Ирина Одоевцева в легендариуме Ахматовой.-1
Ирина Одоевцева в легендариуме Ахматовой.
1. Память, ты слабее год от года.
В марте 1925 года Ахматова сказала своему постоянному слушателю, собирателю сведений о Гумилеве Павлу Лукницкому (который за месяц до того стал также и ее любовником), что Ирина Одоевцева воспринималась как «неофициальная вдова» Гумилева. Как явствует из деталей, речь шла о панихиде по Гумилеву, где присутствовала и она, и Одоевцева, и «официальная» вдова Гумилева - Анна Энгельгардт.
Через три недели она с удовольствием выслушала от Лукницкого изъявление его, Лукницкого, уверенности в том, что Гумилев всю жизнь любил только ее, Ахматову, а все остальное было бессильными попытками забыть крушение этой любви. Этот взгляд Лукницкий почерпнул исключительно от самой же Ахматовой - но она все равно рада, что он сообщает ей этот взгляд как «свое мнение» (хотя какое «свое» мнение он мог вообще составить на этот счет независимо от Ахматовой - учитывая, что Гумилева он не видал даже издали?). Здесь Ахматова выступает в роли алхимика, который не просто вытаскивает из тигля золото, которое сам же туда ранее подбросил, но еще и радуется этому золоту так, будто оно и вправду родилось в тигле.
Сразу после этого Ахматова спрашивает Лукницкого: ну вот разве что, может быть, Гумилев еще Одоевцеву действительно любил?
Лукницкий уверенно отрицает: быть того не может. Ахматова «не спорит», и в дальнейшем уже сама с полной уверенностью говорит это в разговорах с тем же Лукницким. «Друг друга отражают зеркала».
Наконец, через примерно полстолетия, 16 мая 1962, Ахматова вновь изложила Лукницкому историю о панихиде по Гумилеву и привела ему перечень всех запомнившихся ей участников - вплоть до Нельдихена. Но теперь Одоевцевой она не назвала вовсе.
В марте 1925 она еще помнила, что Одоевцева там была «неофициальной вдовой» (но тогда еще Лукницкий не успел ей побожиться, что Гумилев Одоецеву не любил). В 1962 она забыла, что Одоевцева там была вообще. Океания всегда воевала с Евразией.
Впрочем, ничего исключительного в этом нет. 25 июля 1915 года, за три года до развода с Ахматовой, Гумилев написал ей письмо, где стояла такая фраза: «В первом стихотворении очень хороша (что ново для тебя) композиция. Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт».
Как легко заметить, «лучшая русская поэтесса» - это здесь (как и всегда) для Гумилева вещь не особенно значительная; Ахматова впервые построила хорошо композицию, так что Гумилев признает ее, наконец, «еще и просто крупным поэтом», а не только лучшей поэтессой.
Через несколько десятков лет Ахматова, держа это письмо в руках, показав его Чуковской и глядя прямо в текст, процитировала его для той же Лидии Чуковской так: «ты не лучшая русская поэтесса, а крупный русский поэт» - и сказала, что это письмо написано через два года после развода. Слова о том, что для нее тогда в новинку была хорошая композиция, она опустила, а выражение «просто крупный поэт» заменила на «крупный русский поэт», что звучит несколько иначе.
2. Демонстрировать, что Ахматова всю жизнь, десятилетиями придумывала себе никогда не существовавшие победы и успехи (двух планов: [1] будто бы бесчисленные малые и особенно великие - прежде всего великие гении - раз и навсегда поражались и уязвлялись любовной страстью к ней; [2] зато и «великие» большевистские злодеи будто бы не переставали думать о ней, ненавидеть ее и страшиться, по-своему уважая ее величие) и распространяла выдуманные ей же пакости про множество своих современников (Одоевцева, кстати, стала жертвой наиболее злобных и нелепых ахматовских россказней) - подробно демонстрировать это сейчас означало бы ломиться в открытую дверь. Это, собственно, и так знают все, кто вообще сколько-нибудь занимался материалами, связанными с Ахматовой - разве что некоторые из этих «всех» называют упомянутые привычки Ахматовой не их именами, а галантным эвфемизмом «мифотворчество». Слово это вообще употребляется так часто и в таком смысле, что Гоголь сейчас мог бы вложить бы в уста своей даме вместо фразы «этот стакан плохо себя ведет» фразу «этот стакан занимается мифотворчеством». Доходит до любопытных вещей: к примеру, Ахматова, «редактируя» в желательном ей духе воспоминания своей подруги Срезневской, начала даже сочинять от лица Срезневской фальсифицированные отрывки этих мемуаров. Литературоведы это излагают в следующих выражениях: «Одним из стимулов к писанию автобиографических заметок была работа Ахматовой над редактированием воспоминаний ее подруги В.С. Срезневской. Поэтому ряд мемуарных набросков написаны _по инерции как бы от лица Срезневской и Ахматова появляется в них в третьем лице_» (выделение мое).
Подробно демонстрировать это нет надобности и по иной причине: это означало бы сосредоточенную стрельбу в то, что и без того давным-давно убито. Не потому, конечно, что само Ахматова давно умерла - это-то здесь как раз ничего не меняет, - а потому, что умер сам советско-постсоветский ахматовский миф, против которого такая демонстрация была бы направлена. Ряд стихотворений Ахматовой жив и, надо думать, еще долго будет жив, но «миф Ахматовой» - покойник, который разве что еще не зарыт. Зарыт и забыт он будет тогда, когда окончательно перестанут что-либо значить поколения, сформированные еще Советским Союзом (последним из них является как раз мое поколение), потому что миф этот - чисто советское явление, принадлежащее к тому же кругу явлений, что представления журнала «Новый мир» о собственном либерализме, суперфин-деликатес-аристократические белые в «Адъютанте его превосходительства», дежурный культ декабристов образца эйдельмановских текстов + «Звезды пленительного счастья» и т.д. Все эти диковинные вещи могут иметь определенную инерцию, но настоящего воспроизводства получить уже не могут, так как сама их питательная среда перестала существовать.
Это, однако, не значит, что ненужным делается комментарий к тем частям ахматовского мифа, которые могут вызвать пороговое доверие у читателя, не занимавшегося соответствующим вопросом специально. При большом общем массиве изданий самой Ахматовой, а также всякого рода «Разговоров с Ахматовой» и «Воспоминаний об Ахматовой» читатель имеет все шансы часто с ними сталкиваться и принимать изложенное там на веру, так как ему просто не попадалась под руку никакая иная информация.
Скажем, Ахматова утверждала, что Гумилев никак не выделял Ирину Одоевцеву по сравнению с прочими своими знакомыми. Так, в сочинении Сергея Лукницкого, сына П.Н. Лукницкого («Есть много способов убить поэта») сказано: «Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой, об Одоевцевой, кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике биографа Гумилева П.Лукницкого: "По рассказам А.Ахматовой, Н.Гумилев не выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других барышень - его учениц; каждой досталось его внимание двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д." И семьдесят лет из всех барышень только Одоевцева не могла этого простить Гумилеву»).
Любой минимально осведомленный о жизни Гумилева 1918-1921 человек отлично знает, что весь этот пассаж - бредовая ложь Ахматовой (бредовая по масштабу лжи, а не по характеру ее исполнения: Ахматова отлично знала, как обстояли дела в реальности, и лгала вполне сознательно и целенаправленно, а не в увлечении). Но обычному образованному читателю откуда, собственно говоря, знать, выделял Гумилев Одоевцеву «из круга других барышень», или нет? Обычный читатель и не почувствует тут потребности что-то проверять, и уж точно не поймет, до какой степени его тут держат в дураках.
Или вот, к примеру, Ахматова систематически утверждает, что никакого таганцевского заговора (за причастность к которому был расстрелян Гумилев) не было, что весь заговор и участие в нем самого Таганцева были выдуманы чекистами, и что у нее, Ахматовой, есть исчерпывающие доказательства этого. Одоевцеву, которая писала, что заговор был вполне реален, а Гумилев был к нему причастен, Ахматова в связи с этим обвиняла во лжи и клевете. Читатель все это читает и, скорее всего, верит - почему бы не верить? (Семен Липкин, скажем, поверил) - и невдомек читателю, что существование обширной подпольной белой организации во главе с Таганцевым исчерпывающе доказано самими же «белыми» документами (см., напр., http://wiradhe.livejournal.com/22667.html,
http://eugend.livejournal.com/10436.html, http://gumilev.org/viewtopic.php?t=19&postdays=0&postorder=asc&&start=45 ); что никаких «доказательств» обратного у Ахматовой никогда не было и быть не могло; что об этих «доказательствах» разным людям она отливала разные пули (для Михаила Будыко выдумывала одно, для Михаила Латманизова - другое) и что единственным, кто во всей этой истории лжет, является сама Ахматова.
В итоге получается, что у читателя есть все шансы составить представление о той же Одоевцевой по ахматовским россказням и в эти россказни поверить. Это и делает полезным работы, подобные настоящему обзору и комментарию. Что говорить о читателе, далеком от всех этих сюжетов, если человек более чем образованный, наслушавшись рассказов Ахматовой, выразился так: «Бывают еще воспоминания бредовые, вроде как у мегаломанки Одоевцевой. Бывают маразматические воспоминания. Бывают и нахальные, фатовские воспоминания, вроде Георгия Иванова: петербургские вечера этот хлыщ изволит вспоминать, не угодно ли» [тут контаминированы «Санкт-Петербургские вечера» де Местра и «Петербургские зимы» Георгия Иванова].
3. Прежде всего приведем поэтому сводку ключевых ахматовских высказываний об Одоевцевой (иногда - с дополнительными контекстами, вовлекающими Иванова) в хронологическом порядке. Хронология тут важна, так как до сих пор бытует легенда, что Ахматова возненавидела Одоевцеву и Георгия Иванова из-за того, что те как-то не так отозвались о ней в своих мемуарах. Однако материалы Лукницкого демонстрируют, что обоих Ахматова возненавидела задолго до всяких мемуаров. (Сокращения ниже: ЛукнАк - Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой; ЛукнВ - Вера Лукницкая. Любовник.Рыцарь.Летописец. (Три сенсации из Серебряного века); ЛукнС - Сергей Лукницкий. Есть много способов убить поэта; ЛКЧ - Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой).
* * *
Ирина Одоевцева в высказываниях Ахматовой
I. [ЛукнАк. 30.03.1925]
Ирина Одоевцева - "неофициальная вдова" [Гумилева. - Речь идет о том, какое место она занимала на панихиде по нему]. Подошла к АА: "Я все знаю о стихах Н. С."
II. [ЛукнАк. 1.04.1925]
Почему Наппельбаумы и подобные думают, что АА воспитана Гумилевым - сами они, пример Одоевцевой: почему бы не воспользовалась таким случаем? А Н. С. в 9-10 гг. еще сам прислушивался к Вяч. Иванову, Брюсову и др.
III. [ЛукнАк 19.04.1925]
АА говорит, что много горя причинила Николаю Степановичу: считает, что она отчасти виновата в его гибели (нет, не гибели, АА как-то иначе сказала, и надо другое слово, но сейчас не могу его найти - смысл "нравственной").
АА говорит, что Срезневская ей передавала такие слова Николая Степановича про нее: "Она все-таки не разбила мою жизнь". АА сомневается в том, что Срезневская это не фантазирует...
Я: "Николай Степанович слишком мужествен был, чтоб говорить Срезневской так..."
АА: "Да... Наверное Валя фантазирует!.." - и АА приводит в пример того, как мало о себе говорил Николай Степанович, - вчерашние слова Мандельштама...
Я говорю, что все, что говорит АА, только подтверждает мое мнение - то, что Николай Степанович до конца жизни любил АА, а не А. Н. Энгельгардт женился исключительно из самолюбия.
АА сказала, что во время объяснения у Срезневских Николай Степанович сказал: "Значит, я один остаюсь?.. Я не останусь один: теперь меня женят!"
АА составила донжуанский список Николая Степановича. Показывает мне.
До последних лет у Николая Степановича было много увлечений - но не больше в среднем, чем по одному на год. А в последние годы - женских имен - тома. И Николай Степанович никого не любил в последние годы.
АА: "Разве И. Одоевцеву?"
Я: "И ее не любил. Это не любовь была..."
АА не спорит со мною.
Я: "В последние годы в нем шахство было..."
АА: "Да, конечно, было..."
В последние годы - студий, "Звучащих раковин", институтов - у Николая Степановича целый гарем девушек был... И ни одну из них Николай Степанович не любил. И были только девушки - женщин не было.
Чем это объяснить? Может быть, среди других причин было и чувство некоторой безответственности которым был напоен воздух 20 - 21 года...
АА: "Это мое упорство [в 1900-х] так подействовало... Подумайте: 4, а если считать с отказа в 5-м году, - 5 лет! Кто к нему теперь проявлял упорство? Я не знаю никого... Или, м. б., советские барышни не так упорны?"
АА грустит о Николае Степановиче очень, и то, чему невольно была виной, рассказывает как бы в наказание себе.
АА рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка, и лицо ее было до глаз закрыто - чтоб не видно было страшной опухоли... Николай Степанович просил ее открыть лицо, говоря: "Тогда я Вас разлюблю!" АА открывала лицо, показывала.
АА: "Но он не переставал любить!.. Говорил только, что я похожа на Екатерину II".
IV. [ЛукнC - по дневнику П.Н. Лукницкого]
Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой, об Одоевцевой, кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике биографа Гумилева П.Лукницкого: «По рассказам А.Ахматовой, Н.Гумилев не выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других барышень - его учениц; каждой досталось его внимание, двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д.» И семьдесят лет из всех барышень только Одоевцева не могла этого простить Гумилеву.
V. [ЛКЧ 2 : 234-35]
3 января 1957
…Долго и с отстоявшейся гневной горечью [Ахматова] говорила про какую-то книжку, выпущенную Кембриджским Университетом - о ней, Мандельштаме и Гумилеве. Предполагает, что автор - Шацкий, а написано со слов женщины [Одоевцевой; речь идет о книге: Leonid Strakhovsky Craftsmen of the Word. Three Poets of Modern Russia: Gumilyov, Akhmatova, Mandelstam. Cambrige, Mass., 1949. Страховский писал иногда под псевдонимом Leonid Chatsky - Чацкий. Ахматова, плохо знавшая английский, прочла этот псевдоним так, будто он был французским, через Ш-, не признав фамилии грибоедовского героя]
- Безумные похвалы моим стихам и яд, яд обо мне. Придумано, будто я отсутствую в лирике Гумилева, будто он меня никогда не любил! Но вся его лирика до определенного года, до душевного разрыва, вместе с «Пятистопными ямбами» («Ты, для кого искал я на Леванте») - вся полна мною [«Пятистопные ямбы» - не о ней, см. выше, и сама Ахматова могла не знать, о ком это, но точно знала, что это не о ней]. Дальше, правда, нету меня... Автор утверждает, что я была совершенно похожа на альтмановский портрет, но сама в этом никогда не приэна¬валась. Такое может изобрести только баба. Альтмановский портрет на сходство и не претендует: явная стилизация, сравните с моими фотографиями того же времени... Я думаю, все это идет от Одоевцевой, которую Николай Степанович во что бы то ни стало хотел сделать поэтом, уговаривал не подражать мне, и она, бедняжка, писала про какое-то толченое стекло, не имея ни на грош поэтического дара.
[Примечание Лидии Чуковской:]
По мнению Анны Андреевны, многие страницы книги Страховскоro написаны со слов поэтессы Ирины Одоевцевой (1895-1990). «Такое может изобрести только баба.... Яд, яд обо мне», - восклицает Ахматова. Между тем, Одоевцева в своих воспоминаниях («На берегах Невы», Вашингтон, 1967 и M., 1988) говорит об Анне Андреевне весьма уважительно. Kнигa Одоевцевой, несомненно, изобилует большими погрешностями - но неуважения к Ахматовой в ней нет. Беда тaм другая: недостоверность. Мыслимо ли, например, через десятилетия по памяти воспроизводить живые диaлоги?
Что касаeтся «толченого стекла», то A. A. имеет здесь в виду бaлладу «Толченое стекло» (см. И.Одоевцева. Двор чудес. Стихи. Пг.: Мысль, 1922).
O попытках вычеркнуть ее из биографии Гумилева А.. A. говорила не раз. … [ЛКЧ 2: 676]
VI [ЛКЧ 2 : 304]
Апрель 1958
… «Та пачка» - это кусок из «Трудов и дней» Гумилева - пачка, которую когда-то, еще до войны, в Ленинграде Анна Андреевна дала мне на хранение. В прошлый раз она лишь мельком взглянула на эти листки и не взяла их с собой. (Я знаю, она издавна составляет «Труды и дни» Гумилева вместе с одним из своих друзей, исследователем жизни и поэзии Николая Степановича, Павлом Николаевичем Лукницким). Теперь, сидя у меня, она внимательно разглядывала каждый листок.
Я опять уселась в дальнем углу читать своих графоманов, но она каждую минуту отрывала меня.
- Да тут сокровища! Вот, читайте!
Оказывается, Одоевцева напечатала где-то в Париже, будто Николай Степанович относился к стихам Анны Андреевны, как к рукоделию жены поэта. А тут, в пачке, сoдержится опровержение... Анна Андреевна произнесла об этих заграничных мемуарах гневный монолог:
- Так он думал вначале. А потом, когда он уехал в Африку, вернулся, и я ему прочла стихи иэ будущей книги «Вечер», - он переменил свое мнение... У него роман с Одоевцевой был в начале двадцатых, он тогда был сильно уязвлен нашим разводом [романа такого не было; знать о нем, если бы он и был, Ахматова ничего достоверного не могла бы по определению - Гумилев с ней после развода практически не общался, и о нем она что-то могла узнавать только из четвертых-пятых рук по слухам; он совершенно не был уязвлен их разводом; к этому всему мы еще вернемся]. Кроме того, она из него кое-что по-женски выдразнила. Но вот посмотрите, письмо ко мне: уже два года в разрыве, никаких между нами зефиров и амуров. И вот, читайте, что он пишет.
Показала отрывки: хвалит приморскую девчонку («она пьянит меня»), утверждает.: ты не лучшая русская поэтесса, а крупный русский поэт [в действительности Ахматова Чуковскую обманула: письмо с фразой «твои строки о «приморской девчонке», они мало того что нравятся мне, они меня пьянят» написано Гумилевым 9 апреля 1913 года, за 5 лет до разрыва, а не через 2 года после него; другое письмо с фразой «В первом стихотворении очень хороша (что ново для тебя) композиция. Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт» - написано 25 июля 1915, за три года до разрыва. В следующем письме Гумилев начинает с обращения к Ахматовой: «Милая и дорогая мамочка…» - этого Ахматова Чуковской зачитывать уже не стала].
VII. [ЛКЧ 2 : 345]
28 декабря 1958
У Анны Андреевны.
Подробно и с ненавистью рассказала она мне о Шацком (Страховском), о его книге (Гумилев, Мандельштам, Ахматова), о статье в «Энциклопедии русской поэзии», вышедшей за рубежом, - статье, где ее трактуют дурно и лживо. Уверена, что источники всех заграничных лжей - Одоевцева («хочет быть вдовствующей императрицей» [вдовствующей - по Николаю Гумилеву]), Оцуп, Георгий Иванов.
VIII. [ЛКЧ 2 : 449-450]
11 декабря 1960
Я ненадолго заходила к Анне Андреевне. Застала ее лежащей. …Рассказала мне, что накануне с помощью Эммы Григорьевны исправляла свое вступление к книге.
Показала мне томик стихов Георгия Иванова с предисловием Гуля. Утверждается, будто Георгий Иванов - князь во поэтах, из него выработался великий поэт и пр.
Анна Андреевна испытующе на меня взглянула, взяла с тумбочки какую-то книжку, важно надела очки - а мне велела читать про себя Иванова и потом высказаться.
Я принялась со страхом. Когда-то в Ленинграде, в «Доме Литераторов»; я слушала стихи Иванова и Адамовича. Они там читали. Георгий Иванов - и сам он, и стихи его - мне ужасно не нравился. Из стихов же Адамовича - кое-что. Кто-то мне недавно скаэал, что Адамович - там, в запредельном мире, сделался хорошим критиком. Дай-то Бог. Они у меня в памяти как-то смешались: Иванов и Адамович, хотя совсем не были похожи друг на друга.
Да, так вот, Иванов. Минуя Гуля, я принялась читать стихи Иванова.
Нет, не выработался. Нет, бледно. Нет, ритмы, интонации - чужие. Нет.
Я доложила Анне Андреевне свое впечатление. Онг нашла меня слишком снисходительной.
- Не бледные и чужие, а пренеприятные и ничтожные, - сказала она. - Очень неприятные. Вот, например, это.
Она прочитала с издевкой одно любовное стихотворение.
- Это - Одоевцевой. Еще «пупочкой» ее назвал бы. Не только никакого величия - никакого вкуса. Гуль выводит Иванова из Анненского.
Я удивилась: Анненского и ноты нет.
- Да, да, не больше и не меньше, из Анненского. Это наспех сколоченная родословная, знаете, как раньше покупали на Апраксином рынке.
[Стихотворение, о котором говорит Ахматова, - следующее
И<рине>.О<доевцевой>.
Отзовись, кукушечка, яблочко, змееныш,
Веточка, царапинка, снежинка, ручеек.
нежности последыш, нелепости приемыш,
Кофе-чае-сахарный потеренный паек.
Отзовись, очухайся, пошевелись спросонок,
В одеяльной одури, и подушечной глуши.
Белочка, метелочка. косточка, утенок,
Ленточкой, веревочкой, чулочком задуши.
Отзовись, пожалуста. Да нет -- не отзовется.
Ну и делать нечего. Проживем и так.
Из огня да в полымя. Где тонко, там и рвется.
Палочка-стукалочка, полушка-четвертак.]
(1950-е)
Если вспомнить это стихотворение, читая разговор Чуковской и Ахматовой - то выходит совсем набоковское: «и это было так, словно голос скрипки вдруг заглушил болтовню патриархального кретина»].
VIII. [Ахматова, записные книжки, август 1961 ]
Чувство, с кот<орым> я прочитала цитату из "Пет<ербургских> зим", относящуюся к моим выступлениям ("Дом лит") 1921 г., можно сравнить только с последней главой "Процесса" Кафки, когда героя просто ведут на убой у всех на глазах и все находят это в порядке вещей. В этой цитате нет ни слова правды. Стихотворение
Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано...*
("Чудесное" и "вишневый сад" - образы душевного просветления и никакого отношения к политике не имеют) - автор [Георгий Иванов] изображает образцом продажной лирики и примером того, как я исписалась [классический случай болезненно неадекватного прочтения текста - просто какое-то «Мама, мама. он меня сукой назвал!»; ничего похожего Иванов не писал, он писал нечто прямо противоположное, см. ниже этот пассаж Иванова. Там нет и намека на «продажную лирику», а пресловутое «Все расхищено» приводится как пример того, что Ахматова НЕ исписалась и ни с какой политикой не связывается]. Слушатели якобы "по привычке хлопали". По привычке никто не хлопает, или хлопают дверьми, уходя. Люди до сих пор с волнением вспоминают эти вечера и пишут мне о них.
А вот Георгий Иванов и Оцуп уже в то время были чрезвычайно заняты всяческой дискредитацией моих стихов. Они знали некоторые подробности моей биографии и думали, что мое место пусто, и решили передать его И. Одоевцевой. Я не стала бы вспоминать об этих делах "давно минувших дней", если бы этой страничке из меморий Г. Иванова так по особенному не повезло в зарубежной прессе. Она стала для всего мира канвой для моей послереволюционной биографии" (Записные книжки, с. 145-146. 13 августа 1961).
Возможно, что они (Цех поэтов) сначала ориентировались на Н С и в честь Одоевцевой всячески отрывали его от меня. Затем почему-то спохватились, и я оказалась "громким петербургским голосом", и они стали ориентироваться на меня. Тогда все, кто ненавидел их (хотя бы окружение М. Цветаевой и Ходасевича) стали отрекаться от меня, напр, "проф Пнин" [Набоков]. Таким образом возник еще один оборотень, кот циркулирует в зарубежной прессе и носит мое имя" (Записные книжки, с. 116).
"Ни Одоевцева, ни Оцуп Петербурга и не нюхали. Они появились в <19>19 г., [неверно: семья Одоевцевой вместе с ней переселилась в Спб в 1914 году] когда все превратилось в свою противоположность и, во-первых, все уехали. Если Одоевцева и Оцуп дожили до начала нэп'а - это не меняет дела. Нэп был дьявольской карикатурой на 10-е годы" (Записные книжки, с. 264) [Одоевцева прожила в донэповском Петербурге 7 лет, Ахматова - 11; разница небольшая].
[Примечание. Вот он, Георгий Иванов, тот отрывок из 1-го издания «Петербургских зим», о котором говорила Ахматова:
«Заслужила ли Ахматова свою славу?
Верен ли был приговор Вячеслава Ивaнова?
…Я помню вечеp Ахматовой в доме литераторов в 1921 году. Ахмaтова нигде не выступала с первых дней революции, нигде не печталась. Она жила отшельницей - мало кто знал, где и как (…). Нaконец, весной 1921 года был объявлен ее вечер.
Маленький зал дома литераторов не попало и десятой части желавших усльшать Ахмaтову. Потом вечер был повторен в университете. Но и огромное университетское помещение оказалось недостаточным. Триумф, казалось бы?
Нет. Большинство слушателей было разочаровано.
- Ахматовa исписалась.
Ну, конечно.
Пять лет ее не слышали и не читали. Ждали того, за что Ахматову любили - новых перчаток с левой руки на правую. А услышали совсем другое:
Все потеряно, предано, продано,
Отчего же нам стало светло?
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам,
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.
Слушатели недоумевали - «большевизм какой-то». По старой памяти хлопали, но про себя решали: кончено - исписалась.
Критика с удовольствием подхватила этот «глас народа». Теперь каждый следящий за литературой гимназист знает - от Ахматовой ждать нечего.
Верно - нечего. Широкая публика, делавшая когда-то славу Ахматовой, славу в необычном для настоящего поэта порядкс, шумную, молниеносную,-Ахматовой обманута. Все курсистки России, выдавшие ей «мандат» быть властительницей их душ, - обмануты.
Ахматова оказалась поэтом, с каждым годом головой перерастающим самое себя. В сущности, уже ко времени «Белой стаи» она «исписалась». Чего же было ждать от ее последнего сборника «Anno Domini» - книги, еще более близкой к совершенству?
Итак, заслужила ли Ахматова свою славу? Конечно, нет. Милые бестужевки, дорогие медички - вы ошиблись в вашей избраннице. Надо было ставить на Лидию Лесную.
Прав ли был Вячеслав Иванов?
Еще бы. Редкая честь принадлежит ему. Сквозь временное и случайное именно то, что нравилось, единственное, что нравилось, - первому увидать бессмертное лицо поэта».
Вот по поводу этого отрывка Ахматова пишет, что тут ее «просто ведут на убой у всех на глазах и все находят это в порядке вещей», что «Все расхищено» Георгий Иванов здесь «изображает образцом продажной лирики и примером того, как я исписалась», и что он тут, как и прежде, «чрезвычайно занят всяческой дискредитацией моих стихов»]
IX. [ЛКЧ 2: 526-527]
октябрь 1962
Сегодня она раздраженная, сердитая - тоже не от большого эдоровья. Главный предмет разговора - и гнева - биография Гумилева, написанная Струве.
-Я получила предложение умереть, да, да! Не смейтесь. - И показала в книге строку: «Анна Андреевна Ахматова еще жива». -Очень вежливо, не правда ли? А главная задача биографа: вычеркнуть меня из Колиной жизни. Меня, видите ли, никогда не было. Его единственная любовь - Машенька Кузьмина-Караваева... На самом же деле он был так влюблен, что брал деньги у ростовщика под большие проценты и приезжал в Севастополь, чтобы 10 минут видеть мой надменный профиль... Этого Струве не знает, этого никогда не было... Зато, чуть запахло разводом, они тут как тут. (Она громко втянула в себя воздух ноэдрями, будто к чему-то принюхиваясь.) - Поглядите, - она указала мне на странице строки из «Пятистопных ямбов» Гумилева:: «И ты ушла в простом и черном платье»... [повторим, что «Пятистопные ямбы» - не об Ахматовой, и она это хорошо знает]. Биограф исполь¬зует два непререкаемых источника: невестку Гумилева, круглейшую дуру, и Одоевцеву - Анна Андреевна указала мне абзац, где Одоевцева рисует Гумилева весьма некрасивым. - По-видимому, Ирина Владимировна одного только Жоржика Иванова считала красавцем.
Затем Анна Андреевна скаэала, что все соображения биографа о поэзии Гумилева тоже неверны.
- А сами вы как полагаете: Николай Степанович легкий для понимания поэт или трудный? - спросила я.
- Во всяком случае,его еще никто не прочел. Помешались на детских «Капитанах» и дальше ни шагу. А он был провидец.
Анна Андреевна процитировала:
Гоpe, горе! Страх, петля и яма
для того, кто на земле родился,
Потому что стoлькими очами
На него взирает с неба чёрный
И его высматривает тайны!
…
Горе, горе! Страх, петля и яма...
- Все это сбывается на наших глазах. А вот «Kлoп» Маяковского не сбывается! Нынче у нас 1962? - и до сих пор не сбылось.
[Нет необходимости говорить, что ничего похожего на то, что вчитывает в это стихотворение Ахматова, Гумилев там в виду не имел. Речь идет вовсе не о вездесущем присутствии полицейского или тоталитарного государства, предсказание которого видит смехотворным образом в этом тексте Ахматова, а о страхе перед Внешней Реальностью, полной будто бы тайных и могущественных сил - символистского «несказанного»; для акмеиста Гумилева никакой безмерной, таинственной, непознаваемой и страшной глубины в этой реальности нет, она представляет собой лишь совокупность вещей, которые человек может осваивать - и звезды суть не очи некоего великого черного небесного даймона, а «просто огоньки на небе», которые можно к тому же использовать для земного блага живых, предсказывая по ним будущее. Классический акмеистический подход, перекликающийся с базаровским «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». «Интерпретация» Ахматовой мыслима только в рамках полного непонимания ею и этого текста Гумилева, и его проблематики, и даже философии самого акмеизма].
, .
X [Рубинчик О.Е. Комм. в: Анна Ахматова: последние годы. Рассказывают Виктор Кривулин, Владимир Муравьев, Томас Венцлова / Сост., коммент. Рубинчик О. Е. М, 2001]
Ахматова считала, что воспоминания Одоевцевой о Н. Гумилеве не соответствуют действительности, в частности, что Одоевцева "возвела напраслину" на Гумилева, когда писала о причине его гибели:.. По свидетельству С. И. Липкина, Ахматова "точно знала, что Гумилев в таганцевском заговоре не участвовал. Более того, по ее словам, и заговора-то не было, его выдумали петроградские чекисты для того, чтобы руководство в Москве думало, что они не даром хлеб едят" ({Липкин С. Беседы с Ахматовой} // Липкин, с. 498). О том же: {Латманизов М. В. Беседы с А. А. Ахматовой} // Об Анне Ахматовой, с.520).
2 be cont.
1. Память, ты слабее год от года.
В марте 1925 года Ахматова сказала своему постоянному слушателю, собирателю сведений о Гумилеве Павлу Лукницкому (который за месяц до того стал также и ее любовником), что Ирина Одоевцева воспринималась как «неофициальная вдова» Гумилева. Как явствует из деталей, речь шла о панихиде по Гумилеву, где присутствовала и она, и Одоевцева, и «официальная» вдова Гумилева - Анна Энгельгардт.
Через три недели она с удовольствием выслушала от Лукницкого изъявление его, Лукницкого, уверенности в том, что Гумилев всю жизнь любил только ее, Ахматову, а все остальное было бессильными попытками забыть крушение этой любви. Этот взгляд Лукницкий почерпнул исключительно от самой же Ахматовой - но она все равно рада, что он сообщает ей этот взгляд как «свое мнение» (хотя какое «свое» мнение он мог вообще составить на этот счет независимо от Ахматовой - учитывая, что Гумилева он не видал даже издали?). Здесь Ахматова выступает в роли алхимика, который не просто вытаскивает из тигля золото, которое сам же туда ранее подбросил, но еще и радуется этому золоту так, будто оно и вправду родилось в тигле.
Сразу после этого Ахматова спрашивает Лукницкого: ну вот разве что, может быть, Гумилев еще Одоевцеву действительно любил?
Лукницкий уверенно отрицает: быть того не может. Ахматова «не спорит», и в дальнейшем уже сама с полной уверенностью говорит это в разговорах с тем же Лукницким. «Друг друга отражают зеркала».
Наконец, через примерно полстолетия, 16 мая 1962, Ахматова вновь изложила Лукницкому историю о панихиде по Гумилеву и привела ему перечень всех запомнившихся ей участников - вплоть до Нельдихена. Но теперь Одоевцевой она не назвала вовсе.
В марте 1925 она еще помнила, что Одоевцева там была «неофициальной вдовой» (но тогда еще Лукницкий не успел ей побожиться, что Гумилев Одоецеву не любил). В 1962 она забыла, что Одоевцева там была вообще. Океания всегда воевала с Евразией.
Впрочем, ничего исключительного в этом нет. 25 июля 1915 года, за три года до развода с Ахматовой, Гумилев написал ей письмо, где стояла такая фраза: «В первом стихотворении очень хороша (что ново для тебя) композиция. Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт».
Как легко заметить, «лучшая русская поэтесса» - это здесь (как и всегда) для Гумилева вещь не особенно значительная; Ахматова впервые построила хорошо композицию, так что Гумилев признает ее, наконец, «еще и просто крупным поэтом», а не только лучшей поэтессой.
Через несколько десятков лет Ахматова, держа это письмо в руках, показав его Чуковской и глядя прямо в текст, процитировала его для той же Лидии Чуковской так: «ты не лучшая русская поэтесса, а крупный русский поэт» - и сказала, что это письмо написано через два года после развода. Слова о том, что для нее тогда в новинку была хорошая композиция, она опустила, а выражение «просто крупный поэт» заменила на «крупный русский поэт», что звучит несколько иначе.
2. Демонстрировать, что Ахматова всю жизнь, десятилетиями придумывала себе никогда не существовавшие победы и успехи (двух планов: [1] будто бы бесчисленные малые и особенно великие - прежде всего великие гении - раз и навсегда поражались и уязвлялись любовной страстью к ней; [2] зато и «великие» большевистские злодеи будто бы не переставали думать о ней, ненавидеть ее и страшиться, по-своему уважая ее величие) и распространяла выдуманные ей же пакости про множество своих современников (Одоевцева, кстати, стала жертвой наиболее злобных и нелепых ахматовских россказней) - подробно демонстрировать это сейчас означало бы ломиться в открытую дверь. Это, собственно, и так знают все, кто вообще сколько-нибудь занимался материалами, связанными с Ахматовой - разве что некоторые из этих «всех» называют упомянутые привычки Ахматовой не их именами, а галантным эвфемизмом «мифотворчество». Слово это вообще употребляется так часто и в таком смысле, что Гоголь сейчас мог бы вложить бы в уста своей даме вместо фразы «этот стакан плохо себя ведет» фразу «этот стакан занимается мифотворчеством». Доходит до любопытных вещей: к примеру, Ахматова, «редактируя» в желательном ей духе воспоминания своей подруги Срезневской, начала даже сочинять от лица Срезневской фальсифицированные отрывки этих мемуаров. Литературоведы это излагают в следующих выражениях: «Одним из стимулов к писанию автобиографических заметок была работа Ахматовой над редактированием воспоминаний ее подруги В.С. Срезневской. Поэтому ряд мемуарных набросков написаны _по инерции как бы от лица Срезневской и Ахматова появляется в них в третьем лице_» (выделение мое).
Подробно демонстрировать это нет надобности и по иной причине: это означало бы сосредоточенную стрельбу в то, что и без того давным-давно убито. Не потому, конечно, что само Ахматова давно умерла - это-то здесь как раз ничего не меняет, - а потому, что умер сам советско-постсоветский ахматовский миф, против которого такая демонстрация была бы направлена. Ряд стихотворений Ахматовой жив и, надо думать, еще долго будет жив, но «миф Ахматовой» - покойник, который разве что еще не зарыт. Зарыт и забыт он будет тогда, когда окончательно перестанут что-либо значить поколения, сформированные еще Советским Союзом (последним из них является как раз мое поколение), потому что миф этот - чисто советское явление, принадлежащее к тому же кругу явлений, что представления журнала «Новый мир» о собственном либерализме, суперфин-деликатес-аристократические белые в «Адъютанте его превосходительства», дежурный культ декабристов образца эйдельмановских текстов + «Звезды пленительного счастья» и т.д. Все эти диковинные вещи могут иметь определенную инерцию, но настоящего воспроизводства получить уже не могут, так как сама их питательная среда перестала существовать.
Это, однако, не значит, что ненужным делается комментарий к тем частям ахматовского мифа, которые могут вызвать пороговое доверие у читателя, не занимавшегося соответствующим вопросом специально. При большом общем массиве изданий самой Ахматовой, а также всякого рода «Разговоров с Ахматовой» и «Воспоминаний об Ахматовой» читатель имеет все шансы часто с ними сталкиваться и принимать изложенное там на веру, так как ему просто не попадалась под руку никакая иная информация.
Скажем, Ахматова утверждала, что Гумилев никак не выделял Ирину Одоевцеву по сравнению с прочими своими знакомыми. Так, в сочинении Сергея Лукницкого, сына П.Н. Лукницкого («Есть много способов убить поэта») сказано: «Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой, об Одоевцевой, кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике биографа Гумилева П.Лукницкого: "По рассказам А.Ахматовой, Н.Гумилев не выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других барышень - его учениц; каждой досталось его внимание двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д." И семьдесят лет из всех барышень только Одоевцева не могла этого простить Гумилеву»).
Любой минимально осведомленный о жизни Гумилева 1918-1921 человек отлично знает, что весь этот пассаж - бредовая ложь Ахматовой (бредовая по масштабу лжи, а не по характеру ее исполнения: Ахматова отлично знала, как обстояли дела в реальности, и лгала вполне сознательно и целенаправленно, а не в увлечении). Но обычному образованному читателю откуда, собственно говоря, знать, выделял Гумилев Одоевцеву «из круга других барышень», или нет? Обычный читатель и не почувствует тут потребности что-то проверять, и уж точно не поймет, до какой степени его тут держат в дураках.
Или вот, к примеру, Ахматова систематически утверждает, что никакого таганцевского заговора (за причастность к которому был расстрелян Гумилев) не было, что весь заговор и участие в нем самого Таганцева были выдуманы чекистами, и что у нее, Ахматовой, есть исчерпывающие доказательства этого. Одоевцеву, которая писала, что заговор был вполне реален, а Гумилев был к нему причастен, Ахматова в связи с этим обвиняла во лжи и клевете. Читатель все это читает и, скорее всего, верит - почему бы не верить? (Семен Липкин, скажем, поверил) - и невдомек читателю, что существование обширной подпольной белой организации во главе с Таганцевым исчерпывающе доказано самими же «белыми» документами (см., напр., http://wiradhe.livejournal.com/22667.html,
http://eugend.livejournal.com/10436.html, http://gumilev.org/viewtopic.php?t=19&postdays=0&postorder=asc&&start=45 ); что никаких «доказательств» обратного у Ахматовой никогда не было и быть не могло; что об этих «доказательствах» разным людям она отливала разные пули (для Михаила Будыко выдумывала одно, для Михаила Латманизова - другое) и что единственным, кто во всей этой истории лжет, является сама Ахматова.
В итоге получается, что у читателя есть все шансы составить представление о той же Одоевцевой по ахматовским россказням и в эти россказни поверить. Это и делает полезным работы, подобные настоящему обзору и комментарию. Что говорить о читателе, далеком от всех этих сюжетов, если человек более чем образованный, наслушавшись рассказов Ахматовой, выразился так: «Бывают еще воспоминания бредовые, вроде как у мегаломанки Одоевцевой. Бывают маразматические воспоминания. Бывают и нахальные, фатовские воспоминания, вроде Георгия Иванова: петербургские вечера этот хлыщ изволит вспоминать, не угодно ли» [тут контаминированы «Санкт-Петербургские вечера» де Местра и «Петербургские зимы» Георгия Иванова].
3. Прежде всего приведем поэтому сводку ключевых ахматовских высказываний об Одоевцевой (иногда - с дополнительными контекстами, вовлекающими Иванова) в хронологическом порядке. Хронология тут важна, так как до сих пор бытует легенда, что Ахматова возненавидела Одоевцеву и Георгия Иванова из-за того, что те как-то не так отозвались о ней в своих мемуарах. Однако материалы Лукницкого демонстрируют, что обоих Ахматова возненавидела задолго до всяких мемуаров. (Сокращения ниже: ЛукнАк - Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой; ЛукнВ - Вера Лукницкая. Любовник.Рыцарь.Летописец. (Три сенсации из Серебряного века); ЛукнС - Сергей Лукницкий. Есть много способов убить поэта; ЛКЧ - Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой).
* * *
Ирина Одоевцева в высказываниях Ахматовой
I. [ЛукнАк. 30.03.1925]
Ирина Одоевцева - "неофициальная вдова" [Гумилева. - Речь идет о том, какое место она занимала на панихиде по нему]. Подошла к АА: "Я все знаю о стихах Н. С."
II. [ЛукнАк. 1.04.1925]
Почему Наппельбаумы и подобные думают, что АА воспитана Гумилевым - сами они, пример Одоевцевой: почему бы не воспользовалась таким случаем? А Н. С. в 9-10 гг. еще сам прислушивался к Вяч. Иванову, Брюсову и др.
III. [ЛукнАк 19.04.1925]
АА говорит, что много горя причинила Николаю Степановичу: считает, что она отчасти виновата в его гибели (нет, не гибели, АА как-то иначе сказала, и надо другое слово, но сейчас не могу его найти - смысл "нравственной").
АА говорит, что Срезневская ей передавала такие слова Николая Степановича про нее: "Она все-таки не разбила мою жизнь". АА сомневается в том, что Срезневская это не фантазирует...
Я: "Николай Степанович слишком мужествен был, чтоб говорить Срезневской так..."
АА: "Да... Наверное Валя фантазирует!.." - и АА приводит в пример того, как мало о себе говорил Николай Степанович, - вчерашние слова Мандельштама...
Я говорю, что все, что говорит АА, только подтверждает мое мнение - то, что Николай Степанович до конца жизни любил АА, а не А. Н. Энгельгардт женился исключительно из самолюбия.
АА сказала, что во время объяснения у Срезневских Николай Степанович сказал: "Значит, я один остаюсь?.. Я не останусь один: теперь меня женят!"
АА составила донжуанский список Николая Степановича. Показывает мне.
До последних лет у Николая Степановича было много увлечений - но не больше в среднем, чем по одному на год. А в последние годы - женских имен - тома. И Николай Степанович никого не любил в последние годы.
АА: "Разве И. Одоевцеву?"
Я: "И ее не любил. Это не любовь была..."
АА не спорит со мною.
Я: "В последние годы в нем шахство было..."
АА: "Да, конечно, было..."
В последние годы - студий, "Звучащих раковин", институтов - у Николая Степановича целый гарем девушек был... И ни одну из них Николай Степанович не любил. И были только девушки - женщин не было.
Чем это объяснить? Может быть, среди других причин было и чувство некоторой безответственности которым был напоен воздух 20 - 21 года...
АА: "Это мое упорство [в 1900-х] так подействовало... Подумайте: 4, а если считать с отказа в 5-м году, - 5 лет! Кто к нему теперь проявлял упорство? Я не знаю никого... Или, м. б., советские барышни не так упорны?"
АА грустит о Николае Степановиче очень, и то, чему невольно была виной, рассказывает как бы в наказание себе.
АА рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка, и лицо ее было до глаз закрыто - чтоб не видно было страшной опухоли... Николай Степанович просил ее открыть лицо, говоря: "Тогда я Вас разлюблю!" АА открывала лицо, показывала.
АА: "Но он не переставал любить!.. Говорил только, что я похожа на Екатерину II".
IV. [ЛукнC - по дневнику П.Н. Лукницкого]
Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой, об Одоевцевой, кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике биографа Гумилева П.Лукницкого: «По рассказам А.Ахматовой, Н.Гумилев не выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других барышень - его учениц; каждой досталось его внимание, двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д.» И семьдесят лет из всех барышень только Одоевцева не могла этого простить Гумилеву.
V. [ЛКЧ 2 : 234-35]
3 января 1957
…Долго и с отстоявшейся гневной горечью [Ахматова] говорила про какую-то книжку, выпущенную Кембриджским Университетом - о ней, Мандельштаме и Гумилеве. Предполагает, что автор - Шацкий, а написано со слов женщины [Одоевцевой; речь идет о книге: Leonid Strakhovsky Craftsmen of the Word. Three Poets of Modern Russia: Gumilyov, Akhmatova, Mandelstam. Cambrige, Mass., 1949. Страховский писал иногда под псевдонимом Leonid Chatsky - Чацкий. Ахматова, плохо знавшая английский, прочла этот псевдоним так, будто он был французским, через Ш-, не признав фамилии грибоедовского героя]
- Безумные похвалы моим стихам и яд, яд обо мне. Придумано, будто я отсутствую в лирике Гумилева, будто он меня никогда не любил! Но вся его лирика до определенного года, до душевного разрыва, вместе с «Пятистопными ямбами» («Ты, для кого искал я на Леванте») - вся полна мною [«Пятистопные ямбы» - не о ней, см. выше, и сама Ахматова могла не знать, о ком это, но точно знала, что это не о ней]. Дальше, правда, нету меня... Автор утверждает, что я была совершенно похожа на альтмановский портрет, но сама в этом никогда не приэна¬валась. Такое может изобрести только баба. Альтмановский портрет на сходство и не претендует: явная стилизация, сравните с моими фотографиями того же времени... Я думаю, все это идет от Одоевцевой, которую Николай Степанович во что бы то ни стало хотел сделать поэтом, уговаривал не подражать мне, и она, бедняжка, писала про какое-то толченое стекло, не имея ни на грош поэтического дара.
[Примечание Лидии Чуковской:]
По мнению Анны Андреевны, многие страницы книги Страховскоro написаны со слов поэтессы Ирины Одоевцевой (1895-1990). «Такое может изобрести только баба.... Яд, яд обо мне», - восклицает Ахматова. Между тем, Одоевцева в своих воспоминаниях («На берегах Невы», Вашингтон, 1967 и M., 1988) говорит об Анне Андреевне весьма уважительно. Kнигa Одоевцевой, несомненно, изобилует большими погрешностями - но неуважения к Ахматовой в ней нет. Беда тaм другая: недостоверность. Мыслимо ли, например, через десятилетия по памяти воспроизводить живые диaлоги?
Что касаeтся «толченого стекла», то A. A. имеет здесь в виду бaлладу «Толченое стекло» (см. И.Одоевцева. Двор чудес. Стихи. Пг.: Мысль, 1922).
O попытках вычеркнуть ее из биографии Гумилева А.. A. говорила не раз. … [ЛКЧ 2: 676]
VI [ЛКЧ 2 : 304]
Апрель 1958
… «Та пачка» - это кусок из «Трудов и дней» Гумилева - пачка, которую когда-то, еще до войны, в Ленинграде Анна Андреевна дала мне на хранение. В прошлый раз она лишь мельком взглянула на эти листки и не взяла их с собой. (Я знаю, она издавна составляет «Труды и дни» Гумилева вместе с одним из своих друзей, исследователем жизни и поэзии Николая Степановича, Павлом Николаевичем Лукницким). Теперь, сидя у меня, она внимательно разглядывала каждый листок.
Я опять уселась в дальнем углу читать своих графоманов, но она каждую минуту отрывала меня.
- Да тут сокровища! Вот, читайте!
Оказывается, Одоевцева напечатала где-то в Париже, будто Николай Степанович относился к стихам Анны Андреевны, как к рукоделию жены поэта. А тут, в пачке, сoдержится опровержение... Анна Андреевна произнесла об этих заграничных мемуарах гневный монолог:
- Так он думал вначале. А потом, когда он уехал в Африку, вернулся, и я ему прочла стихи иэ будущей книги «Вечер», - он переменил свое мнение... У него роман с Одоевцевой был в начале двадцатых, он тогда был сильно уязвлен нашим разводом [романа такого не было; знать о нем, если бы он и был, Ахматова ничего достоверного не могла бы по определению - Гумилев с ней после развода практически не общался, и о нем она что-то могла узнавать только из четвертых-пятых рук по слухам; он совершенно не был уязвлен их разводом; к этому всему мы еще вернемся]. Кроме того, она из него кое-что по-женски выдразнила. Но вот посмотрите, письмо ко мне: уже два года в разрыве, никаких между нами зефиров и амуров. И вот, читайте, что он пишет.
Показала отрывки: хвалит приморскую девчонку («она пьянит меня»), утверждает.: ты не лучшая русская поэтесса, а крупный русский поэт [в действительности Ахматова Чуковскую обманула: письмо с фразой «твои строки о «приморской девчонке», они мало того что нравятся мне, они меня пьянят» написано Гумилевым 9 апреля 1913 года, за 5 лет до разрыва, а не через 2 года после него; другое письмо с фразой «В первом стихотворении очень хороша (что ново для тебя) композиция. Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт» - написано 25 июля 1915, за три года до разрыва. В следующем письме Гумилев начинает с обращения к Ахматовой: «Милая и дорогая мамочка…» - этого Ахматова Чуковской зачитывать уже не стала].
VII. [ЛКЧ 2 : 345]
28 декабря 1958
У Анны Андреевны.
Подробно и с ненавистью рассказала она мне о Шацком (Страховском), о его книге (Гумилев, Мандельштам, Ахматова), о статье в «Энциклопедии русской поэзии», вышедшей за рубежом, - статье, где ее трактуют дурно и лживо. Уверена, что источники всех заграничных лжей - Одоевцева («хочет быть вдовствующей императрицей» [вдовствующей - по Николаю Гумилеву]), Оцуп, Георгий Иванов.
VIII. [ЛКЧ 2 : 449-450]
11 декабря 1960
Я ненадолго заходила к Анне Андреевне. Застала ее лежащей. …Рассказала мне, что накануне с помощью Эммы Григорьевны исправляла свое вступление к книге.
Показала мне томик стихов Георгия Иванова с предисловием Гуля. Утверждается, будто Георгий Иванов - князь во поэтах, из него выработался великий поэт и пр.
Анна Андреевна испытующе на меня взглянула, взяла с тумбочки какую-то книжку, важно надела очки - а мне велела читать про себя Иванова и потом высказаться.
Я принялась со страхом. Когда-то в Ленинграде, в «Доме Литераторов»; я слушала стихи Иванова и Адамовича. Они там читали. Георгий Иванов - и сам он, и стихи его - мне ужасно не нравился. Из стихов же Адамовича - кое-что. Кто-то мне недавно скаэал, что Адамович - там, в запредельном мире, сделался хорошим критиком. Дай-то Бог. Они у меня в памяти как-то смешались: Иванов и Адамович, хотя совсем не были похожи друг на друга.
Да, так вот, Иванов. Минуя Гуля, я принялась читать стихи Иванова.
Нет, не выработался. Нет, бледно. Нет, ритмы, интонации - чужие. Нет.
Я доложила Анне Андреевне свое впечатление. Онг нашла меня слишком снисходительной.
- Не бледные и чужие, а пренеприятные и ничтожные, - сказала она. - Очень неприятные. Вот, например, это.
Она прочитала с издевкой одно любовное стихотворение.
- Это - Одоевцевой. Еще «пупочкой» ее назвал бы. Не только никакого величия - никакого вкуса. Гуль выводит Иванова из Анненского.
Я удивилась: Анненского и ноты нет.
- Да, да, не больше и не меньше, из Анненского. Это наспех сколоченная родословная, знаете, как раньше покупали на Апраксином рынке.
[Стихотворение, о котором говорит Ахматова, - следующее
И<рине>.О<доевцевой>.
Отзовись, кукушечка, яблочко, змееныш,
Веточка, царапинка, снежинка, ручеек.
нежности последыш, нелепости приемыш,
Кофе-чае-сахарный потеренный паек.
Отзовись, очухайся, пошевелись спросонок,
В одеяльной одури, и подушечной глуши.
Белочка, метелочка. косточка, утенок,
Ленточкой, веревочкой, чулочком задуши.
Отзовись, пожалуста. Да нет -- не отзовется.
Ну и делать нечего. Проживем и так.
Из огня да в полымя. Где тонко, там и рвется.
Палочка-стукалочка, полушка-четвертак.]
(1950-е)
Если вспомнить это стихотворение, читая разговор Чуковской и Ахматовой - то выходит совсем набоковское: «и это было так, словно голос скрипки вдруг заглушил болтовню патриархального кретина»].
VIII. [Ахматова, записные книжки, август 1961 ]
Чувство, с кот<орым> я прочитала цитату из "Пет<ербургских> зим", относящуюся к моим выступлениям ("Дом лит") 1921 г., можно сравнить только с последней главой "Процесса" Кафки, когда героя просто ведут на убой у всех на глазах и все находят это в порядке вещей. В этой цитате нет ни слова правды. Стихотворение
Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано...*
("Чудесное" и "вишневый сад" - образы душевного просветления и никакого отношения к политике не имеют) - автор [Георгий Иванов] изображает образцом продажной лирики и примером того, как я исписалась [классический случай болезненно неадекватного прочтения текста - просто какое-то «Мама, мама. он меня сукой назвал!»; ничего похожего Иванов не писал, он писал нечто прямо противоположное, см. ниже этот пассаж Иванова. Там нет и намека на «продажную лирику», а пресловутое «Все расхищено» приводится как пример того, что Ахматова НЕ исписалась и ни с какой политикой не связывается]. Слушатели якобы "по привычке хлопали". По привычке никто не хлопает, или хлопают дверьми, уходя. Люди до сих пор с волнением вспоминают эти вечера и пишут мне о них.
А вот Георгий Иванов и Оцуп уже в то время были чрезвычайно заняты всяческой дискредитацией моих стихов. Они знали некоторые подробности моей биографии и думали, что мое место пусто, и решили передать его И. Одоевцевой. Я не стала бы вспоминать об этих делах "давно минувших дней", если бы этой страничке из меморий Г. Иванова так по особенному не повезло в зарубежной прессе. Она стала для всего мира канвой для моей послереволюционной биографии" (Записные книжки, с. 145-146. 13 августа 1961).
Возможно, что они (Цех поэтов) сначала ориентировались на Н С и в честь Одоевцевой всячески отрывали его от меня. Затем почему-то спохватились, и я оказалась "громким петербургским голосом", и они стали ориентироваться на меня. Тогда все, кто ненавидел их (хотя бы окружение М. Цветаевой и Ходасевича) стали отрекаться от меня, напр, "проф Пнин" [Набоков]. Таким образом возник еще один оборотень, кот циркулирует в зарубежной прессе и носит мое имя" (Записные книжки, с. 116).
"Ни Одоевцева, ни Оцуп Петербурга и не нюхали. Они появились в <19>19 г., [неверно: семья Одоевцевой вместе с ней переселилась в Спб в 1914 году] когда все превратилось в свою противоположность и, во-первых, все уехали. Если Одоевцева и Оцуп дожили до начала нэп'а - это не меняет дела. Нэп был дьявольской карикатурой на 10-е годы" (Записные книжки, с. 264) [Одоевцева прожила в донэповском Петербурге 7 лет, Ахматова - 11; разница небольшая].
[Примечание. Вот он, Георгий Иванов, тот отрывок из 1-го издания «Петербургских зим», о котором говорила Ахматова:
«Заслужила ли Ахматова свою славу?
Верен ли был приговор Вячеслава Ивaнова?
…Я помню вечеp Ахматовой в доме литераторов в 1921 году. Ахмaтова нигде не выступала с первых дней революции, нигде не печталась. Она жила отшельницей - мало кто знал, где и как (…). Нaконец, весной 1921 года был объявлен ее вечер.
Маленький зал дома литераторов не попало и десятой части желавших усльшать Ахмaтову. Потом вечер был повторен в университете. Но и огромное университетское помещение оказалось недостаточным. Триумф, казалось бы?
Нет. Большинство слушателей было разочаровано.
- Ахматовa исписалась.
Ну, конечно.
Пять лет ее не слышали и не читали. Ждали того, за что Ахматову любили - новых перчаток с левой руки на правую. А услышали совсем другое:
Все потеряно, предано, продано,
Отчего же нам стало светло?
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам,
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.
Слушатели недоумевали - «большевизм какой-то». По старой памяти хлопали, но про себя решали: кончено - исписалась.
Критика с удовольствием подхватила этот «глас народа». Теперь каждый следящий за литературой гимназист знает - от Ахматовой ждать нечего.
Верно - нечего. Широкая публика, делавшая когда-то славу Ахматовой, славу в необычном для настоящего поэта порядкс, шумную, молниеносную,-Ахматовой обманута. Все курсистки России, выдавшие ей «мандат» быть властительницей их душ, - обмануты.
Ахматова оказалась поэтом, с каждым годом головой перерастающим самое себя. В сущности, уже ко времени «Белой стаи» она «исписалась». Чего же было ждать от ее последнего сборника «Anno Domini» - книги, еще более близкой к совершенству?
Итак, заслужила ли Ахматова свою славу? Конечно, нет. Милые бестужевки, дорогие медички - вы ошиблись в вашей избраннице. Надо было ставить на Лидию Лесную.
Прав ли был Вячеслав Иванов?
Еще бы. Редкая честь принадлежит ему. Сквозь временное и случайное именно то, что нравилось, единственное, что нравилось, - первому увидать бессмертное лицо поэта».
Вот по поводу этого отрывка Ахматова пишет, что тут ее «просто ведут на убой у всех на глазах и все находят это в порядке вещей», что «Все расхищено» Георгий Иванов здесь «изображает образцом продажной лирики и примером того, как я исписалась», и что он тут, как и прежде, «чрезвычайно занят всяческой дискредитацией моих стихов»]
IX. [ЛКЧ 2: 526-527]
октябрь 1962
Сегодня она раздраженная, сердитая - тоже не от большого эдоровья. Главный предмет разговора - и гнева - биография Гумилева, написанная Струве.
-Я получила предложение умереть, да, да! Не смейтесь. - И показала в книге строку: «Анна Андреевна Ахматова еще жива». -Очень вежливо, не правда ли? А главная задача биографа: вычеркнуть меня из Колиной жизни. Меня, видите ли, никогда не было. Его единственная любовь - Машенька Кузьмина-Караваева... На самом же деле он был так влюблен, что брал деньги у ростовщика под большие проценты и приезжал в Севастополь, чтобы 10 минут видеть мой надменный профиль... Этого Струве не знает, этого никогда не было... Зато, чуть запахло разводом, они тут как тут. (Она громко втянула в себя воздух ноэдрями, будто к чему-то принюхиваясь.) - Поглядите, - она указала мне на странице строки из «Пятистопных ямбов» Гумилева:: «И ты ушла в простом и черном платье»... [повторим, что «Пятистопные ямбы» - не об Ахматовой, и она это хорошо знает]. Биограф исполь¬зует два непререкаемых источника: невестку Гумилева, круглейшую дуру, и Одоевцеву - Анна Андреевна указала мне абзац, где Одоевцева рисует Гумилева весьма некрасивым. - По-видимому, Ирина Владимировна одного только Жоржика Иванова считала красавцем.
Затем Анна Андреевна скаэала, что все соображения биографа о поэзии Гумилева тоже неверны.
- А сами вы как полагаете: Николай Степанович легкий для понимания поэт или трудный? - спросила я.
- Во всяком случае,его еще никто не прочел. Помешались на детских «Капитанах» и дальше ни шагу. А он был провидец.
Анна Андреевна процитировала:
Гоpe, горе! Страх, петля и яма
для того, кто на земле родился,
Потому что стoлькими очами
На него взирает с неба чёрный
И его высматривает тайны!
…
Горе, горе! Страх, петля и яма...
- Все это сбывается на наших глазах. А вот «Kлoп» Маяковского не сбывается! Нынче у нас 1962? - и до сих пор не сбылось.
[Нет необходимости говорить, что ничего похожего на то, что вчитывает в это стихотворение Ахматова, Гумилев там в виду не имел. Речь идет вовсе не о вездесущем присутствии полицейского или тоталитарного государства, предсказание которого видит смехотворным образом в этом тексте Ахматова, а о страхе перед Внешней Реальностью, полной будто бы тайных и могущественных сил - символистского «несказанного»; для акмеиста Гумилева никакой безмерной, таинственной, непознаваемой и страшной глубины в этой реальности нет, она представляет собой лишь совокупность вещей, которые человек может осваивать - и звезды суть не очи некоего великого черного небесного даймона, а «просто огоньки на небе», которые можно к тому же использовать для земного блага живых, предсказывая по ним будущее. Классический акмеистический подход, перекликающийся с базаровским «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». «Интерпретация» Ахматовой мыслима только в рамках полного непонимания ею и этого текста Гумилева, и его проблематики, и даже философии самого акмеизма].
, .
X [Рубинчик О.Е. Комм. в: Анна Ахматова: последние годы. Рассказывают Виктор Кривулин, Владимир Муравьев, Томас Венцлова / Сост., коммент. Рубинчик О. Е. М, 2001]
Ахматова считала, что воспоминания Одоевцевой о Н. Гумилеве не соответствуют действительности, в частности, что Одоевцева "возвела напраслину" на Гумилева, когда писала о причине его гибели:.. По свидетельству С. И. Липкина, Ахматова "точно знала, что Гумилев в таганцевском заговоре не участвовал. Более того, по ее словам, и заговора-то не было, его выдумали петроградские чекисты для того, чтобы руководство в Москве думало, что они не даром хлеб едят" ({Липкин С. Беседы с Ахматовой} // Липкин, с. 498). О том же: {Латманизов М. В. Беседы с А. А. Ахматовой} // Об Анне Ахматовой, с.520).
2 be cont.