Правила жизни Ирины Антоновой
Правила жизни: Богдан Ступка и другие
Ирина Антонова
Правила жизни людей искусства / январь, 2018
Искусствовед, президент ГМИИ имени Пушкина, 96 лет. ©Ещё с Ириной Антоновой
Главная задача человека - не угробить себя.
Я человек, воспитанный на идеях революции. Я не только не отрицаю их, они сущность моей натуры.
Сейчас любой дурак может привезти на выставку все, что захочет, хоть кучку дерьма (такое, кстати, уже бывало), и положить перед картиной великого мастера - вот, мол, какой он смелый. Но мы предпочитаем убрать за ним. Потому что это не есть современное искусство.
Кончилось создание прекрасного - разве вы не замечаете? Возникло антиискусство. Я констатирую это без отрицательных знаков: искусство трансформировалось во что-то другое. И скоро этому продукту придумают название.
Ко мне часто подходят простые люди и просят объяснить им «Черный квадрат». "Неужели вы сами не понимаете? - спрашиваю я. - Это полное отрицание. Малевич говорит нам: ребята, пошли домой, все закончилось". - «Но ведь что-то там брезжит?» Я отвечаю: «Ничего не брезжит! Это черный квадрат, полное ничто. Малевич показал нам, где точка».
Помню времена, когда каждое мое утро начиналось звонком с вопросом «Ну как там баланс?». Эти слова были понятны только мне, они не касались бухгалтерии. Звонили узнать о правильном балансе между формалистами и реалистами.
Я постоянно рассказываю, как меня однажды приперла к стенке Екатерина Фурцева (в 1960−74 гг. министр культуры СССР. - Esquire): «Что у вас происходит?» Я подумала, в музее начался пожар, пока я сидела на общем собрании. Я спрашиваю: «Что случилось?» - «У вас открыли выставку Тышлера! Он не член Союза художников!» Мимо проходил Борис Иогансон (в 1958−62 гг. президент Академии художеств СССР. - Esquire), он сказал: «Катя, Тышлер - хороший художник». Она ответила: «Да? А мне говорили обратное…»
Вопрос, где делать выставку «Москва - Париж», обсуждался в центре Помпиду. Фраза тогдашнего директора Третьяковки стала почти крылатой: «Через мой труп». Примерно так же отреагировала Академия художеств. Но я сказала следующее: «Знаете, коллеги, у нас такая подпорченная репутация из-за международных выставок, что эту я бы взяла на себя». Все облегченно вздохнули. С моей стороны это уже был поступок.
Знаете, с чем я ухожу на тот свет и что меня огорчает? Ужасное несовершенство человека. Он способен на все: закрыть своим телом амбразуру, совершить невероятное открытие, забраться куда угодно. А добра в нем мало.
Люди не нуждаются в подлинниках, их удовлетворяют репродукции. "А зачем мне Лувр? Я все это видел в интернете". Это удручает.
Самое поразительное в искусстве - возможность по‑новому взглянуть на вещи, которые, казалось бы, хорошо знаешь. Великие произведения вечны, вы всегда будете открывать их заново. Этот феномен Андре Мальро называл «непредвиденным бытием».
Наше восприятие искусства зависит не от уровня нашей подготовки, а от того, что мы чувствуем в данный момент. Я хожу на музыкальные концерты, и случается иногда, сижу и думаю: «Что же я, как заслонка печная, ничего не чувствую? Вроде бы и музыка любимая…» А бывает состояние, когда мы все впитываем полностью.
Наверное, мне надо было становиться врачом. Человеком, который что-то делает и сразу видит результат. Я люблю мыть посуду. Потому что сразу видишь, что вот она, чистая, стоит и мне доставляет удовольствие.
Когда я пришла работать в музей, сказала себе: "Долго я здесь не задержусь". Я любила искусство, но в 1945 году музей был пустой: картин на стенах не было, стояли ящики, еще не распечатанные. Только холод и весьма пожилой персонал - многим тогда было лет по пятьдесят. Я подумала: «Неужели они будут моими подружками? Какой кошмар!»
Я глубоко уважаю специалистов, которые занимаются «фрагментом античного гвоздя», как я это называю. Они очень много знают, чтобы понять, что вот это - античный гвоздь, а вот это - его фрагмент. Это тоже очень важно. Но я привыкла играть по‑крупному. И я ни секунды не жалею, что не стала узким специалистом.
К концу жизни меня волнует только одно: что будет дальше.
Я думаю, скоро человек выйдет на какой-то иной уровень создания искусства. Но пока мне не хватает воображения, чтобы понять, каким это искусство будет.
Я знаю одно: жизнь - это необыкновенный дар.
Сергей Яковлев
«Esquire», 5 января 2018