Пробный шар - 3 (продолжение, начало в предыдущем посте)
К началу
Чтобы дать нам все, родители очень много работали. Двух инженерских зарплат не хватало, поэтому оба брались за бесконечные халтуры, например, постоянно вели дипломников. К маме приезжали студенты из разных городов. Папа подрабатывал в радиотехникуме с преподаванием на немецком, который он свободно знал. Любая покупка превращалась в событие: «В этом году мы сделаем тебе пальто, а в будущем туфли для меня», - это означало, что весь год они будут пытаться понемножку откладывать из зарплаты, чтобы набрать необходимую сумму. «Одолжить пятерку до получки» - знакомая с детства магическая формула. Эта спасительная пятерка то исчезала, то возникала как неразменный пятак или птица Феникс.
Разумеется, оба они могли легко улучшить свое благосостояние, если бы вступили в партию - это открыло бы для них новые карьерные возможности. Поскольку оба были очень талантливыми специалистами, то такие предложения делались им неоднократно, но они отговаривались тем, что «недостойны» - такой компромисс с совестью никогда даже не рассматривался.
Мама была заместителем главного конструктора завода «Вперед», выпускавшего обувные машины. О, я явственно вижу ваши скептические ухмылки при воспоминаниях об уродливых достижениях советской обувной промышленности. Вы ошибаетесь, читатель! Разве перо виновато в том, что из-под него выходит пошлая мерзость? Оно готово написать про чудное мгновенье и плащ с кровавым подбоем, а им выводят «банька моя, я твой тазик» и «Ленин такой молодой».
Мамины машины могли имитировать сложнейшие движения человеческих рук, но они были бессильны перед понятиями «план» и «норма». Как-то на одну из фабрик поступили жалобы на то, что у туфель отклеивается подметка. Мама поехала туда и издали стала наблюдать за работой. Поняв, в чем дело, она подошла к рабочему с претензией: он же не дает клею застыть, нарушая все инструкции. На что тот ответил, что если слушаться инструкций, то ни за что не успеть выполнить норму, а тогда - прощай премия.
Многие наверняка слышали историю про купленный у японцев для одного из заводов нашей необъятной доисторической родины конвейер с роботом, который специальной рукой удерживал детали нужное время в нужном месте. Когда конвейер стал гнать привычный советский брак, на тот завод приехала комиссия, которая узрела, что народные умельцы накрепко привязали руку несчастного робота, чтобы не лезла куда не надо, так что ей оставалось только бессильно дергаться в своем бесполезном японском рвении.
В начале шестидесятых одну из маминых машин решено было отправить на международную выставку в Лондон. Маму клятвенно заверили, что разумеется, она поедет вместе с машиной. Однако вскоре оказалось, что поехать она не может, потому что... женщина. Помните, у Райкина была миниатюра на ту же тему, там истинный создатель машины не подошел «по профилю». Конечно, и в мамином случае «профиль» был истинной причиной отказа. Ей пришлось срочно натаскивать сгоравшего от стыда сотрудника с чистой анкетой, которого посылали вместо нее, чтобы он мог ответить хоть на какие-то вопросы по устройству машины.
В конце шестидесятых болгарский завод купил еще одну мамину машину в надежде переделать ее для производства футбольных мячей. С этой целью они затребовали к себе конструктора. Им пришлось написать дикое количество писем во все инстанции и использовать все ходы, чтобы все-таки добиться своего. Помните присказку: «курица - не птица, Болгария - не заграница»? Это смотря для кого. При соответствующем пятом пункте и Болгария вполне заграница.
В 68-ом году мама с группой помощников спроектировала совершенно уникальную машину. Эта машина - первая в Ленинграде (вообще первая, не только в обувной промышленности) - получила «Знак качества», что означало соответствие самым высоким международным стандартам. Из-за этого о маме писали в газетах (в том числе в «Ленинградской правде»), о ней была передача по телевидению. Передача записывалась 19 сентября, как раз когда я была в роддоме. Мама очень нервничала и при любой возможности бегала звонить по телефону. Наконец она вернулась счастливая и объявила всем на студии, что ее могут поздравить: у нее только что родился внук. Присутствующие громко рассмеялись, приняв ее слова за шутку: на бабушку мама была похожа не больше, чем Анна Каренина на старуху Изергиль.
Кроме забот о детях и увлеченной работы, мама много занималась домом, где всегда было уютно, красиво и стерильно чисто. А уж готовит она!.. У нее есть друзья - уже здешние, израильские - очень состоятельная пара, владельцы фирмы. Они много путешествуют, бывали во всем мире, едали в лучших ресторанах, и со знанием дела утверждают, что таких блинчиков, как «у Анучки», нет нигде в мире. Ни в каком Париже, где они живут по нескольку месяцев каждый год.
Когда-то моя сестра Лена спросила у своего мужа (теперь уже бывшего), какой по его мнению должна быть идеальная женщина. Он не задумываясь ответил: идеальная женщина - это твоя мама. Согласитесь, что заслужить такую оценку от зятя непросто.
Мой муж маму обожал. У них была такая игра: они собирали и радостно рассказывали друг другу анекдоты про тещу. Даже из лагеря при ограниченной до минимума переписке он посылал ей эти анекдоты. Она была для него авторитетом и арбитром в спорах. Только по одному вопросу их мнения какое-то время совершенно не совпадали.
Выросшая в очень еврейском доме, мама относилась к еврейству с любовью и гордостью. И как большинство евреев мира она желала Израилю мира и процветания в его жарком далеке. Не заблуждаясь относительно советской власти вообще и ее отношения к евреям в частности, она очень любила Ленинград, дом, работу и друзей. Переезд в чужую страну с неведомым языком, да к тому же уже не в юном возрасте, грозил потерей того, что было так дорого. Впрочем, в конце шестидесятых так думали почти все. Для мамы то, что мы с мужем в 69-ом году подали документы на выезд, было крахом: кроме вполне естественного страха за нас (который вскорости оправдался), она не мыслила себе жизнь вдали от детей, так что наш отъезд влек за собой радикальное изменение всей ее жизни.
Когда мы в конце концов уезжали в 74-ом (после выхода мужа из лагеря), родители, опасаясь отказа из-за бывшей папиной секретности, отправили с нами и восемнадцатилетнюю Лену, так что сомнений у мамы, конечно, не оставалось, но боли и тоски это не уменьшало. Когда папина двоюродная сестра, получив разрешение, радостно позвонила ей, то услышала в ответ: «Я бы на твоем месте побежала целовать колонны Исаакиевского собора». Даже уже в самолете, когда папа счастливо сказал: «Посмотри, вот огни Израиля!», мама мрачно ответила: «Меня это совершенно не интересует. Там мои дети, поэтому я стремлюсь туда, вот и все».
И вот человек с таким настроем выходит из здания аэропорта и вдруг ощущает, что приехал домой. Неожиданно, вопреки логике и чувствам. Можно объяснить это первоначальной эйфорией, но во-первых, эйфория подготавливается восторженными ожиданиями, а во-вторых, за ней обычно следует разочарование и депрессия. У мамы не было ни первого ни второго. Она просто с первым же глотком воздуха ощутила себя на том единственном месте, которое ей предназначалось изначально. У нее по-прежнему не было иллюзий, она понимала, что впереди будет много трудностей, но все это уже было неважно и второстепенно.
А как мои родители учили иврит! Без дураков, не поднимая головы, не отвлекаясь. Однажды вечером мама упала и сломала руку, ее отвезли в больницу, потом отпустили с гипсом. Рано утром я поехала в центр абсорбции, где они жили. Подхожу к комнате, стучу - никто не отвечает. Я заметалась в панике. «Так они наверно на занятиях», - сказал кто-то из проходивших мимо. Я бросилась в ульпан, и правда, они были там: «Ну и что, что больно, разве можно пропустить урок?!» Вот потому и заговорили быстро, и проблем с языком не было. Уже через полтора года после приезда маму пригласили на радио на интервью, связанное с ее работой. Вел интервью известнейший тогда журналист Мошик Тимор. Длилось оно 20 минут в прямом эфире, все это время она говорила на иврите на всю страну.
Родители быстро стали знакомиться с людьми, очень скоро у них появились друзья, и опять в доме бывали постоянные вечеринки до утра - с анекдотами (уже на иврите!), песнями, танцами, с папиной музыкой и вкуснейшей маминой едой. В их компании оказались музыканты из Израильского филармонического оркестра, известнейший артист (к сожалению, сейчас уже покойный), знаменитый писатель на идиш (его уже тоже нет в живых), певица, художница и другие замечательные люди.
Что касается работы, то в то время женщина инженер-механик воспринималась как небылица вроде жареного льда, в чем мама быстро убедилась после нескольких бесплодных попыток. Тогда она, найдя в газете объявление, что требуется чертежница, пошла на интервью. С заданием она справилась, и назавтра вышла на работу. В конце дня главный инженер, глядя на ее чертеж, сказал: «Ведь Вы же не чертежница, Вы - инженер» (в иврите нет местоимения «Вы» в единственном числе, но передавая вежливый разговор двух малознакомых интеллигентных людей, правильнее переводить так). «Да», - ответила мама. Тот поговорил с хозяином завода (это был большой машиностроительный завод в Хайфе), и маму со следующего же дня перевели на инженерную должность. Общение с Сами - так звали главного инженера - очень много дало маме. Это был очень умный, очень знающий человек, выпускник Техниона, араб-христианин, ненавидевший евреев всеми фибрами своей души. С мамой, которую он из-за ее статуса новой репатриантки не считал полноправным гражданином страны (и хозяин завода и все работники, кроме самого Сами, были евреями), он был откровенен, так что она смогла «из первых рук» узнать почти не приглаженную версию противоположной стороны конфликта.
Родители стремились обосноваться в Хайфе, чтобы быть в одном городе с нами, однако оказалось, что для папы тут нет работы по специальности. Он довольно быстро нашел работу в Тель-Авиве и два месяца жил там в общежитии, все еще надеясь, что в Хайфе что-то отыщется. Мама объяснила положение Сами и хозяину завода. Опасаясь потерять хорошего инженера, если ей придется уехать, они приложили все усилия по своим каналам, чтобы трудоустроить папу, но ничего не вышло: в районе Хайфы просто не было предприятий нужного профиля. Мама уволилась, и они переехали в Тель-Авив. Через несколько месяцев ей вдруг позвонили со старой работы, сообщили, что ей положена премия за проделанную работу, и выслали внушительный чек.
Надо было искать работу в Тель-Авиве. Мамин двоюродный брат Моше, о котором я писала в главе о бабушке, обратился к своему знакомому - владельцу завода: «Я слышал, что ты ищешь инженера. У меня есть двоюродная сестра...» - «Женщина», - разочарованно протянул тот, но сходу отказать ему было неловко, и он решился: «Ладно, но только на полставки». На полставки - это лучше, чем ничего. Мама вышла на работу. Хозяин, не говоря ни слова, время от времени поглядывал на ее чертеж. В час дня мама засобиралась домой. «Куда это Вы?», - удивился хозяин. «Так полставки же...» - «А Вы не могли бы остаться?». С тех пор прошло почти тридцать лет. Мама работает на том же заводе. Больше разговора про «полставки» никогда не возникало. За это время ее пытались переманить к себе некоторые клиенты. Самым соблазнительным было предложение перейти в авиаконцерн с весьма солидной прибавкой к зарплате и прочими социальными благами. Мама отказалась, и папа ее поддержал, потому что работа там была менее интересной. Кроме того, мама очень верный человек, а завод и все, кто там работает, очень ей близки и дороги. На ее глазах выросли их дети (в том числе и дети хозяина, которые теперь работают вместе с ним), она знает все про каждого. Большая часть рабочих - из Марокко, Йемена, Ирака. Мама для них - член семьи, с ней делятся, советуются. Когда умер папа, хозяин закрыл завод, чтобы все могли поехать на похороны, и все рабочие не брились месяц (по еврейской традиции это знак траура). Они приезжали к нам каждый день в траурную неделю, собирая миньян, а их жены привозили для нас кастрюли с едой.
Завод, который все годы располагался в Петах-Тикве (район Большого Тель-Авива), два года назад переехал в Кейсарию в новое, специально построенное большое здание в Парке промышленности. Чтобы попасть на работу, мама каждое утро доезжает на своей машине до вокзала, потом на поезде едет до Кейсарии, затем на автобусе до завода. Вечером - тот же путь в обратном направлении. Дорога в один конец занимает полтора часа. В последние два месяца был аврал: срочный заказ, так она каждый день оставалась сверхурочно, возвращаясь домой в семь вечера, а то и позже. Работать приходилось даже по пятницам. Я бы такого ритма не выдержала, но мама сильно увлечена работой, кроме того, она очень деятельный человек. К счастью, такой график - редкость, хотя и в обычное время она возвращается домой лишь чуть раньше шести.
Мама с папой вместе прожили в Израиле десять счастливых лет. Им уже не приходилось считать каждую копейку, они поездили по миру, дом, друзья, интересная работа доставляли радость. В январе 1986-го года все это кончилось внезапно и без предупреждения. С тех пор папа смотрит на нас с портретов на стене, и живет в памяти. О том, чем стал для мамы его уход, я не буду говорить. Но надо было жить, и она выдержала. Она стала стержнем семьи, ее опорой, все мы гордимся ею. Уже выросшие внуки делятся с ней своими тайнами, не сомневаясь в поддержке и помощи. В этом году в Рош а-Шана ее пятилетняя правнучка (а моя внучка) Айечка, вдруг задумчиво и внимательно вглядевшись в маму, серьезно сказала: «Баба Аня, ты красивая». Дети не умеют льстить, они говорят то, что думают.
Мой сын Эли (khatul и imenno) написал песню, посвященную маме (вот тут ее можно послушать):
ТРИПТИХ
Анне Шейнкар
Птицей слово летит по проводу - как оно отзовётся?
Встречи, проводы, встречи, проводы - тонкая нить не рвётся.
Сверху небо в больших облаках, в центре женщина с домом в руках,
снизу земля дрожит, а она смеётся.
Гром за громом в ушах сливаются в страшной небесной гамме.
Шишки сыплются. Камни валятся. Мир дрожит под ногами.
Вновь она падает - и с трудом встаёт, из рук не выпустив дом.
А в доме - ваза с цветком и стол с пирогами.
Это - женщина, без посредника говорящая с Богом.
Свет течёт по краям передника и по горным отрогам.
Шепчет женщина. Внемлет Бог. Продолжается диалог.
Им друг другу надо сказать о многом.
- Как мне сделать лучше? - Разве ты не знаешь?
- Что же будет дальше? - Разве ты не видишь?
- Отчего так трудно? - Легче не бывает.
- Что Ты мне готовишь? - То, что ты попросишь.
Женщина с домом в руках, родная моя - я желаю тебе здоровья и силы. Пусть твои руки, держащие дом нашей семьи, остаются такими же крепкими и надежными, и пусть твой разговор с Богом приносит радость тебе и всем любящим тебя еще сто двадцать лет!
Продолжение
Чтобы дать нам все, родители очень много работали. Двух инженерских зарплат не хватало, поэтому оба брались за бесконечные халтуры, например, постоянно вели дипломников. К маме приезжали студенты из разных городов. Папа подрабатывал в радиотехникуме с преподаванием на немецком, который он свободно знал. Любая покупка превращалась в событие: «В этом году мы сделаем тебе пальто, а в будущем туфли для меня», - это означало, что весь год они будут пытаться понемножку откладывать из зарплаты, чтобы набрать необходимую сумму. «Одолжить пятерку до получки» - знакомая с детства магическая формула. Эта спасительная пятерка то исчезала, то возникала как неразменный пятак или птица Феникс.
Разумеется, оба они могли легко улучшить свое благосостояние, если бы вступили в партию - это открыло бы для них новые карьерные возможности. Поскольку оба были очень талантливыми специалистами, то такие предложения делались им неоднократно, но они отговаривались тем, что «недостойны» - такой компромисс с совестью никогда даже не рассматривался.
Мама была заместителем главного конструктора завода «Вперед», выпускавшего обувные машины. О, я явственно вижу ваши скептические ухмылки при воспоминаниях об уродливых достижениях советской обувной промышленности. Вы ошибаетесь, читатель! Разве перо виновато в том, что из-под него выходит пошлая мерзость? Оно готово написать про чудное мгновенье и плащ с кровавым подбоем, а им выводят «банька моя, я твой тазик» и «Ленин такой молодой».
Мамины машины могли имитировать сложнейшие движения человеческих рук, но они были бессильны перед понятиями «план» и «норма». Как-то на одну из фабрик поступили жалобы на то, что у туфель отклеивается подметка. Мама поехала туда и издали стала наблюдать за работой. Поняв, в чем дело, она подошла к рабочему с претензией: он же не дает клею застыть, нарушая все инструкции. На что тот ответил, что если слушаться инструкций, то ни за что не успеть выполнить норму, а тогда - прощай премия.
Многие наверняка слышали историю про купленный у японцев для одного из заводов нашей необъятной доисторической родины конвейер с роботом, который специальной рукой удерживал детали нужное время в нужном месте. Когда конвейер стал гнать привычный советский брак, на тот завод приехала комиссия, которая узрела, что народные умельцы накрепко привязали руку несчастного робота, чтобы не лезла куда не надо, так что ей оставалось только бессильно дергаться в своем бесполезном японском рвении.
В начале шестидесятых одну из маминых машин решено было отправить на международную выставку в Лондон. Маму клятвенно заверили, что разумеется, она поедет вместе с машиной. Однако вскоре оказалось, что поехать она не может, потому что... женщина. Помните, у Райкина была миниатюра на ту же тему, там истинный создатель машины не подошел «по профилю». Конечно, и в мамином случае «профиль» был истинной причиной отказа. Ей пришлось срочно натаскивать сгоравшего от стыда сотрудника с чистой анкетой, которого посылали вместо нее, чтобы он мог ответить хоть на какие-то вопросы по устройству машины.
В конце шестидесятых болгарский завод купил еще одну мамину машину в надежде переделать ее для производства футбольных мячей. С этой целью они затребовали к себе конструктора. Им пришлось написать дикое количество писем во все инстанции и использовать все ходы, чтобы все-таки добиться своего. Помните присказку: «курица - не птица, Болгария - не заграница»? Это смотря для кого. При соответствующем пятом пункте и Болгария вполне заграница.
В 68-ом году мама с группой помощников спроектировала совершенно уникальную машину. Эта машина - первая в Ленинграде (вообще первая, не только в обувной промышленности) - получила «Знак качества», что означало соответствие самым высоким международным стандартам. Из-за этого о маме писали в газетах (в том числе в «Ленинградской правде»), о ней была передача по телевидению. Передача записывалась 19 сентября, как раз когда я была в роддоме. Мама очень нервничала и при любой возможности бегала звонить по телефону. Наконец она вернулась счастливая и объявила всем на студии, что ее могут поздравить: у нее только что родился внук. Присутствующие громко рассмеялись, приняв ее слова за шутку: на бабушку мама была похожа не больше, чем Анна Каренина на старуху Изергиль.
Кроме забот о детях и увлеченной работы, мама много занималась домом, где всегда было уютно, красиво и стерильно чисто. А уж готовит она!.. У нее есть друзья - уже здешние, израильские - очень состоятельная пара, владельцы фирмы. Они много путешествуют, бывали во всем мире, едали в лучших ресторанах, и со знанием дела утверждают, что таких блинчиков, как «у Анучки», нет нигде в мире. Ни в каком Париже, где они живут по нескольку месяцев каждый год.
Когда-то моя сестра Лена спросила у своего мужа (теперь уже бывшего), какой по его мнению должна быть идеальная женщина. Он не задумываясь ответил: идеальная женщина - это твоя мама. Согласитесь, что заслужить такую оценку от зятя непросто.
Мой муж маму обожал. У них была такая игра: они собирали и радостно рассказывали друг другу анекдоты про тещу. Даже из лагеря при ограниченной до минимума переписке он посылал ей эти анекдоты. Она была для него авторитетом и арбитром в спорах. Только по одному вопросу их мнения какое-то время совершенно не совпадали.
Выросшая в очень еврейском доме, мама относилась к еврейству с любовью и гордостью. И как большинство евреев мира она желала Израилю мира и процветания в его жарком далеке. Не заблуждаясь относительно советской власти вообще и ее отношения к евреям в частности, она очень любила Ленинград, дом, работу и друзей. Переезд в чужую страну с неведомым языком, да к тому же уже не в юном возрасте, грозил потерей того, что было так дорого. Впрочем, в конце шестидесятых так думали почти все. Для мамы то, что мы с мужем в 69-ом году подали документы на выезд, было крахом: кроме вполне естественного страха за нас (который вскорости оправдался), она не мыслила себе жизнь вдали от детей, так что наш отъезд влек за собой радикальное изменение всей ее жизни.
Когда мы в конце концов уезжали в 74-ом (после выхода мужа из лагеря), родители, опасаясь отказа из-за бывшей папиной секретности, отправили с нами и восемнадцатилетнюю Лену, так что сомнений у мамы, конечно, не оставалось, но боли и тоски это не уменьшало. Когда папина двоюродная сестра, получив разрешение, радостно позвонила ей, то услышала в ответ: «Я бы на твоем месте побежала целовать колонны Исаакиевского собора». Даже уже в самолете, когда папа счастливо сказал: «Посмотри, вот огни Израиля!», мама мрачно ответила: «Меня это совершенно не интересует. Там мои дети, поэтому я стремлюсь туда, вот и все».
И вот человек с таким настроем выходит из здания аэропорта и вдруг ощущает, что приехал домой. Неожиданно, вопреки логике и чувствам. Можно объяснить это первоначальной эйфорией, но во-первых, эйфория подготавливается восторженными ожиданиями, а во-вторых, за ней обычно следует разочарование и депрессия. У мамы не было ни первого ни второго. Она просто с первым же глотком воздуха ощутила себя на том единственном месте, которое ей предназначалось изначально. У нее по-прежнему не было иллюзий, она понимала, что впереди будет много трудностей, но все это уже было неважно и второстепенно.
А как мои родители учили иврит! Без дураков, не поднимая головы, не отвлекаясь. Однажды вечером мама упала и сломала руку, ее отвезли в больницу, потом отпустили с гипсом. Рано утром я поехала в центр абсорбции, где они жили. Подхожу к комнате, стучу - никто не отвечает. Я заметалась в панике. «Так они наверно на занятиях», - сказал кто-то из проходивших мимо. Я бросилась в ульпан, и правда, они были там: «Ну и что, что больно, разве можно пропустить урок?!» Вот потому и заговорили быстро, и проблем с языком не было. Уже через полтора года после приезда маму пригласили на радио на интервью, связанное с ее работой. Вел интервью известнейший тогда журналист Мошик Тимор. Длилось оно 20 минут в прямом эфире, все это время она говорила на иврите на всю страну.
Родители быстро стали знакомиться с людьми, очень скоро у них появились друзья, и опять в доме бывали постоянные вечеринки до утра - с анекдотами (уже на иврите!), песнями, танцами, с папиной музыкой и вкуснейшей маминой едой. В их компании оказались музыканты из Израильского филармонического оркестра, известнейший артист (к сожалению, сейчас уже покойный), знаменитый писатель на идиш (его уже тоже нет в живых), певица, художница и другие замечательные люди.
Что касается работы, то в то время женщина инженер-механик воспринималась как небылица вроде жареного льда, в чем мама быстро убедилась после нескольких бесплодных попыток. Тогда она, найдя в газете объявление, что требуется чертежница, пошла на интервью. С заданием она справилась, и назавтра вышла на работу. В конце дня главный инженер, глядя на ее чертеж, сказал: «Ведь Вы же не чертежница, Вы - инженер» (в иврите нет местоимения «Вы» в единственном числе, но передавая вежливый разговор двух малознакомых интеллигентных людей, правильнее переводить так). «Да», - ответила мама. Тот поговорил с хозяином завода (это был большой машиностроительный завод в Хайфе), и маму со следующего же дня перевели на инженерную должность. Общение с Сами - так звали главного инженера - очень много дало маме. Это был очень умный, очень знающий человек, выпускник Техниона, араб-христианин, ненавидевший евреев всеми фибрами своей души. С мамой, которую он из-за ее статуса новой репатриантки не считал полноправным гражданином страны (и хозяин завода и все работники, кроме самого Сами, были евреями), он был откровенен, так что она смогла «из первых рук» узнать почти не приглаженную версию противоположной стороны конфликта.
Родители стремились обосноваться в Хайфе, чтобы быть в одном городе с нами, однако оказалось, что для папы тут нет работы по специальности. Он довольно быстро нашел работу в Тель-Авиве и два месяца жил там в общежитии, все еще надеясь, что в Хайфе что-то отыщется. Мама объяснила положение Сами и хозяину завода. Опасаясь потерять хорошего инженера, если ей придется уехать, они приложили все усилия по своим каналам, чтобы трудоустроить папу, но ничего не вышло: в районе Хайфы просто не было предприятий нужного профиля. Мама уволилась, и они переехали в Тель-Авив. Через несколько месяцев ей вдруг позвонили со старой работы, сообщили, что ей положена премия за проделанную работу, и выслали внушительный чек.
Надо было искать работу в Тель-Авиве. Мамин двоюродный брат Моше, о котором я писала в главе о бабушке, обратился к своему знакомому - владельцу завода: «Я слышал, что ты ищешь инженера. У меня есть двоюродная сестра...» - «Женщина», - разочарованно протянул тот, но сходу отказать ему было неловко, и он решился: «Ладно, но только на полставки». На полставки - это лучше, чем ничего. Мама вышла на работу. Хозяин, не говоря ни слова, время от времени поглядывал на ее чертеж. В час дня мама засобиралась домой. «Куда это Вы?», - удивился хозяин. «Так полставки же...» - «А Вы не могли бы остаться?». С тех пор прошло почти тридцать лет. Мама работает на том же заводе. Больше разговора про «полставки» никогда не возникало. За это время ее пытались переманить к себе некоторые клиенты. Самым соблазнительным было предложение перейти в авиаконцерн с весьма солидной прибавкой к зарплате и прочими социальными благами. Мама отказалась, и папа ее поддержал, потому что работа там была менее интересной. Кроме того, мама очень верный человек, а завод и все, кто там работает, очень ей близки и дороги. На ее глазах выросли их дети (в том числе и дети хозяина, которые теперь работают вместе с ним), она знает все про каждого. Большая часть рабочих - из Марокко, Йемена, Ирака. Мама для них - член семьи, с ней делятся, советуются. Когда умер папа, хозяин закрыл завод, чтобы все могли поехать на похороны, и все рабочие не брились месяц (по еврейской традиции это знак траура). Они приезжали к нам каждый день в траурную неделю, собирая миньян, а их жены привозили для нас кастрюли с едой.
Завод, который все годы располагался в Петах-Тикве (район Большого Тель-Авива), два года назад переехал в Кейсарию в новое, специально построенное большое здание в Парке промышленности. Чтобы попасть на работу, мама каждое утро доезжает на своей машине до вокзала, потом на поезде едет до Кейсарии, затем на автобусе до завода. Вечером - тот же путь в обратном направлении. Дорога в один конец занимает полтора часа. В последние два месяца был аврал: срочный заказ, так она каждый день оставалась сверхурочно, возвращаясь домой в семь вечера, а то и позже. Работать приходилось даже по пятницам. Я бы такого ритма не выдержала, но мама сильно увлечена работой, кроме того, она очень деятельный человек. К счастью, такой график - редкость, хотя и в обычное время она возвращается домой лишь чуть раньше шести.
Мама с папой вместе прожили в Израиле десять счастливых лет. Им уже не приходилось считать каждую копейку, они поездили по миру, дом, друзья, интересная работа доставляли радость. В январе 1986-го года все это кончилось внезапно и без предупреждения. С тех пор папа смотрит на нас с портретов на стене, и живет в памяти. О том, чем стал для мамы его уход, я не буду говорить. Но надо было жить, и она выдержала. Она стала стержнем семьи, ее опорой, все мы гордимся ею. Уже выросшие внуки делятся с ней своими тайнами, не сомневаясь в поддержке и помощи. В этом году в Рош а-Шана ее пятилетняя правнучка (а моя внучка) Айечка, вдруг задумчиво и внимательно вглядевшись в маму, серьезно сказала: «Баба Аня, ты красивая». Дети не умеют льстить, они говорят то, что думают.
Мой сын Эли (khatul и imenno) написал песню, посвященную маме (вот тут ее можно послушать):
ТРИПТИХ
Анне Шейнкар
Птицей слово летит по проводу - как оно отзовётся?
Встречи, проводы, встречи, проводы - тонкая нить не рвётся.
Сверху небо в больших облаках, в центре женщина с домом в руках,
снизу земля дрожит, а она смеётся.
Гром за громом в ушах сливаются в страшной небесной гамме.
Шишки сыплются. Камни валятся. Мир дрожит под ногами.
Вновь она падает - и с трудом встаёт, из рук не выпустив дом.
А в доме - ваза с цветком и стол с пирогами.
Это - женщина, без посредника говорящая с Богом.
Свет течёт по краям передника и по горным отрогам.
Шепчет женщина. Внемлет Бог. Продолжается диалог.
Им друг другу надо сказать о многом.
- Как мне сделать лучше? - Разве ты не знаешь?
- Что же будет дальше? - Разве ты не видишь?
- Отчего так трудно? - Легче не бывает.
- Что Ты мне готовишь? - То, что ты попросишь.
Женщина с домом в руках, родная моя - я желаю тебе здоровья и силы. Пусть твои руки, держащие дом нашей семьи, остаются такими же крепкими и надежными, и пусть твой разговор с Богом приносит радость тебе и всем любящим тебя еще сто двадцать лет!
Продолжение