Кулинарное чтиво.
Дамы и немногочисленные господа!
Я завожу новую рубрику - "Кулинарное чтиво".
Всем вроде бы понравились рассказы про рис, про капаму и мясо для пикника - их теперь можно найти по этому тэгу.
А таких рассказов еще есть у меня: вас ждет балканский салат из баклажанов, гювеч из креветок, турецкая сладость "ашуре" (рассказ о ней, похоже, тьфу-тьфу-тьфу! принят в сборник издательства АСТ, поэтому его я показать пока не могу) и прочие вкусности.
Кальмары тоже уже закуплены, но о них будет просто рецепт, раз уж я обещала.
А сегодня - длинный рассказ. Как всегда, про еду, но не только.
Кто любит просто почитать - за мной.
Остальных предупреждаю: очень многобукф. И знаков препинания.
Сладость не радость.
Тошнило от всего.
От манки. От маргарина. От запаха корицы.
От свекрови. От ее кухни. От жизни.
Да, уже и просто от жизни.
Хотелось уйти отсюда куда глаза глядят или сесть и плакать.
Или сначала уйти подальше и там уже плакать.
Долго сидеть и плакать.
А ведь еще год назад Маше казалось, что все замечательно: и жизнь ее замечательна, и муж любимый, и второго ребенка хочется, и погода здесь всегда отличная, и квартира своя такая, что в Москве сошла бы за элитное жилье, и свекровь - прекрасная женщина. Несчастная турецкая женщина, которая никогда, похоже, не знала обычного женского счастья: замуж вышла не по любви, а по сватовству родителей, достатка настоящего никогда не видела, всю жизнь мыла да терла, жарила да парила, на голове косынка, в руках то тряпка, то сковородка, то кружево недовязанное - это, по-вашему, жизнь? Маша ее искренне жалела, возила из Москвы подарки: то шаль, то пуховый платок, то жостовский поднос.
Поднос имел особенный успех.
Все подружки свекрови, которым она его незамедлительно продемонстрировала в действии, тут же захотели такой же, и Маша с маленьким Дениской моталась то в Измайлово, то на ВВЦ и честно покупала «побольше прямоугольный для Айше, маленький овальный для Гюзель, средний круглый для Фатмы, и мне, если недорого, еще два с вот такими и вот такими цветочками!»
Машу все это радовало, хотя сувенирные подносы и прочие шали стоили уже немало, и приходилось ехать за ними через всю Москву, но почему не сделать приятное матери любимого мужа, правильно? Она - его мама, и уже поэтому, и только поэтому имеет право и на мою любовь, искренне думала Маша.
Оказалось, издалека любить проще и приятнее.
А когда эта дама в платочке является к тебе, как к себе домой, и, поджимая губы, принимается протирать пыль в твоей спальне? Когда комментирует любую Машину юбку - эта узкая, эта короткая, эта широкая, эта дорогая, не угодишь? Когда в десятый раз спрашивает, соблюдает ли Маша пост в Рамазан... ничего, скоро привыкнешь к нашим обычаям, пора уже! Когда раскладывает на ее, Машиных, кухонных полочках кружевные пылесборники и обижается, если не находит их на прежнем месте? Когда вызванивает сыночка в его единственный выходной, чтобы он приехал и отвез ее на базар? Ладно бы, немощная старуха была или болела бы - Маша и сама бы ей всего с того базара навезла, но нет. Свекровь такого не допустит: она сама лично помидоры по полчаса выбирает, около каждого торговца тормозит, разговоры с каждым встречным разговаривает, ей все можно, раз сынок из-за границы вернулся и мамочку теперь на базар возит. Каждое воскресенье в ее районе базар, и сын обязан ее возить и сопровождать - что-то Машина мама никогда ничего такого не позволяла, а эта...
Особенно сейчас.
Токсикоз и так редкостная гадость, каждая женщина понимает - а эта?
То подгоняла: что же вы второго не заводите, ах, как я хочу еще внука, ах, как я хочу внучку, ах, как я хочу еще несколько внуков, а сама?
Нет бы на полдня взять Дениску, хоть бы погулять вывести, или приехать обед приготовить, а она?
Приезжает и сидит себе в гостиной, Маша ей то чай, то опять чай, то третий раз чай, уже тошнит от этого ее чая, Дениска просит книжку почитать, а надо со свекровью светские беседы вести, надо ему обед нормальный, Маша и суп варит, и все - так свекровь «русский» суп есть не может, приходится из-за нее еще что-нибудь готовить, на фига, спрашивается, им такие свекровьи визиты? И мужу вдобавок потом жалуется: твоя, мол, жена меня с таким лицом принимала, как будто ее тошнит, - так меня действительно тошнит, разве непонятно?
Во всех смыслах слова.
И от байрама вашего... нет, пусть будет праздник - ну и устройте вы праздник, а не это издевательство!
Вот почему, интересно, вся турецкая семейка так любит у нас на Новый год собираться? Маша елку наряжает, каждому маленький подарок-сюрприз под нее кладет, вкусностей наготовит-накупит - ах, какой милый русский обычай, да? И на Пасху - кулич, и турецким племянницам нравится красить яйца, и Маша всегда забирает девочек заранее, а взрослых потом собирает, и опять все с удовольствием.
А почему не пригласить меня тоже на все готовое, к накрытому столу?
Нет, как можно: мы должны прибыть накануне, Маша должна наравне со свекровью и золовками убиваться на кухне, наготовить тонны никому не нужных сладостей, а потом сидеть и принимать каких-то посторонних гостей... ха, если бы сидеть! Сидеть-то бы ничего, но придется бегать туда-сюда с тарелками и чайными стаканчиками, с одеколоном, чтобы полить каждому на руки, а Дениска устанет и раскапризничается, и спать его днем не уложишь, потому что шум и эти гостевые хождения... но это завтра, а сейчас не стошнило бы, господи!
Маша сглотнула, быстро и глубоко вдохнула, оставила проклятую манку и выбежала из кухни.
Манку она ненавидела черной ненавистью.
Когда-то мама варила ей так называемую «гурьевскую» кашу из пакетика, она пахла ванилином, и если разжевать изюм, то можно было кое-как проглотить это варево, но есть что-то другое из манки Маша отказывалась наотрез.
А тут эта халва! На байрам, видите ли, обязательно нужна халва из манки.
В прошлом году, когда у Маши еще не было токсикоза, но иметь дела с манкой все равно не очень-то хотелось, они наварили большущую кастрюлю этой халвы - так половину потом выбросили. Свекровь еще им с собой навязала - Маша пришла домой и первым делом выбросила эту приторную гадость.
Гости, конечно, ели, сколько могли, но если у них еще на тарелках баклава, да кадаиф, да шекерпаре, как еще и эту халву-то осилить? Нет, Машу все эти их сладости в таких количествах есть не заставишь, хоть байрам у вас, хоть что. Целый день, с самого утра, ходят все с визитами и только сладости и едят - это же сдохнуть просто, кого угодно стошнит... ну вот, тьфу!
Вроде полегчало.
Маша умылась холодной водой, потом внимательно осмотрела унитаз и раковину, смыла то невидимое, что могла бы увидеть свекровь, и поплелась на кухню. Сегодня здесь ночевать, муж приедет поздно, придется до вечера по кухне сновать.
Свекрови невозможно объяснить, что Маша все делает быстро, куда быстрее, чем ее родные дочери: те канителятся так, как будто им все это доставляет удовольствие. А Маша могла бы закончить возню с халвой за двадцать минут - и сесть в уголок почитать книжку, у нее и Голсуорси недочитанный с собой в сумке, но тогда на нее будут смотреть как на лентяйку, им пофиг, что дело-то сделано, они ей другое найдут.
Ну и ладно: день, считай, вычеркнут из жизни, буду не спеша помешивать эту поганую манку.
Три стакана - это же сколько получится-то! Надо втихаря из двух сделать, что ли? И сахару поменьше, а то есть же невозможно, такая сладость во рту... черт!
Маше до слез захотелось селедки, а не этой приторной сладости, рот наполнился слюной, и она побежала по коридору обратно в ванную... о господи!
Какая гадость. Какая гадость эта ваша заливная рыба! эта ваша халва из манки... соли в ней не хватает, ага!
Очень не хватает и именно соли.
От рвоты выступили слезы, хотя сейчас Маше уже не хотелось плакать - наоборот, смешно стало. Заливную рыбу Маша тоже не любила, сколько бы в ней ни было соли, а вот селедки бы сейчас, эх!
- Мери! - закричала за дверью ванной старшая золовка. - Мери, ты в порядке? Окей или как?
Никто в семье не называл ее Машей.
Сначала, когда они еще не были женаты и приехали в гости, будущий муж представил ее «Мария».
Так будет лучше, сказал он, я-то сам буду тебя называть «Маша», даже «Машенка», но «маша» по-турецки - это такие щипцы для мангала и вообще всякой готовки, всем станет смешно, и они не воспримут тебя всерьез.
А тебя, между прочим, любимый мой, зовут Яшар - почему я никому не позволила хихикать и заставила всех принять тебя всерьез, а? Сама она тогда говорила только по-английски и упростила свое имя до «Мери».
Княжна Мери, ага. Или княжна Марья. Надо было назваться Марьей, что ли?
Впрочем, один черт, если ласковое «ш» утеряно, то пусть зовут, как хотят. И лучше бы вообще не звали, хотя бы сейчас.
И без них тошно.
- Окей, окей, - отозвалась она измученным голосом. Не нарочно, просто так получилось. - Сейчас я иду, халву без меня не начинайте.
- Мам! У тебя опять был тошнит, да? - Дениска считал, что «тошнит» - это название болезни, и разубедить его было невозможно.
- Да нет, все в порядке. Я уже иду.
В конце концов, халва - не самое плохое. Стоишь себе помешиваешь.
Если бы еще не запах манки и маргарина! Привезла же масло, нормальное сливочное масло - надо идти, иначе свекровь все равно начнет растапливать маргарин, как для других сладостей, им сейчас и пахнет.
- Анне, - сказала Маша, на этот раз благополучно дойдя до кухни, - сливочное масло в холодильнике, да?
Чем лучше она говорила и чем больше понимала по-турецки, тем тяжелее ей было выговаривать это слово - «анне».
Мама.
Она легко согласилась обращаться так к свекрови, ей даже нравилось, что оно совсем не похоже на русское, и она думала, что если бы у нее был русский муж и ей пришлось бы звать русскую свекровь мамой, то это было бы ей труднее. А так - незнакомое слово «анне», как будто имя, а не обозначение родства.
Но теперь это слово стало таким же понятным, хоть и не таким же родным, как «мама», а что поделаешь? Никак по-другому к свекрови не обратишься.
- Масло? Какое масло? - начала было свекровь. - Ах, твое масло! В холодильнике.
Под неодобрительным взглядом свекрови Маша достала масло и положила его в кастрюлю. Только бы еще минут двадцать не бегать в ванную.
И забыть о селедке.
Масло противно плавилось.
Маша взяла чищеные кедровые орешки и высыпала их в кастрюлю. Кедровые орешки она обожала - это единственное немного примиряло ее с проклятой халвой. Интересно, почему в Москве не продаются чищеные кедровые орешки, как здесь? Или уже продаются? Кедровые орешки были воспоминанием детства: дедушка приносит пакет из грубой плотной серой бумаги, они щелкают орешки бабушкиными щипчиками для сахара, и маленькая Маша складывает их в кучку, чтобы есть не по одному, а все сразу. Ведь какой вкус от одного крошечного орешка? Она собирает штук пять-шесть и не выдерживает - быстро ест.
И сейчас она быстро, вороватым движением кладет в рот штук пять - турецкие орешки намного крупнее, и Маша с Дениской с удовольствием их едят. Просто так, без всяких сладостей.
Орешки показались ей безвкусными - по сравнению с селедкой. Хотя какое же может быть сравнение?!
Орешки в кастрюле чуть-чуть потемнели, и Маша стала аккуратно всыпать в кипящее масло манку.
Чертова манка.
Не думать о манке.
Не думать о селедке. Не думать о белой обезьяне. Не нюхать поганую манку.
Мысли тупо кружились по кругу, совсем как деревянная ложка в ее руке.
«Постоянно помешивая», как пишут в кулинарных книгах, которые Маша терпеть не могла. Готовить она умела и скорее любила, чем нет, но чтобы уяснить новый рецепт, ей обязательно нужно было все видеть самой, а лучше участвовать в приготовлении блюда. Процесс создания из манки сладкой массы, которую здесь называют халвой, она наблюдала не раз и легко могла воспроизвести.
- Не пережги манку, Мери, - Маша знала, что свекровь это скажет. Пусть. Мне все равно. Сейчас она скажет про борщ, а я жарю манку. Постоянно помешивая. До полного помешательства. - Это же не как овощи для твоего супа, который боршш, их-то жарь как угодно, ничего не испортишь.
Борщ, он же «боршш», свекровь называла не иначе чем «вода после мытья посуды» - сама она в былые времена мыла посуду в тазике... черт, о той воде тоже лучше не думать!
Манку она не пережжет, цвет должен поменяться не сильно, и масло начинает подниматься кверху и пузыриться, и тогда пора вливать кипяток: почти в два раза больше, чем манки.
Теперь Маша мешала нечто до отвращения напоминающее простую манную кашу, она старалась смотреть на орешки и думать не о свекрови, а о селедке.
Свекровь что-то выплеснула в раковину - чай? В раковине и у свекрови и у обеих золовок стояло нечто вроде пластмасового дырчатого корытца: все с тарелок и из чашек сначала смывалось туда, чтобы раковина не засорялась. Машу - всегда, безо всякой беременности! - тошнило от этих отвратительных, потерявших первоначальный цвет плошек: в них вечно была смесь утренней заварки, каких-то обрезков и объедков, и все это собирали женщины, не выпускавшие из рук щеток и тряпочек и на словах одержимые чистотой.
Объяснить свекрови, что в Машиной раковине есть съемная решетка на сливе, и поэтому ничего не засорится, и поэтому ни Маша, ни ее раковина не нуждаются в этой моментально покрывающейся жиром и чайным налетом корзине, было невозможно. И Машина всегда чистая раковина была постоянным поводом для обвинений.
Один раз муж даже предложил ей поставить проклятое корытце: мама плохого не посоветует.
Маша вовсе не собиралась ссориться ни с мужем, ни с его родными, но почему нужно непременно заглядывать в ее раковину, а?
А заглянув, не признать ее чистой и без этой их турецкой народной мудрости из дешевой пластмассы?
Проклятая каша загустела, слиплась в противный шар, и Маша стала всыпать в кастрюлю сахар.
Вот когда пригодились уроки фортепьяно: одной рукой медленно всыпаешь, а другой быстро и в другом ритме помешиваешь. Сыпать надо потихоньку, пьяно, а мешать с силой, форте, доставая до дна, иначе все пригорит на фиг, а что может быть хуже запаха подгоревшей манки? Подгоревшая манка - это уже беспредел.
Сахар благополучно растворился, Маша продолжала мешать, не сводя глаз со сладкой вязкой массы.
Перед глазами на простой газете лежала селедка.
Мама - не «анне», а ее собственная, настоящая мама! - всегда чистила селедку на газете, и Маша - всегда, безо всякой беременности! - старалась утащить кусочек еще до того, как селедка попадет в длинную овальную селедочницу... черт! Маша быстро выключила огонь - чуть не опоздала!
Манка снова стала рассыпчатой, сахарный сироп впитался в нее, теперь пусть немного постоит под крышкой, потом посыпать корицей... мама посыпает селедку луком, Маша особенно любит зеленый, но не тот горький, который мама вечно проращивает на подоконнике, а настоящий, летний; в Турции зеленый лук можно купить круглый год, а селедку никогда, эх. От этих мыслей у нее выступили слезы - «глаза на мокром месте», сказала бы мама.
- Мам! - закричал Дениска из маленькой комнаты, где турецкая бабушка разрешала ему сколько угодно смотреть телевизор. Маша даже и не пыталась с этим бороться на чужой территории, хотя вечно включенный на тупом сериале, орущий на полную громкость телевизор был ей отвратителен. Дома Дениска смотрел только то, что они вместе заранее выбирали, а здесь телевизор был включен постоянно, сын не выпускал из рук пульт, а свекровь с умилением говорила, что он весь в покойного дедушку.
Когда тот умер от сердечного приступа, в руке у него был пульт от телевизора, вот так.
- Мам, я есть хочу! Чем так пахнет? - закричал Дениска.
Он тоже не ел манку. Маша даже не покупала ее никогда - зачем? Все равно понятно, что они никогда ее не полюбят.
И ее, Машу, здесь никогда не полюбят.
- Это халва, - ответила она. Черт, ребенку надо нормальный обед или хоть что-нибудь, кроме сладостей, а эти сами до вечера ничего не едят и ему не могут приготовить. А если бы она сама привезла что-то или принялась бы тут варить, обиделись бы, проверено. - Хочешь яблоко?
За неимением ничего, кроме сладостей. На ужин-то они еще всего наготовят, но ужин когда будет - после заката, как положено.
- Мам! Телефон! - Дениска всегда раньше нее слышал звонки, какую бы мелодию она ни выбирала. - Это папа!
- Яшар? Что случилось? - наверняка звонит, чтобы сказать, что задержится, черт, еще четырех нет, мне сидеть здесь весь вечер, слушать сериал, нюхать халву. Голсуорси и того спокойно не почитаешь.
- Маш-ш-ш! - муж научился отсекать последнее «а», и Маше очень нравилось, как он старательно шипел, чтобы было «совсем по русский язык». - Маш! Собирайся давай, я сейчас за вами заеду, и мы домой!
- Домой?! - господи, неужели? - А что такое? Почему ты вдруг?
- Маш, - Яшар говорил быстро и как-то странно весело. - Я сейчас маме перезвоню на домашний, скажу, что Кайя-бей прилетел из Москвы... он правда прилетел, но я скажу, что у нас на работе банкет, а мы поедем домой, окей?
- Конечно, окей, но... я тут халву делаю... и завтра же нам опять...
- Маш, завтра приедем поздравим, и все. Я освободился уже, а весь вечер с ними не выдержу. И черт с ней с халвой, вы же ее не едите! Собирайся, бери своего Голсуорси, и домой.
Минут через пятнадцать они садились в машину. Свекровь и золовки недовольно и недоуменно махали с балкона, Маша старалась скрыть свою радость - вот отъедем немного, и тогда уж.
- Маш-ш-ш, - торжественно произнес муж, прощально посигналив матери и сестрам, - Кайя-бей приехал и, - он сделал паузу, - и привез тебе селедки! Целую банку! Ты все хотела, и я ему позвонил и попросил.
Вот оно - счастье.
Когда вместо скучного вечера с родственниками тебе неожиданно выпадает вот такая удача: домой, с мужем, который, как волшебник, исполняет даже самые-самые твои желания, с сыном, с еще не родившейся, но наверняка, Маша была уверена, что с дочкой, с банкой селедки вместо...
...Маша вдруг ясно почувствовала запах корицы.
- Чем это пахнет - халвой?!
- Ага, - отозвался сзади Дениска, - мне ее бабушка в игрушки положила. Ты пока переодевалась, я халву ел, а она...
- Ты?! Халву? Ты же никогда ее не!
- А я вырос, мам! И стал есть. И бабушка положила, чтоб... ну она говорит, ты сама не возьмешь, и положила. Целую миску. Она здесь у меня, где Васька.
Васька был подаренным им, виртуозно сшитым подругой Юлькой из Стамбула смешным полосатым котом. Дениска его обожал и все время таскал с собой.
- Васька полюбил, как пахнет! А я приеду и дома все съем.
Маша не стала по привычке поправлять это турецкое «полюбил» - что ж с этими двуязычными детьми поделаешь?
Вырастут, будут говорить нормально. Или не будут. Лишь бы были счастливы и здоровы.
Дениска зашуршал пакетом, вытаскивая Ваську, и запах корицы и сладкой халвы заполнил салон машины.
Но теперь, когда у нее была целая банка селедки, этот запах вдруг не внушил ей никакого отвращения.
Кстати, манкой совершенно не пахнет.
Пахнет корицей и еще чем-то вкусным, и... Маше до смерти, невыносимо захотелось попробовать халвы - той самой халвы, о которой она не могла даже думать без отвращения.
А селедка может подождать. Совершенно точно: селедки больше не хотелось.
А хотелось - Маше стало смешно! - хотелось халвы, поганой халвы, прямо сейчас.
- Мам, бабушка ложку дала, чтобы я в машине мог есть, можно я чуть-чуть? - Дениска знал, что сейчас мама скажет, что, конечно, нельзя, что можно спокойно потерпеть до дома, но за это время он уже успеет съесть несколько ложек.
- И мне дай! - ничего себе, мама! никода ни мороженого в машине, ничего... только яблоки, а сама!
Нет, вот теперь уже точно - счастье.
Маша, смеясь, поедала сладкую, замечательную, с корицей и орешками халву, она ехала домой с мужем, с сыном, с совершенно точно дочкой, с банкой селедки, с целой миской халвы, к которой балующая внука турецкая бабушка не забыла положить ложку, - вот оно, счастье.
А селедка - что? Ерунда какая - селедка!
Как тот персик из рассказа О’Генри: милый, я бы лучше съела апельсин!
Итак, халва из манки, которую в Турции непременно делают на Рамазан-байрам - в числе прочих сладостей. Иногда ее называют сладостью для бедняков: самый дорогой ее ингредиент - орешки, остальное всегда найдется в каждом доме.
Манка (в Турции есть крупного помола, но сойдет любая) - 1 стакан,
Сахар - от полутора до 2-х стаканов (по вкусу),
Маргарин или сливочное масло - около двухсот граммов,
Вода - чуть меньше 2-х стаканов,
Кедровые (или грецкие, или любые) орехи, 2-3 столовые ложки,
Корица - для посыпать, кто хочет, может добавить и ванилина.
Делается элементарно (если не тошнит и не хочется селедки!))):
1.Масло растопить в кастрюльке, обжарить (не сильно, на медленном огне!) в нем орешки.
2.Всыпать туда манку и, помешивая, обжаривать.
3.Влить кипящую (горячую!) воду и, помешивая, поварить, пока вода не исчезнет.
4.Всыпать, помешивая, сахар и продолжать варить до рассыпчатости.
Все!
Накрыть крышкой, посыпать корицей, перемешать.
В Турции эту так называемую халву иногда выкладывают на противень, сверху приминают, чтобы можно было резать на куски. Но в тарелке она все равно будет рассыпаться, так что некоторые так ее и подают - просто горкой на тарелке.
Я не любитель сладостей (лучше селедка, ага!), но мои девчонки (те еще привереды!) с удовольствием ее поедают.
Я завожу новую рубрику - "Кулинарное чтиво".
Всем вроде бы понравились рассказы про рис, про капаму и мясо для пикника - их теперь можно найти по этому тэгу.
А таких рассказов еще есть у меня: вас ждет балканский салат из баклажанов, гювеч из креветок, турецкая сладость "ашуре" (рассказ о ней, похоже, тьфу-тьфу-тьфу! принят в сборник издательства АСТ, поэтому его я показать пока не могу) и прочие вкусности.
Кальмары тоже уже закуплены, но о них будет просто рецепт, раз уж я обещала.
А сегодня - длинный рассказ. Как всегда, про еду, но не только.
Кто любит просто почитать - за мной.
Остальных предупреждаю: очень многобукф. И знаков препинания.
Сладость не радость.
Тошнило от всего.
От манки. От маргарина. От запаха корицы.
От свекрови. От ее кухни. От жизни.
Да, уже и просто от жизни.
Хотелось уйти отсюда куда глаза глядят или сесть и плакать.
Или сначала уйти подальше и там уже плакать.
Долго сидеть и плакать.
А ведь еще год назад Маше казалось, что все замечательно: и жизнь ее замечательна, и муж любимый, и второго ребенка хочется, и погода здесь всегда отличная, и квартира своя такая, что в Москве сошла бы за элитное жилье, и свекровь - прекрасная женщина. Несчастная турецкая женщина, которая никогда, похоже, не знала обычного женского счастья: замуж вышла не по любви, а по сватовству родителей, достатка настоящего никогда не видела, всю жизнь мыла да терла, жарила да парила, на голове косынка, в руках то тряпка, то сковородка, то кружево недовязанное - это, по-вашему, жизнь? Маша ее искренне жалела, возила из Москвы подарки: то шаль, то пуховый платок, то жостовский поднос.
Поднос имел особенный успех.
Все подружки свекрови, которым она его незамедлительно продемонстрировала в действии, тут же захотели такой же, и Маша с маленьким Дениской моталась то в Измайлово, то на ВВЦ и честно покупала «побольше прямоугольный для Айше, маленький овальный для Гюзель, средний круглый для Фатмы, и мне, если недорого, еще два с вот такими и вот такими цветочками!»
Машу все это радовало, хотя сувенирные подносы и прочие шали стоили уже немало, и приходилось ехать за ними через всю Москву, но почему не сделать приятное матери любимого мужа, правильно? Она - его мама, и уже поэтому, и только поэтому имеет право и на мою любовь, искренне думала Маша.
Оказалось, издалека любить проще и приятнее.
А когда эта дама в платочке является к тебе, как к себе домой, и, поджимая губы, принимается протирать пыль в твоей спальне? Когда комментирует любую Машину юбку - эта узкая, эта короткая, эта широкая, эта дорогая, не угодишь? Когда в десятый раз спрашивает, соблюдает ли Маша пост в Рамазан... ничего, скоро привыкнешь к нашим обычаям, пора уже! Когда раскладывает на ее, Машиных, кухонных полочках кружевные пылесборники и обижается, если не находит их на прежнем месте? Когда вызванивает сыночка в его единственный выходной, чтобы он приехал и отвез ее на базар? Ладно бы, немощная старуха была или болела бы - Маша и сама бы ей всего с того базара навезла, но нет. Свекровь такого не допустит: она сама лично помидоры по полчаса выбирает, около каждого торговца тормозит, разговоры с каждым встречным разговаривает, ей все можно, раз сынок из-за границы вернулся и мамочку теперь на базар возит. Каждое воскресенье в ее районе базар, и сын обязан ее возить и сопровождать - что-то Машина мама никогда ничего такого не позволяла, а эта...
Особенно сейчас.
Токсикоз и так редкостная гадость, каждая женщина понимает - а эта?
То подгоняла: что же вы второго не заводите, ах, как я хочу еще внука, ах, как я хочу внучку, ах, как я хочу еще несколько внуков, а сама?
Нет бы на полдня взять Дениску, хоть бы погулять вывести, или приехать обед приготовить, а она?
Приезжает и сидит себе в гостиной, Маша ей то чай, то опять чай, то третий раз чай, уже тошнит от этого ее чая, Дениска просит книжку почитать, а надо со свекровью светские беседы вести, надо ему обед нормальный, Маша и суп варит, и все - так свекровь «русский» суп есть не может, приходится из-за нее еще что-нибудь готовить, на фига, спрашивается, им такие свекровьи визиты? И мужу вдобавок потом жалуется: твоя, мол, жена меня с таким лицом принимала, как будто ее тошнит, - так меня действительно тошнит, разве непонятно?
Во всех смыслах слова.
И от байрама вашего... нет, пусть будет праздник - ну и устройте вы праздник, а не это издевательство!
Вот почему, интересно, вся турецкая семейка так любит у нас на Новый год собираться? Маша елку наряжает, каждому маленький подарок-сюрприз под нее кладет, вкусностей наготовит-накупит - ах, какой милый русский обычай, да? И на Пасху - кулич, и турецким племянницам нравится красить яйца, и Маша всегда забирает девочек заранее, а взрослых потом собирает, и опять все с удовольствием.
А почему не пригласить меня тоже на все готовое, к накрытому столу?
Нет, как можно: мы должны прибыть накануне, Маша должна наравне со свекровью и золовками убиваться на кухне, наготовить тонны никому не нужных сладостей, а потом сидеть и принимать каких-то посторонних гостей... ха, если бы сидеть! Сидеть-то бы ничего, но придется бегать туда-сюда с тарелками и чайными стаканчиками, с одеколоном, чтобы полить каждому на руки, а Дениска устанет и раскапризничается, и спать его днем не уложишь, потому что шум и эти гостевые хождения... но это завтра, а сейчас не стошнило бы, господи!
Маша сглотнула, быстро и глубоко вдохнула, оставила проклятую манку и выбежала из кухни.
Манку она ненавидела черной ненавистью.
Когда-то мама варила ей так называемую «гурьевскую» кашу из пакетика, она пахла ванилином, и если разжевать изюм, то можно было кое-как проглотить это варево, но есть что-то другое из манки Маша отказывалась наотрез.
А тут эта халва! На байрам, видите ли, обязательно нужна халва из манки.
В прошлом году, когда у Маши еще не было токсикоза, но иметь дела с манкой все равно не очень-то хотелось, они наварили большущую кастрюлю этой халвы - так половину потом выбросили. Свекровь еще им с собой навязала - Маша пришла домой и первым делом выбросила эту приторную гадость.
Гости, конечно, ели, сколько могли, но если у них еще на тарелках баклава, да кадаиф, да шекерпаре, как еще и эту халву-то осилить? Нет, Машу все эти их сладости в таких количествах есть не заставишь, хоть байрам у вас, хоть что. Целый день, с самого утра, ходят все с визитами и только сладости и едят - это же сдохнуть просто, кого угодно стошнит... ну вот, тьфу!
Вроде полегчало.
Маша умылась холодной водой, потом внимательно осмотрела унитаз и раковину, смыла то невидимое, что могла бы увидеть свекровь, и поплелась на кухню. Сегодня здесь ночевать, муж приедет поздно, придется до вечера по кухне сновать.
Свекрови невозможно объяснить, что Маша все делает быстро, куда быстрее, чем ее родные дочери: те канителятся так, как будто им все это доставляет удовольствие. А Маша могла бы закончить возню с халвой за двадцать минут - и сесть в уголок почитать книжку, у нее и Голсуорси недочитанный с собой в сумке, но тогда на нее будут смотреть как на лентяйку, им пофиг, что дело-то сделано, они ей другое найдут.
Ну и ладно: день, считай, вычеркнут из жизни, буду не спеша помешивать эту поганую манку.
Три стакана - это же сколько получится-то! Надо втихаря из двух сделать, что ли? И сахару поменьше, а то есть же невозможно, такая сладость во рту... черт!
Маше до слез захотелось селедки, а не этой приторной сладости, рот наполнился слюной, и она побежала по коридору обратно в ванную... о господи!
Какая гадость. Какая гадость эта ваша заливная рыба! эта ваша халва из манки... соли в ней не хватает, ага!
Очень не хватает и именно соли.
От рвоты выступили слезы, хотя сейчас Маше уже не хотелось плакать - наоборот, смешно стало. Заливную рыбу Маша тоже не любила, сколько бы в ней ни было соли, а вот селедки бы сейчас, эх!
- Мери! - закричала за дверью ванной старшая золовка. - Мери, ты в порядке? Окей или как?
Никто в семье не называл ее Машей.
Сначала, когда они еще не были женаты и приехали в гости, будущий муж представил ее «Мария».
Так будет лучше, сказал он, я-то сам буду тебя называть «Маша», даже «Машенка», но «маша» по-турецки - это такие щипцы для мангала и вообще всякой готовки, всем станет смешно, и они не воспримут тебя всерьез.
А тебя, между прочим, любимый мой, зовут Яшар - почему я никому не позволила хихикать и заставила всех принять тебя всерьез, а? Сама она тогда говорила только по-английски и упростила свое имя до «Мери».
Княжна Мери, ага. Или княжна Марья. Надо было назваться Марьей, что ли?
Впрочем, один черт, если ласковое «ш» утеряно, то пусть зовут, как хотят. И лучше бы вообще не звали, хотя бы сейчас.
И без них тошно.
- Окей, окей, - отозвалась она измученным голосом. Не нарочно, просто так получилось. - Сейчас я иду, халву без меня не начинайте.
- Мам! У тебя опять был тошнит, да? - Дениска считал, что «тошнит» - это название болезни, и разубедить его было невозможно.
- Да нет, все в порядке. Я уже иду.
В конце концов, халва - не самое плохое. Стоишь себе помешиваешь.
Если бы еще не запах манки и маргарина! Привезла же масло, нормальное сливочное масло - надо идти, иначе свекровь все равно начнет растапливать маргарин, как для других сладостей, им сейчас и пахнет.
- Анне, - сказала Маша, на этот раз благополучно дойдя до кухни, - сливочное масло в холодильнике, да?
Чем лучше она говорила и чем больше понимала по-турецки, тем тяжелее ей было выговаривать это слово - «анне».
Мама.
Она легко согласилась обращаться так к свекрови, ей даже нравилось, что оно совсем не похоже на русское, и она думала, что если бы у нее был русский муж и ей пришлось бы звать русскую свекровь мамой, то это было бы ей труднее. А так - незнакомое слово «анне», как будто имя, а не обозначение родства.
Но теперь это слово стало таким же понятным, хоть и не таким же родным, как «мама», а что поделаешь? Никак по-другому к свекрови не обратишься.
- Масло? Какое масло? - начала было свекровь. - Ах, твое масло! В холодильнике.
Под неодобрительным взглядом свекрови Маша достала масло и положила его в кастрюлю. Только бы еще минут двадцать не бегать в ванную.
И забыть о селедке.
Масло противно плавилось.
Маша взяла чищеные кедровые орешки и высыпала их в кастрюлю. Кедровые орешки она обожала - это единственное немного примиряло ее с проклятой халвой. Интересно, почему в Москве не продаются чищеные кедровые орешки, как здесь? Или уже продаются? Кедровые орешки были воспоминанием детства: дедушка приносит пакет из грубой плотной серой бумаги, они щелкают орешки бабушкиными щипчиками для сахара, и маленькая Маша складывает их в кучку, чтобы есть не по одному, а все сразу. Ведь какой вкус от одного крошечного орешка? Она собирает штук пять-шесть и не выдерживает - быстро ест.
И сейчас она быстро, вороватым движением кладет в рот штук пять - турецкие орешки намного крупнее, и Маша с Дениской с удовольствием их едят. Просто так, без всяких сладостей.
Орешки показались ей безвкусными - по сравнению с селедкой. Хотя какое же может быть сравнение?!
Орешки в кастрюле чуть-чуть потемнели, и Маша стала аккуратно всыпать в кипящее масло манку.
Чертова манка.
Не думать о манке.
Не думать о селедке. Не думать о белой обезьяне. Не нюхать поганую манку.
Мысли тупо кружились по кругу, совсем как деревянная ложка в ее руке.
«Постоянно помешивая», как пишут в кулинарных книгах, которые Маша терпеть не могла. Готовить она умела и скорее любила, чем нет, но чтобы уяснить новый рецепт, ей обязательно нужно было все видеть самой, а лучше участвовать в приготовлении блюда. Процесс создания из манки сладкой массы, которую здесь называют халвой, она наблюдала не раз и легко могла воспроизвести.
- Не пережги манку, Мери, - Маша знала, что свекровь это скажет. Пусть. Мне все равно. Сейчас она скажет про борщ, а я жарю манку. Постоянно помешивая. До полного помешательства. - Это же не как овощи для твоего супа, который боршш, их-то жарь как угодно, ничего не испортишь.
Борщ, он же «боршш», свекровь называла не иначе чем «вода после мытья посуды» - сама она в былые времена мыла посуду в тазике... черт, о той воде тоже лучше не думать!
Манку она не пережжет, цвет должен поменяться не сильно, и масло начинает подниматься кверху и пузыриться, и тогда пора вливать кипяток: почти в два раза больше, чем манки.
Теперь Маша мешала нечто до отвращения напоминающее простую манную кашу, она старалась смотреть на орешки и думать не о свекрови, а о селедке.
Свекровь что-то выплеснула в раковину - чай? В раковине и у свекрови и у обеих золовок стояло нечто вроде пластмасового дырчатого корытца: все с тарелок и из чашек сначала смывалось туда, чтобы раковина не засорялась. Машу - всегда, безо всякой беременности! - тошнило от этих отвратительных, потерявших первоначальный цвет плошек: в них вечно была смесь утренней заварки, каких-то обрезков и объедков, и все это собирали женщины, не выпускавшие из рук щеток и тряпочек и на словах одержимые чистотой.
Объяснить свекрови, что в Машиной раковине есть съемная решетка на сливе, и поэтому ничего не засорится, и поэтому ни Маша, ни ее раковина не нуждаются в этой моментально покрывающейся жиром и чайным налетом корзине, было невозможно. И Машина всегда чистая раковина была постоянным поводом для обвинений.
Один раз муж даже предложил ей поставить проклятое корытце: мама плохого не посоветует.
Маша вовсе не собиралась ссориться ни с мужем, ни с его родными, но почему нужно непременно заглядывать в ее раковину, а?
А заглянув, не признать ее чистой и без этой их турецкой народной мудрости из дешевой пластмассы?
Проклятая каша загустела, слиплась в противный шар, и Маша стала всыпать в кастрюлю сахар.
Вот когда пригодились уроки фортепьяно: одной рукой медленно всыпаешь, а другой быстро и в другом ритме помешиваешь. Сыпать надо потихоньку, пьяно, а мешать с силой, форте, доставая до дна, иначе все пригорит на фиг, а что может быть хуже запаха подгоревшей манки? Подгоревшая манка - это уже беспредел.
Сахар благополучно растворился, Маша продолжала мешать, не сводя глаз со сладкой вязкой массы.
Перед глазами на простой газете лежала селедка.
Мама - не «анне», а ее собственная, настоящая мама! - всегда чистила селедку на газете, и Маша - всегда, безо всякой беременности! - старалась утащить кусочек еще до того, как селедка попадет в длинную овальную селедочницу... черт! Маша быстро выключила огонь - чуть не опоздала!
Манка снова стала рассыпчатой, сахарный сироп впитался в нее, теперь пусть немного постоит под крышкой, потом посыпать корицей... мама посыпает селедку луком, Маша особенно любит зеленый, но не тот горький, который мама вечно проращивает на подоконнике, а настоящий, летний; в Турции зеленый лук можно купить круглый год, а селедку никогда, эх. От этих мыслей у нее выступили слезы - «глаза на мокром месте», сказала бы мама.
- Мам! - закричал Дениска из маленькой комнаты, где турецкая бабушка разрешала ему сколько угодно смотреть телевизор. Маша даже и не пыталась с этим бороться на чужой территории, хотя вечно включенный на тупом сериале, орущий на полную громкость телевизор был ей отвратителен. Дома Дениска смотрел только то, что они вместе заранее выбирали, а здесь телевизор был включен постоянно, сын не выпускал из рук пульт, а свекровь с умилением говорила, что он весь в покойного дедушку.
Когда тот умер от сердечного приступа, в руке у него был пульт от телевизора, вот так.
- Мам, я есть хочу! Чем так пахнет? - закричал Дениска.
Он тоже не ел манку. Маша даже не покупала ее никогда - зачем? Все равно понятно, что они никогда ее не полюбят.
И ее, Машу, здесь никогда не полюбят.
- Это халва, - ответила она. Черт, ребенку надо нормальный обед или хоть что-нибудь, кроме сладостей, а эти сами до вечера ничего не едят и ему не могут приготовить. А если бы она сама привезла что-то или принялась бы тут варить, обиделись бы, проверено. - Хочешь яблоко?
За неимением ничего, кроме сладостей. На ужин-то они еще всего наготовят, но ужин когда будет - после заката, как положено.
- Мам! Телефон! - Дениска всегда раньше нее слышал звонки, какую бы мелодию она ни выбирала. - Это папа!
- Яшар? Что случилось? - наверняка звонит, чтобы сказать, что задержится, черт, еще четырех нет, мне сидеть здесь весь вечер, слушать сериал, нюхать халву. Голсуорси и того спокойно не почитаешь.
- Маш-ш-ш! - муж научился отсекать последнее «а», и Маше очень нравилось, как он старательно шипел, чтобы было «совсем по русский язык». - Маш! Собирайся давай, я сейчас за вами заеду, и мы домой!
- Домой?! - господи, неужели? - А что такое? Почему ты вдруг?
- Маш, - Яшар говорил быстро и как-то странно весело. - Я сейчас маме перезвоню на домашний, скажу, что Кайя-бей прилетел из Москвы... он правда прилетел, но я скажу, что у нас на работе банкет, а мы поедем домой, окей?
- Конечно, окей, но... я тут халву делаю... и завтра же нам опять...
- Маш, завтра приедем поздравим, и все. Я освободился уже, а весь вечер с ними не выдержу. И черт с ней с халвой, вы же ее не едите! Собирайся, бери своего Голсуорси, и домой.
Минут через пятнадцать они садились в машину. Свекровь и золовки недовольно и недоуменно махали с балкона, Маша старалась скрыть свою радость - вот отъедем немного, и тогда уж.
- Маш-ш-ш, - торжественно произнес муж, прощально посигналив матери и сестрам, - Кайя-бей приехал и, - он сделал паузу, - и привез тебе селедки! Целую банку! Ты все хотела, и я ему позвонил и попросил.
Вот оно - счастье.
Когда вместо скучного вечера с родственниками тебе неожиданно выпадает вот такая удача: домой, с мужем, который, как волшебник, исполняет даже самые-самые твои желания, с сыном, с еще не родившейся, но наверняка, Маша была уверена, что с дочкой, с банкой селедки вместо...
...Маша вдруг ясно почувствовала запах корицы.
- Чем это пахнет - халвой?!
- Ага, - отозвался сзади Дениска, - мне ее бабушка в игрушки положила. Ты пока переодевалась, я халву ел, а она...
- Ты?! Халву? Ты же никогда ее не!
- А я вырос, мам! И стал есть. И бабушка положила, чтоб... ну она говорит, ты сама не возьмешь, и положила. Целую миску. Она здесь у меня, где Васька.
Васька был подаренным им, виртуозно сшитым подругой Юлькой из Стамбула смешным полосатым котом. Дениска его обожал и все время таскал с собой.
- Васька полюбил, как пахнет! А я приеду и дома все съем.
Маша не стала по привычке поправлять это турецкое «полюбил» - что ж с этими двуязычными детьми поделаешь?
Вырастут, будут говорить нормально. Или не будут. Лишь бы были счастливы и здоровы.
Дениска зашуршал пакетом, вытаскивая Ваську, и запах корицы и сладкой халвы заполнил салон машины.
Но теперь, когда у нее была целая банка селедки, этот запах вдруг не внушил ей никакого отвращения.
Кстати, манкой совершенно не пахнет.
Пахнет корицей и еще чем-то вкусным, и... Маше до смерти, невыносимо захотелось попробовать халвы - той самой халвы, о которой она не могла даже думать без отвращения.
А селедка может подождать. Совершенно точно: селедки больше не хотелось.
А хотелось - Маше стало смешно! - хотелось халвы, поганой халвы, прямо сейчас.
- Мам, бабушка ложку дала, чтобы я в машине мог есть, можно я чуть-чуть? - Дениска знал, что сейчас мама скажет, что, конечно, нельзя, что можно спокойно потерпеть до дома, но за это время он уже успеет съесть несколько ложек.
- И мне дай! - ничего себе, мама! никода ни мороженого в машине, ничего... только яблоки, а сама!
Нет, вот теперь уже точно - счастье.
Маша, смеясь, поедала сладкую, замечательную, с корицей и орешками халву, она ехала домой с мужем, с сыном, с совершенно точно дочкой, с банкой селедки, с целой миской халвы, к которой балующая внука турецкая бабушка не забыла положить ложку, - вот оно, счастье.
А селедка - что? Ерунда какая - селедка!
Как тот персик из рассказа О’Генри: милый, я бы лучше съела апельсин!
Итак, халва из манки, которую в Турции непременно делают на Рамазан-байрам - в числе прочих сладостей. Иногда ее называют сладостью для бедняков: самый дорогой ее ингредиент - орешки, остальное всегда найдется в каждом доме.
Манка (в Турции есть крупного помола, но сойдет любая) - 1 стакан,
Сахар - от полутора до 2-х стаканов (по вкусу),
Маргарин или сливочное масло - около двухсот граммов,
Вода - чуть меньше 2-х стаканов,
Кедровые (или грецкие, или любые) орехи, 2-3 столовые ложки,
Корица - для посыпать, кто хочет, может добавить и ванилина.
Делается элементарно (если не тошнит и не хочется селедки!))):
1.Масло растопить в кастрюльке, обжарить (не сильно, на медленном огне!) в нем орешки.
2.Всыпать туда манку и, помешивая, обжаривать.
3.Влить кипящую (горячую!) воду и, помешивая, поварить, пока вода не исчезнет.
4.Всыпать, помешивая, сахар и продолжать варить до рассыпчатости.
Все!
Накрыть крышкой, посыпать корицей, перемешать.
В Турции эту так называемую халву иногда выкладывают на противень, сверху приминают, чтобы можно было резать на куски. Но в тарелке она все равно будет рассыпаться, так что некоторые так ее и подают - просто горкой на тарелке.
Я не любитель сладостей (лучше селедка, ага!), но мои девчонки (те еще привереды!) с удовольствием ее поедают.