начинаются горячие протесты и горькие упреки. Убийцы башен-близнецов таились где-то здесь, на этих улицах.
Город постепенно возвышается на высокое плато. Изящные викторианские дома, оживленная центральная улица, полная мексиканских и бразильских ресторанов, дешевых веселых магазинчиков, неумолкающая музыка допоздна, настоящий трамвай звякает под горой. Вечерами загораются светные фонарики на деревьях. Жители наряжают детей и выходят погулять. На улицах танцуют, старики любуются. Нечаянный праздник для всех, - дешевая радость улетающей жизни.
Улица обрывается крутым поворотом, больницей и темным жерлом туннеля имени президента Линкольна. И уже другие городишки продолжают населять правый берег Гудзона и смотреть на сверкающий Нью Йорк на том берегу.
И фотографии в порядке описания:
(самые эмоциональные и художественные - это мой муж снимал. Хвалюсь без имхо)
Итак, он начинается отвергнутой Нью Йорком скорбной пиздой Церетели, у которой в середине, по-моему, колокольчик или сопля, или баба копра - такая чугунная чушка на цепи, которой рушат недорушенное. Никогда не решалась подойти ближе. Эту дармовую пизду загнали на край парка, чтобы не смущать мамаш с детьми и подростками на бейсбольном поле. Не кидайте в меня камни, бросьте в создателя, но назвать ее иначе не поворачивается язык, потому как истина искусства требует истины определения.
Но отвернемся от нее, перед нами бухта, встает славный город Нью Йорк, уже не только славный, но и великий. Если Рим -вечный город, то Нью Йорк - внезапный. Но о нем в другой раз, чудесный парк простирается вдоль залива и устья Гудзона, с которым еще Маяковский лажанулся от государственной ненависти: Бруклинский мост не тут, а совсем через другую реку.
Парк кончается заброшенным вокзалом, в позапрошлом веке там кипело движение, свистели паровозы, спешили носильщики и дамы со шляпными коробками, везли на запад европейское и азиатское. Сейчас это место напоминает желездорожные пути нацистского концлагеря: заросшие травой рельсы, птичьи гнезда под дырявой крышей дебаркадера. За парком - Грустный район, на ступеньках полубесплатных домов сидят бесформенные юные мамаши с детьми, несется рэп, юные отцы раскачиваются рядом. Иногда из окна несется ругань пожилых, кидают бутылки.
Потом места веселеют, залезает туда служивый нью-йоркский народ, индусы, мечтающие перебраться подальше, китайцы, только что прибывшие из капитализирующегося коммунизма. К середине города разделяется он на побережье с высокими богатыми домами и низину, разную и забавную.
Там можно встретить доходный дом в готическом стиле: горгульи по бокам, башенки, стрельчатые рамы давно немытых окон. Статуя в мушкетерском плаще - основатель города в 1660-каком-то году голландский офицер Петрус Стувесант - во дворе школы имени Мартина Лютера Кинга. Деревянные дома с витыми чугунными баллюстрадами балконов, бесконечные церкви всяких фасонов христианской веры, приземистые, несимметричные. Как помнили туманную родину, как хватило камней - так и построили. Всех объединяет графитти плотным слоем.
Толпа школьников выбегает из католической школы. Мгновенно, штаны спускаются на задницу, юбки, напротив, задираются до нее же. Монахини-училки отходят к остановке, зажигают сигаретки, a господь смотрит.
По улицам неторопливо идут мусульмане всех мастей, латино всех мастей, традиционные индусы. Все друг друга не любят, но приличия соблюдают. Мусульмане постепенно приобретают дома, им продают церкви и синагоги под мечети, и остальные народы начинают трезветь от собственной щедрой доброжелательности и деликатности, начинаются горячие протесты и горькие упреки. Убийцы башен-близнецов таились где-то здесь, на этих улицах.
Город постепенно возвышается на высокое плато. Изящные викторианские дома, оживленная центральная улица, полная мексиканских и бразильских ресторанов, дешевых веселых магазинчиков, неумолкающая музыка допоздна, настоящий трамвай звякает под горой. Вечерами загораются светные фонарики на деревьях. Жители наряжают детей и выходят погулять. На улицах танцуют, старики любуются. Нечаянный праздник для всех, - дешевая радость улетающей жизни.
Улица обрывается крутым поворотом, больницей и темным жерлом туннеля имени президента Линкольна. И уже другие городишки продолжают населять правый берег Гудзона и смотреть на сверкающий Нью Йорк на том берегу.
И фотографии в порядке описания:
(самые эмоциональные и художественные - это мой муж снимал. Хвалюсь без имхо)