Из некролога на смерть Сталина в газете The Times 6 марта 1953 года
Смерть Сталина, как и смерть Ленина 29 лет тому назад, знаменует окончание эпохи в российской истории. Редко случалось так, чтобы два следовавших один за другим лидера великой страны столь полно удовлетворяли ее изменявшиеся потребности и столь успешно проводили ее через кризисные периоды. Ленин стоял у кормила власти в течение пяти лет, на которые пришлись революция, гражданская война и шаткая стабилизация. Сталин, придя к власти после революции, унаследовал задачу организации и дисциплинирования революционного государства, приведения в исполнение революционных программ по созданию плановой промышленности и коллективизированного сельского хозяйства. Таким образом, он подготовил страну к встрече с серьёзнейшей внешней угрозой со времен Наполеона, триумфально провел через четырёхлетнее испытание вторжением и разорением.
Контраст между характерами этих двух людей соответствует разнице в стоявших перед ними задачах. Ленин был незаурядным мыслителем, идеалистом, превосходным революционным агитатором. Сталин этими качествами не обладал, да и не нуждался в них. Он был прежде всего администратором, организатором и политиком. Оба были беспощадны в реализации политики, с их точки зрения жизненно необходимой для того дела, о котором они радели. Но у Сталина, казалось, не было того элемента гуманности, которого, как правило, придерживался в личных отношениях Ленин, хотя государственные мужи из антигитлеровской коалиции, имевшие с ним дело во время войны, единодушно признавали за ним открытость к диалогу, благожелательность, исключительную готовность смягчать бескомпромиссность своих подчиненных. По мере того как война близилась к завершению, Сталин, то ли по состоянию здоровья, то ли по причинам политического характера, становился все менее доступным для представителей западных держав. Возник раскол, которому было суждено углубляться на совещаниях ООН и в политике сателлитов России по отношению к Западу, пока в Корее не вспыхнуло открытое вооруженное противостояние, до сих пор остающееся источником раздражения и отравляющее международные отношения.
На момент своей смерти маршал Сталин занимал положение, почти не имеющее аналогов в мировой истории. Его редкие появления на публике вызывали проявления неимоверного энтузиазма; к его речам и произведениям по любому вопросу (лингвистика, военное дело, биология и история, а также теория коммунизма) отношение было практически как к богодухновенным текстам, сотни толкователей изучали их в мельчайших подробностях. Цитата из трудов Сталина была неоспоримым решающим аргументом в любом споре. Одного лишь упоминания его имени на политических дебатах в любом из государств-сателлитов было достаточно, чтобы все присутствующие вскочили со своих мест и устроили продолжительную овацию. Легенда о Сталине стала неотъемлемой частью цепи, объединявшей ортодоксальных коммунистов по всему миру. <...>
В середине тридцатых, когда полным ходом шла индустриализация, а коллективизация уже была завершена, вполне могло показаться, что Советский Союз выходит в спокойные воды... Эти ожидания не оправдались. В середине тридцатых Советский Союз вошел в фазу новых штормов и напряженности... Сталин решил нанести мощный удар. В последовавшей панике сводились старые счеты, наносились новые обиды, и все, возможно, зашло значительно дальше, чем Сталин и кто бы то ни было другой рассчитывал поначалу. <...>
Очевидно, что в тридцатые годы советская внешняя политика, как в значительной степени и политика внутренняя, были детищами Сталина. По своим склонностям он давно уже был скорее советским националистом, чем интернационалистом; и теперь, прочно утвердившись у власти, он едва ли стал бы уклоняться от какого-либо из следствий «социализма в одной отдельно взятой стране». Столкнувшись с германской угрозой, он без всякого смущения осуществил коренные идеологические преобразования, необходимые для того, чтобы Советский Союз получил возможность войти в Лигу Наций и заключить союзные договоры с Францией и Чехословакией. В конечном итоге этот проект провалился не из-за отсутствия доброй воли со стороны Советов, а из-за слабости Франции и из-за «двойственной» (как это представилось Советскому Союзу) политики Великобритании. До тех пор пока Великобританию можно было заподозрить в колебаниях между заключением договора с Германией и присоединением к единому фронту против неё, Сталин, со своей стороны, также рассматривал обе этих возможности. Мюнхен, хотя и стал сильным ударом по перспективе сотрудничества, был, тем не менее, отчасти компенсирован британской программой перевооружения, так что на протяжении всей зимы загадка британской политики так и оставалась неразрешенной...
Спусковым крючком стал захват Гитлером Праги в середине марта. Великобритания стала судорожно готовиться к войне и искать союзников на Востоке. У нее по-прежнему было две возможности: с одной стороны, можно было заключить альянс с Советским Союзом ценой принятия советской политики в Восточной Европе - в Польше, Румынии, странах Балтии; с другой - она могла заключить альянсы с антисоветскими правительствами названных стран ценой вытеснения Советского Союза во враждебный лагерь. Британская дипломатия была слишком простодушной и слишком плохо осведомлённой о Восточной Европе, чтобы понимать, насколько сложный перед ней стоит выбор. Она импульсивно связала себя пактами о гарантиях с Польшей и Румынией; и через несколько дней, третьего мая, отставка Литвинова и замена его Молотовым сигнализировали о коренных переменах в советской внешней политике. <...>
Вторжение Германии в Советский Союз 22 июня 1941 года и почти сразу же возникшая угроза столице возложили на плечи Сталина почти невероятный груз тревоги и ответственности... Он неустанно работал над тем, чтобы обеспечить своей стране неоспоримый паритет с другими великими державами, который она заслужила своими достижениями и жертвами, принесенными в ходе войны. <...>
В период войны два выдающихся решения в сфере внутренней политики - роспуск Коминтерна и признание Православной церкви - были, без сомнения, приняты Сталиным из уважения к мнению союзников; однако они согласовались с его давней (и усилившейся в результате войны) склонностью ставить национальные соображения выше идеологических. <...>
Беспримерная популярность, которую русский народ в целом и маршал Сталин в частности имели на момент окончания войны, быстро уступила место недоверию. Существовали чаяния, что довоенная доктрина «социализма в одной отдельно взятой стране», которая ассоциировалась с именем Сталина, станет основой мирного сосуществования в послевоенный период. Заявления самого Сталина по международным вопросам то подтверждали такие надежды, то опровергали их. Так, отвечая на вопрос московского корреспондента The Sunday Times в сентябре 1946 года, Сталин заявил, что, несмотря на идеологические расхождения, он верит в возможность долгосрочного сотрудничества межу Советским Союзом и демократическими странами Запада, и что коммунизм в одной стране вполне возможен. Эти слова вызвали интерес по всему миру, их сочли благоприятным заявлением, которое станет важным вкладом в ослабление международной напряженности. Однако месяц спустя в ответ на вопросы, направленные ему United Press of America, он заявил, что самую серьёзную угрозу миру во всем мире, с его точки зрения, представляют «поджигатели новой войны» (он перечислил нескольких видных британских и американских государственных мужей), чем нарушил сложившееся ранее хорошее впечатление. Миролюбивое негодование Сталина вступало в противоречие с послевоенной политикой России по отношению к её соседям... Во всех странах, которые были заняты Красной армией, установление коммунистического режима и ликвидация его оппонентов были лишь вопросом времени... В период этой динамичной экспансии России Сталин, как всегда, оставался в тени.
Источник: urokiistorii.ru/history/people/3057
Контраст между характерами этих двух людей соответствует разнице в стоявших перед ними задачах. Ленин был незаурядным мыслителем, идеалистом, превосходным революционным агитатором. Сталин этими качествами не обладал, да и не нуждался в них. Он был прежде всего администратором, организатором и политиком. Оба были беспощадны в реализации политики, с их точки зрения жизненно необходимой для того дела, о котором они радели. Но у Сталина, казалось, не было того элемента гуманности, которого, как правило, придерживался в личных отношениях Ленин, хотя государственные мужи из антигитлеровской коалиции, имевшие с ним дело во время войны, единодушно признавали за ним открытость к диалогу, благожелательность, исключительную готовность смягчать бескомпромиссность своих подчиненных. По мере того как война близилась к завершению, Сталин, то ли по состоянию здоровья, то ли по причинам политического характера, становился все менее доступным для представителей западных держав. Возник раскол, которому было суждено углубляться на совещаниях ООН и в политике сателлитов России по отношению к Западу, пока в Корее не вспыхнуло открытое вооруженное противостояние, до сих пор остающееся источником раздражения и отравляющее международные отношения.
На момент своей смерти маршал Сталин занимал положение, почти не имеющее аналогов в мировой истории. Его редкие появления на публике вызывали проявления неимоверного энтузиазма; к его речам и произведениям по любому вопросу (лингвистика, военное дело, биология и история, а также теория коммунизма) отношение было практически как к богодухновенным текстам, сотни толкователей изучали их в мельчайших подробностях. Цитата из трудов Сталина была неоспоримым решающим аргументом в любом споре. Одного лишь упоминания его имени на политических дебатах в любом из государств-сателлитов было достаточно, чтобы все присутствующие вскочили со своих мест и устроили продолжительную овацию. Легенда о Сталине стала неотъемлемой частью цепи, объединявшей ортодоксальных коммунистов по всему миру. <...>
В середине тридцатых, когда полным ходом шла индустриализация, а коллективизация уже была завершена, вполне могло показаться, что Советский Союз выходит в спокойные воды... Эти ожидания не оправдались. В середине тридцатых Советский Союз вошел в фазу новых штормов и напряженности... Сталин решил нанести мощный удар. В последовавшей панике сводились старые счеты, наносились новые обиды, и все, возможно, зашло значительно дальше, чем Сталин и кто бы то ни было другой рассчитывал поначалу. <...>
Очевидно, что в тридцатые годы советская внешняя политика, как в значительной степени и политика внутренняя, были детищами Сталина. По своим склонностям он давно уже был скорее советским националистом, чем интернационалистом; и теперь, прочно утвердившись у власти, он едва ли стал бы уклоняться от какого-либо из следствий «социализма в одной отдельно взятой стране». Столкнувшись с германской угрозой, он без всякого смущения осуществил коренные идеологические преобразования, необходимые для того, чтобы Советский Союз получил возможность войти в Лигу Наций и заключить союзные договоры с Францией и Чехословакией. В конечном итоге этот проект провалился не из-за отсутствия доброй воли со стороны Советов, а из-за слабости Франции и из-за «двойственной» (как это представилось Советскому Союзу) политики Великобритании. До тех пор пока Великобританию можно было заподозрить в колебаниях между заключением договора с Германией и присоединением к единому фронту против неё, Сталин, со своей стороны, также рассматривал обе этих возможности. Мюнхен, хотя и стал сильным ударом по перспективе сотрудничества, был, тем не менее, отчасти компенсирован британской программой перевооружения, так что на протяжении всей зимы загадка британской политики так и оставалась неразрешенной...
Спусковым крючком стал захват Гитлером Праги в середине марта. Великобритания стала судорожно готовиться к войне и искать союзников на Востоке. У нее по-прежнему было две возможности: с одной стороны, можно было заключить альянс с Советским Союзом ценой принятия советской политики в Восточной Европе - в Польше, Румынии, странах Балтии; с другой - она могла заключить альянсы с антисоветскими правительствами названных стран ценой вытеснения Советского Союза во враждебный лагерь. Британская дипломатия была слишком простодушной и слишком плохо осведомлённой о Восточной Европе, чтобы понимать, насколько сложный перед ней стоит выбор. Она импульсивно связала себя пактами о гарантиях с Польшей и Румынией; и через несколько дней, третьего мая, отставка Литвинова и замена его Молотовым сигнализировали о коренных переменах в советской внешней политике. <...>
Вторжение Германии в Советский Союз 22 июня 1941 года и почти сразу же возникшая угроза столице возложили на плечи Сталина почти невероятный груз тревоги и ответственности... Он неустанно работал над тем, чтобы обеспечить своей стране неоспоримый паритет с другими великими державами, который она заслужила своими достижениями и жертвами, принесенными в ходе войны. <...>
В период войны два выдающихся решения в сфере внутренней политики - роспуск Коминтерна и признание Православной церкви - были, без сомнения, приняты Сталиным из уважения к мнению союзников; однако они согласовались с его давней (и усилившейся в результате войны) склонностью ставить национальные соображения выше идеологических. <...>
Беспримерная популярность, которую русский народ в целом и маршал Сталин в частности имели на момент окончания войны, быстро уступила место недоверию. Существовали чаяния, что довоенная доктрина «социализма в одной отдельно взятой стране», которая ассоциировалась с именем Сталина, станет основой мирного сосуществования в послевоенный период. Заявления самого Сталина по международным вопросам то подтверждали такие надежды, то опровергали их. Так, отвечая на вопрос московского корреспондента The Sunday Times в сентябре 1946 года, Сталин заявил, что, несмотря на идеологические расхождения, он верит в возможность долгосрочного сотрудничества межу Советским Союзом и демократическими странами Запада, и что коммунизм в одной стране вполне возможен. Эти слова вызвали интерес по всему миру, их сочли благоприятным заявлением, которое станет важным вкладом в ослабление международной напряженности. Однако месяц спустя в ответ на вопросы, направленные ему United Press of America, он заявил, что самую серьёзную угрозу миру во всем мире, с его точки зрения, представляют «поджигатели новой войны» (он перечислил нескольких видных британских и американских государственных мужей), чем нарушил сложившееся ранее хорошее впечатление. Миролюбивое негодование Сталина вступало в противоречие с послевоенной политикой России по отношению к её соседям... Во всех странах, которые были заняты Красной армией, установление коммунистического режима и ликвидация его оппонентов были лишь вопросом времени... В период этой динамичной экспансии России Сталин, как всегда, оставался в тени.
Источник: urokiistorii.ru/history/people/3057