Таганцевский заговор
Действительно существовал, слава Богу. Дважды уничтожить этих людей чекистам и прокурорам не удалось.
Летом 1921 года ПетроЧеКа арестовала более 200 человек по делу т.н "Петроградской боевой организации", возглавляемой профессором Таганцевым. 31.08.1921 было официально объявлено о расстреле 61 человека по этому делу, в том числе самого Таганцева и Н. С. Гумилева. Суда над ними не было, но никто и не был обязан его проводить: ЧК проводило следствия и выносило приговоры, отнюдь не будучи обременено по утвержденному для него регламенту непременной надобностью проводить эти приговоры через суд. Иногда такое оформление делалось, гораздо чаще - нет.
«Таганцевское дело» в России стало знаменитым из-за того, что по нему был казнен Гумилев. И вот тут начинается поразительное дело: хорошим тоном для ленинградской либеральной интеллигенции (петербургской ее называть язык не поворачивается), а потом для либеральной интеллигенции вообще стало утверждать - да что там утверждать, с яростью настаивать на том, что никакого заговора не было, и Гумилев в нем не состоял, что все это была липа, сочиненная ЧК, полностью аналогичная тем неисчислимым вредительско-троцкистско-фашистским «заговорам», которые в 37-38 НКВД навострился открывать под каждой корягой. Начала эти настояния еще Ахматова, их продолжала Надежда Мандельштам; обе они отчаянно поносили, в частности, Георгия Иванова и Ирину Одоевцеву, которые открыто заявляли, что и заговор был, и Гумилев в нем участвовал, и очень им по этому поводу восхишались. К 1980-м утверждения о том, что все Таганцевское дело было выдумано ЧК, стали общим местом. Побуждения людей, выдававших соответствующие заклинания, понять нормальному человеку трудно. Для какой-то их части единственно значимым соображением во всем этом деле могло быть их желание «пробить» Гумилева в советские издательства, чтобы «дать» его советскому читателю; поскольку поделом расстрелянного антисоветского заговорщика Советская власть не стала бы печатать и через 50 лет, оставалось доказывать, что и заговора никакого не было. Если кто-то действительно искренне руководился этим соображением, то это было сразу скверно и глупо. Скверно - потому что какими бы мотивами ни руководились эти люди, на деле они отнимали у Гумилева честь действительно великого подвига, им совершенного, и настаивали на том, что он этого подвига не совершал, ради того, чтобы тетя Клава и дядя Толя могли прочесть текст, и без того доступный им в машинописи, в исполнении советского издательства и с соответствующим идеологически выдержанным предисловием. Глупо - потому что тут писательские вдовы и литературные критики, не имевшие ни малейшего доступа к материалам Таганцевского дела, пытались уверять власти, которые к нему доступ как раз имели, в том, что дело это выдумано. Можно, разумеется, только поддержать последнего гумилевского тестя, Энгельгардта, когла _он_ вел разговоры и писал письма в этом направлении в 30-е годы - для его дочери и внучки, соответственно последней жены и дочери Гумилева, в 20-е и 30-е годы вопрос о виновности Гумилева в антисоветском подпольном активизме имел самое жизненное значение, а в 37-м мог стать вопросом жизни и смерти. Можно было бы только поддержать Ахматову, если бы она в своих утверждениях на этот счет руководствовалась аналогичными мотивами, но это, к сожалению, не так: начала эти утверждения она еще в 20-х и продолжала много после того, как никакого практически значимого клейма официальная виновность Гумилева уже ни на кого не клала.
Чем объяснять рвение литераторов, критиков и других культуртрегеров, заклинавших в 70-н, что заговора не было, я не знаю; характерно, что они продолжали повторять и усиливать эти заклинания и после 1988/1991 года, когда никакие практические соображения, связанные с продвижением Гумилева к читателю или появившиеся «страха ради советска», оправдывать их уже не могли. Им просто очень не хотелось, чтобы Гумилев был боевым заговорщиком против большевиков, а почему не хотелось - догадываться можно, а утверждать я здесь не возьмусь. Свою лепту в это дело внес, к сожалению, и С.П. Лукницкий, до того дошедший, что стал всерьез использовать следующий пассаж из показаний Таганцева о Гумилеве:
«Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, что оставляет за собой право отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к Совет. ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько [Гумилев] мог поверить этому утверждению. (…) Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать". В. Таганцев 6.VIII.1921
С. Лукницкий всерьез воспринимает этот пассаж со всеми его нелепостями (чего стоит Гумилев, беспокоящийся, как бы заговорщики не упразднили Советы, и нуждающийся в заверениях, что они не монархисты! Сам-то он как раз монархистом и был), - хотя он совершенно очевидно продиктован желанием Таганцева выгородить Гумилева всеми правдами и неправдами, - и резюмирует его следующим фантастическим выводом: «А на нелепый вопрос, будет ли он участвовать в заговоре, ироничный человек, коим был Гумилев, мог вполне съязвить: еще бы!» (Сергей Лукницкий. Есть много способов убить поэта. М., 2002). Что тут скажешь…
Как бы то ни было, именно после 1991 на улице этих людей настал праздник: их версию поддержала и узаконила Генеральная Прокуратура. Согласно официальной реляции, Прокуратура РФ, изучив совместно со следственным управлением МБР в 1991-1992 гг. 382 тома Таганцевского дела, 29 мая 1992 представила «Справку по архивному уголовному делу №Н-1381 (214224) так называемой «Петроградской боевой организации» (заговор Таганцева В.Н.)» со следующим выводом: «достоверно установлено, что «Петроградской боевой организации», ставившей целью свержение Советской власти, как таковой не существовало,... а уголовное дело в отношении участников организации, получившей свое название только в процессе расследования, было полностью сфальсифицировано». В 2001 г. д.и.н., чиновник Генеральной прокуратуры РФ проф. Г. Е. Миронов издал об этом в «Терре» целую книгу: «Заговор, которого не было». И вновь потекли медийные публикации вроде статьи Олега Воронина (сетевая версия: http://www.vsp.ru/show_article.php?id=508 ) с формулировкой «никогда не существовавшая Петроградская боевая организация» и заявлением о том, что кто думает иначе, тот льет воду на мельницу кровавой гэбни: «Ведь если заговор все-таки был, то [такие-то, такие-то, такие-то обвиняемые по нему в нем] участвовали! И их казнь, каторга и ссылки оправданы государственной необходимостью. Именно это мне растолковывал на допросах в конце 70-х следователь КГБ, между делом писавший стишки и доносы на иркутских литераторов».
Правда, нет никаких сомнений в том, что в 1992 г. Прокуратура просто выполняла срочный социальный заказ. Об этом говорят уже сами даты ее работы с делом: чего ради по собственной инициативе Прокуратура РФ в 1991 взялась бы за «Таганцевское дело»? Сделать это она могла только по поручению реабилитационной комиссии Яковлева и/или настояниям общественных организаций. Аргументация deniers Таганцевского заговора (в тех случаях, когда они вообще задаются целью привести какие-то аргументы, как Г. Е. миронов) строится на том, что все дело о нем опиралось на показаниях обвиняемых, а они могли быть самооговорами; однако могли они самооговорами и не быть! И, конечно, были вполне профессиональные и добросовестные авторы, которые вопреки всему этому потоку доказывали, что заговор существовал, например Ф. Перченок, Д. Зубарев, В. Черняев ( www.ihst.ru/projects/sohist/books/inmemoriam/362-370.pdf ; http://www.ihst.ru/projects/sohist/material/dela/pbo2.htm ). Однако базировались они на данных, стопроцентного доверия все же не подразумевавших.
Между тем еще в 1996 г. в литературу были введены документы, требующие именно такого доверия и исчерпывающе доказывающие, что заговор так-таки был, а заодно подтверждающие истинность рассказов Георгия Иванова о его знакомых, участвовавших в антисоветском подполье (часть этих рассказов Иванова была посвящена именно Гумилеву). Первый из этих документов - секретное письмо к ген. Врангелю от проф. Давида Гримма от 4 окт. 1921 года; Гримм жил тогда в Гельсингфорсе, был одним из руководителей антибольшевистской организации и был связан с антибольшевистским подпольем Петрограда (в котором сам участвовал в бытность свою в Петрограде). Письмо было послано Врангелю шифром с целью осведомить его о положении дел с этим подпольем. В архиве Врангеля сохранился расшифрованный для Врангеля текст этого письма; в архиве самого Гримма - черновой автограф текста в незашифрованном виде и машинописная копия текста в зашифрованном виде. По расшифровке, сверенной с черновым автографом, это письмо было опубликовано выдающимся исследователем Виктором Бортневским в 7-м альманахе «Русское Прошлое» (СПб, 1996. С. 106-113) Второй документ - секретное письмо того же Гримма к Карташову от 16 июля 1921 г., также сохранившееся в архивах; ключевая выдержка из него тоже была опубликована Бортневским в указанной работе. Бортневский, разумеется, заметил, какое значение имеют открытые им материалы для истории Таганцевского дела, и резюмировал: «Искренность автора и достоверность сообщаемых им сведений, в том числе и об участии в белом подполье В.Н. Таганцева, вряд ли могут вызывать какие-либо сомнения» (там же. С. 107).
Выдержка из письма Гримма к Карташову гласит: «…после провала организации В.Н. Таганцева, матросских и других более крупные образования рассыпались на мелкие ячейки, не имеющие объединяющих руководителей» (там же. С. 108).
В письме же Гримма к Врангелю говорится: «…B результате начались усиленные аресты среди Петроградских рабочих и интеллигентов; дело было облегчено Чекистам тем, что около тоro же времени, когда начaлась провокационная деятельность первых матросов-предателей - Паськовского и Комарова, в Тверской гyбернии, в имении, за антисоветскую агитацию был аpестовaн Таганцев, игравший в последние годы видную роль в уцелевших в Петрограде активистских организациях [в черновом автографе стоит: «Таганцев, игравший в последние годы (не по заслугам) довольно видную роль»…; это «(не по заслугам) довольно» было вычеркнуто автором письма и в текст, ушедший к Врангелю, не вошло] связaнный, между прочим, c артиллерцйским офицером Германом, который служил в Финском Генеpaльном Штабе курьером и пaл жертвой предательства матроса Паськовского, которого он сaм взял к себе из концентрационном лагеря. Гермaн был убит при переходе Финской границы, причем y него были нaйдены письма и пpокламaции. Вся эта неприглядная каpтина выяснилась уже после том, кaк сговор c Петриченко состоялся (…) С тех пор появилось в красных газетах известное сообцщение о раскрытом в Петрограде заговоре [Таганцева] и список 61 расстрелянных. Самое сообщение, несмотря на ряд фактических погрешностей, все же устанавливает ряд фактов, знакомство с которыми свидетельсвует о том, что некоторые из участников заговора дали весьма полные показания и раскрыли многие подробности. Вместе с тем в списке расстрелянных значится целый ряд лиц, несомненно принадлежавших к существовавшим в Петрограде активистским организациям. Насколько отдельные, не связанные между собой ячейки уцелели - сейчас сказать нельзя, но как бы там ни было, дабы не подвести эти сохранившиеся остатки, необходимо временно соблюдать большую осторожность и на некоторое время приостановить всякую деятельность, пока бдительность большевистского сыска не будет несколько усыплена».
Вопрос, таким образом, снимается.
Да, упомянутый здесь Герман - это тот самый Юрий Герман, о котором рассказывал Георгий Иванов в своих напечатанных за границей мемуарных очерках, как об антибольшевистском боевике-подпольщике; и о его гибели на границе рассказывал. Этот его рассказ, таким образом, достоверен.
Вообще, как попал бы Гумилев в ЧК по делу Таганцева, если бы он не был к нему причастен? Следствие по делу Гумилева шло так: в заключении по делу сказано, что «Следствием установлено, что дело гр. Гумилева… возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г.» 6 августа Таганцев действительно дал показания на Гумилева (они сохранились в деле), причем в тексте этих показаний желал его всячески выгородить и сделать его вину перед Советской властью как можно меньшей (см. ниже, Приложение). Это было бы совершенным абсурдом, если бы он давал показания на Гумилева по своей инициативе; ясно, что следователи потребовали от него таких показаний, уже считая Гумилева участником заговора (или уже решив ложно представить Гумилева таковым). И в самом деле, Гумилева ЧК арестовала вечером 3 августа - что же, «дело возникло на основании показаний 6-го», а арестовали еще 3-го? Ясно, что решение привлекать Гумилева как участнка подпольной деятельности Таганцева у ЧК возникло еще до 3.08, и показание Таганцева от 6.08 давалось потому, что следствие уже рассматривало Гумилева в качестве такого участника и потребовало от Таганцева соответствующих показаний. Почему же следствие рассматривало Гумилева таким образом еще до показания Таганцева? Возможны лишь два ответа: потому что оно располагало соответствующими агентурными материалами или доносами, или потому что оно решило притянуть Гумилева по этому делу облыжно. Во втором случае встает следующий вопрос: ПОЧЕМУ они решили облыжно притягивать Гумилева по этому делу? Никаких специальных счетов с Гумилевым и претензий к нему у ЧК не было, личных врагов его там не было тоже. Таким образом, замешивать его в дело облыжно имело смысл только в том случае, если бы выдумано и фальсифицировано было ВСЕ дело Таганцева: если чекисты выдумывали несуществующий заговор, то комплектовать его приходилось бы именно какими-то невинными, притянутыми по ложным обвинениям; тогда почему бы за компанию не включить в конструкцию облыжно и Гумилева? Но если заговор существовал реально, то безосновательно замешивать в него Гумилева было бы чекистам попросту незачем. Именно поэтому те авторы, что хотят снять обвинение в антисоветском заговоре персонально с Гумилева, одновременно стремятся настаивать на том, что ВСЕ Таганцевское дело - «липа»: они сами чувствуют, что если дело Таганцева было реальным, то и участие в нем Гумилева, из которого ЧК исходило уже к 3.08, остается считать не сфабрикованным чекистами, а установленным ими. Однако таганцевское дело - НЕ «липа», как с несомненностью устанавливают секретные письма Гримма.
Далее, будь обвинение ложным, почему его признал сам Гумилев? На первом допросе он все отрицал, по ознакомлению с показаниями Таганцева и др признался (см. материалы ниже, в Приложении). Пыток следователи не применяли. Зачем же Гумилеву было наклепывать на себя, подписывая себе стопроцентный смертный приговор? Тананцев мог давать и ложные показания про себя и других, чтобы выжить: обычно счимтается, что большевики обещали ему это и не исполнили. Но Гумилев сам на себя по этой системе наклепывать бы не стал, да и обещаниям большевистским не поверил бы, даже если бы они ему их давали (а они, несомненно, и не давали: Гумилева не использовали для добывания показаний на других лиц, а только ради такого добывания чекисты и стали бы что-то подобное обещать).
Несколько десятков лет много народа, от Надежды Мандельштам до чинов Прокуратуры, с упорством, достойным лучшего применения, пытались лишить Гумилева славы истиннно совершенного им геройского дела ради… в последние 20 лет черт его знает, ради чего, ради бумажки о «реабилитации» разве что! Изуродованному их сознанию кажется, что бумажка о реабилитации от имени раннебольшевистской власти (потому что нынешнее государство реабилитирует или не реабилитирует в зависимости от того, действительно ли нарушил человек законы, действовавшие на момент совершения покаранного поступка) - это что-то, что нужно добывать мытьем и катаньем и что снимает с человека некое пятно! Другие такие же соотечественники просят и требуют реабилитировать Николая II и других казненных вместе с ним лиц, то есть официально заверить, что те не провинились против большевистских законов 1918 года…
Но как бы то ни было, в отношении Гумилева это доброе дело у них не вытанцевалось. ЧК смогло его уничтожить один раз,- дело нехитрое - но добавить к этому его уничижение, превратить его в напрасную, ничем не обидевшую Соввласть жертву из солдата освободительной войны - это ни у его радетелей, ни у Прокуратуры не вышло. Спасибо Давид Давидычу Гримму и Виктору Георгиевичу Бортневскому.
ПРИЛОЖЕНИЕ. Все материалы, что-то говорящие о виновности Гумилева, из его дела (опубликованы С. П. Лукницким):
Таганцев, показание от 6 авг.
«Протокол показания гр. Таганцева
"Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября
1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой
он сможет распоряжаться и в случае выступления согласна выйти на улицу, но
желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую
свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда
предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова
для установления связей.13
В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время
Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта
Гумилева, адрес я узнал для него во "Всемирной литературе", где служит
Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в
составлении прокламаций. Гумилев согласился, что оставляет за собой право
отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был
близок к Совет. ориентации. Шведов мог успокоить,
что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько мог
поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000
советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал
уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через
несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит
далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и
Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать".
В. Таганцев
6.VIII.1921»
Гумилев, показания от 9 авг.
«Показания по существу дела:
Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого
роста и бритый, сообщивший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его
войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он
обещал мне показать имеющиеся в его распоряжении русские заграничные
издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров
каких-то газет. И оставил у меня, несмотря на мое заявление, что я в них не
нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного, я
их сжег.
Приблизительно через неделю он пришел опять и стал спрашивать меня, не
знаю ли я кого-нибудь, желающего работать для контрреволюции. Я объяснил,
что никого такого не знаю, тогда он указал на незначительность работы:
добывание разных сведений и настроений, раздачу листовок и сообщил, что эта
работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на
эту тему, и он ушел. Фамилию свою он назвал мне, представляясь. Я ее забыл,
но она была не Герман и не Шведов.
Н.Гумилев
9 августа 1921
Гумилев, показание от 18 авг.
«…в начале Кронштадского восстания ко мне пришел Вячеславский с
предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании,
буде оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на
выступление согласился, причем сказал, что мне, по всей вероятности, удастся
в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь
общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку
написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять,
вел те же разговоры и предложил гектографировальную ленту и деньги на
расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того ни другого, указав, что
не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел
опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии
использовать, а деньги 200 000 взял на всякий случай и держал их в столе,
ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского,
чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое
отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский, никто другой с
подобными разговорами ко мне не приходили, и я передал все дело забвению.
В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что
могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что
являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я встречался с ними лишь
случайно и исполнить мое обещание мне
было бы крайне затруднительно. Кроме того, когда мы обсуждали сумму
расходов, мы говорили также о миллионе работ.
Гумилев
Допросил Якобсон 18.8.1921 г.»
Гумилев, показание от 20 авг.
«Продолжительное (? - авт.) показание
гр. Гумилева Николая Степановича 20.8.1921 г.
Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю: сим подтверждаю, что
Вячеславский был у меня один и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять
участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто
человек десять встречных знакомых, из числа бывших офицеров, способных в
свою очередь сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по
моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я может
быть не вполне ясно выразился относительно такового характера той группы, но
сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив
неизвестных мне людей, и сохранить мою независимость. Однако я указывал
Вячеславскому, что по моему мнению это единственный путь, по какому
действительно совершается переворот и что я против подготовительной работы,
считая ее бесполезной и опасной.
Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел ввиду никого в
отдельности, а просто думал встретить в нужный момент подходящих по
убеждению мужественных и решительных людей. Относительно предложения
Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в
туманной форме.
Н.Гумилев»
Гумилев, показание от нач. 20-х чисел августа.
«Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее:
никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации
Таганцева путем установления между ними связей, я не знаю и потому назвать
не могу. Чувствую себя виновным по отношению к существующей в России власти
в том, что в дни Кронштадтского восстания был готов принять участие в
восстании, если бы оно перекинулось в Петроград, и вел по этому поводу
разговоры с Вячеславским».
Таганцев, показание от 23 августа.
«В дополнение к сказанному мною ранее о Гумилеве как о поэте добавляю,
что насколько я помню в разговоре с Ю.Германом сказал, что во время
активного выступления в Петрограде, которое он предлагал устроить (4 слова
подчеркнуты красным карандашом - авт.) к восставшей организации
присоединится группа интеллигентов в полтораста человек. Цифру точно не
помню. Гумилев согласился составлять для нашей организации прокламации.
Получил он через Шведова В.Г. 200 000 рублей.
Таганцев
23 авг 21»
Заключение по делу:
«Следствием установлено, что дело гр. Гумилева Николая Станиславовича (исправлено на: Степановича), 35 лет происходит из дворян, проживающего в г. Петрограде угол Невского и Мойки в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, Окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г., в котором он показывает следующее: "Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской
контрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов,
которой последний может распоряжаться, и которая в случае выступления готова
выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в
распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверить
надежность Гумилева организация Таганцева командировала члена организации
гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилевым. Последний
взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и
составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву
было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машинки.
В своих показаниях гр. Гумилев подтверждает вышеуказанные против него
обвинения и виновность в желании оказать содействие контрреволюционной
организации Таганцева, выразив в подготовке кадра интеллигентов для борьбы с
большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера.
Признает своим показанием гр. Гумилев подтверждает получку денег от
организации в сумме 200 000 рублей для технических надобностей.
В своем первом показании гр. Гумилев совершенно отрицал его
причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы
отвечал отрицательно. Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилева Н. Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел».
25-го его расстреляли.
Летом 1921 года ПетроЧеКа арестовала более 200 человек по делу т.н "Петроградской боевой организации", возглавляемой профессором Таганцевым. 31.08.1921 было официально объявлено о расстреле 61 человека по этому делу, в том числе самого Таганцева и Н. С. Гумилева. Суда над ними не было, но никто и не был обязан его проводить: ЧК проводило следствия и выносило приговоры, отнюдь не будучи обременено по утвержденному для него регламенту непременной надобностью проводить эти приговоры через суд. Иногда такое оформление делалось, гораздо чаще - нет.
«Таганцевское дело» в России стало знаменитым из-за того, что по нему был казнен Гумилев. И вот тут начинается поразительное дело: хорошим тоном для ленинградской либеральной интеллигенции (петербургской ее называть язык не поворачивается), а потом для либеральной интеллигенции вообще стало утверждать - да что там утверждать, с яростью настаивать на том, что никакого заговора не было, и Гумилев в нем не состоял, что все это была липа, сочиненная ЧК, полностью аналогичная тем неисчислимым вредительско-троцкистско-фашистским «заговорам», которые в 37-38 НКВД навострился открывать под каждой корягой. Начала эти настояния еще Ахматова, их продолжала Надежда Мандельштам; обе они отчаянно поносили, в частности, Георгия Иванова и Ирину Одоевцеву, которые открыто заявляли, что и заговор был, и Гумилев в нем участвовал, и очень им по этому поводу восхишались. К 1980-м утверждения о том, что все Таганцевское дело было выдумано ЧК, стали общим местом. Побуждения людей, выдававших соответствующие заклинания, понять нормальному человеку трудно. Для какой-то их части единственно значимым соображением во всем этом деле могло быть их желание «пробить» Гумилева в советские издательства, чтобы «дать» его советскому читателю; поскольку поделом расстрелянного антисоветского заговорщика Советская власть не стала бы печатать и через 50 лет, оставалось доказывать, что и заговора никакого не было. Если кто-то действительно искренне руководился этим соображением, то это было сразу скверно и глупо. Скверно - потому что какими бы мотивами ни руководились эти люди, на деле они отнимали у Гумилева честь действительно великого подвига, им совершенного, и настаивали на том, что он этого подвига не совершал, ради того, чтобы тетя Клава и дядя Толя могли прочесть текст, и без того доступный им в машинописи, в исполнении советского издательства и с соответствующим идеологически выдержанным предисловием. Глупо - потому что тут писательские вдовы и литературные критики, не имевшие ни малейшего доступа к материалам Таганцевского дела, пытались уверять власти, которые к нему доступ как раз имели, в том, что дело это выдумано. Можно, разумеется, только поддержать последнего гумилевского тестя, Энгельгардта, когла _он_ вел разговоры и писал письма в этом направлении в 30-е годы - для его дочери и внучки, соответственно последней жены и дочери Гумилева, в 20-е и 30-е годы вопрос о виновности Гумилева в антисоветском подпольном активизме имел самое жизненное значение, а в 37-м мог стать вопросом жизни и смерти. Можно было бы только поддержать Ахматову, если бы она в своих утверждениях на этот счет руководствовалась аналогичными мотивами, но это, к сожалению, не так: начала эти утверждения она еще в 20-х и продолжала много после того, как никакого практически значимого клейма официальная виновность Гумилева уже ни на кого не клала.
Чем объяснять рвение литераторов, критиков и других культуртрегеров, заклинавших в 70-н, что заговора не было, я не знаю; характерно, что они продолжали повторять и усиливать эти заклинания и после 1988/1991 года, когда никакие практические соображения, связанные с продвижением Гумилева к читателю или появившиеся «страха ради советска», оправдывать их уже не могли. Им просто очень не хотелось, чтобы Гумилев был боевым заговорщиком против большевиков, а почему не хотелось - догадываться можно, а утверждать я здесь не возьмусь. Свою лепту в это дело внес, к сожалению, и С.П. Лукницкий, до того дошедший, что стал всерьез использовать следующий пассаж из показаний Таганцева о Гумилеве:
«Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, что оставляет за собой право отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к Совет. ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько [Гумилев] мог поверить этому утверждению. (…) Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать". В. Таганцев 6.VIII.1921
С. Лукницкий всерьез воспринимает этот пассаж со всеми его нелепостями (чего стоит Гумилев, беспокоящийся, как бы заговорщики не упразднили Советы, и нуждающийся в заверениях, что они не монархисты! Сам-то он как раз монархистом и был), - хотя он совершенно очевидно продиктован желанием Таганцева выгородить Гумилева всеми правдами и неправдами, - и резюмирует его следующим фантастическим выводом: «А на нелепый вопрос, будет ли он участвовать в заговоре, ироничный человек, коим был Гумилев, мог вполне съязвить: еще бы!» (Сергей Лукницкий. Есть много способов убить поэта. М., 2002). Что тут скажешь…
Как бы то ни было, именно после 1991 на улице этих людей настал праздник: их версию поддержала и узаконила Генеральная Прокуратура. Согласно официальной реляции, Прокуратура РФ, изучив совместно со следственным управлением МБР в 1991-1992 гг. 382 тома Таганцевского дела, 29 мая 1992 представила «Справку по архивному уголовному делу №Н-1381 (214224) так называемой «Петроградской боевой организации» (заговор Таганцева В.Н.)» со следующим выводом: «достоверно установлено, что «Петроградской боевой организации», ставившей целью свержение Советской власти, как таковой не существовало,... а уголовное дело в отношении участников организации, получившей свое название только в процессе расследования, было полностью сфальсифицировано». В 2001 г. д.и.н., чиновник Генеральной прокуратуры РФ проф. Г. Е. Миронов издал об этом в «Терре» целую книгу: «Заговор, которого не было». И вновь потекли медийные публикации вроде статьи Олега Воронина (сетевая версия: http://www.vsp.ru/show_article.php?id=508 ) с формулировкой «никогда не существовавшая Петроградская боевая организация» и заявлением о том, что кто думает иначе, тот льет воду на мельницу кровавой гэбни: «Ведь если заговор все-таки был, то [такие-то, такие-то, такие-то обвиняемые по нему в нем] участвовали! И их казнь, каторга и ссылки оправданы государственной необходимостью. Именно это мне растолковывал на допросах в конце 70-х следователь КГБ, между делом писавший стишки и доносы на иркутских литераторов».
Правда, нет никаких сомнений в том, что в 1992 г. Прокуратура просто выполняла срочный социальный заказ. Об этом говорят уже сами даты ее работы с делом: чего ради по собственной инициативе Прокуратура РФ в 1991 взялась бы за «Таганцевское дело»? Сделать это она могла только по поручению реабилитационной комиссии Яковлева и/или настояниям общественных организаций. Аргументация deniers Таганцевского заговора (в тех случаях, когда они вообще задаются целью привести какие-то аргументы, как Г. Е. миронов) строится на том, что все дело о нем опиралось на показаниях обвиняемых, а они могли быть самооговорами; однако могли они самооговорами и не быть! И, конечно, были вполне профессиональные и добросовестные авторы, которые вопреки всему этому потоку доказывали, что заговор существовал, например Ф. Перченок, Д. Зубарев, В. Черняев ( www.ihst.ru/projects/sohist/books/inmemoriam/362-370.pdf ; http://www.ihst.ru/projects/sohist/material/dela/pbo2.htm ). Однако базировались они на данных, стопроцентного доверия все же не подразумевавших.
Между тем еще в 1996 г. в литературу были введены документы, требующие именно такого доверия и исчерпывающе доказывающие, что заговор так-таки был, а заодно подтверждающие истинность рассказов Георгия Иванова о его знакомых, участвовавших в антисоветском подполье (часть этих рассказов Иванова была посвящена именно Гумилеву). Первый из этих документов - секретное письмо к ген. Врангелю от проф. Давида Гримма от 4 окт. 1921 года; Гримм жил тогда в Гельсингфорсе, был одним из руководителей антибольшевистской организации и был связан с антибольшевистским подпольем Петрограда (в котором сам участвовал в бытность свою в Петрограде). Письмо было послано Врангелю шифром с целью осведомить его о положении дел с этим подпольем. В архиве Врангеля сохранился расшифрованный для Врангеля текст этого письма; в архиве самого Гримма - черновой автограф текста в незашифрованном виде и машинописная копия текста в зашифрованном виде. По расшифровке, сверенной с черновым автографом, это письмо было опубликовано выдающимся исследователем Виктором Бортневским в 7-м альманахе «Русское Прошлое» (СПб, 1996. С. 106-113) Второй документ - секретное письмо того же Гримма к Карташову от 16 июля 1921 г., также сохранившееся в архивах; ключевая выдержка из него тоже была опубликована Бортневским в указанной работе. Бортневский, разумеется, заметил, какое значение имеют открытые им материалы для истории Таганцевского дела, и резюмировал: «Искренность автора и достоверность сообщаемых им сведений, в том числе и об участии в белом подполье В.Н. Таганцева, вряд ли могут вызывать какие-либо сомнения» (там же. С. 107).
Выдержка из письма Гримма к Карташову гласит: «…после провала организации В.Н. Таганцева, матросских и других более крупные образования рассыпались на мелкие ячейки, не имеющие объединяющих руководителей» (там же. С. 108).
В письме же Гримма к Врангелю говорится: «…B результате начались усиленные аресты среди Петроградских рабочих и интеллигентов; дело было облегчено Чекистам тем, что около тоro же времени, когда начaлась провокационная деятельность первых матросов-предателей - Паськовского и Комарова, в Тверской гyбернии, в имении, за антисоветскую агитацию был аpестовaн Таганцев, игравший в последние годы видную роль в уцелевших в Петрограде активистских организациях [в черновом автографе стоит: «Таганцев, игравший в последние годы (не по заслугам) довольно видную роль»…; это «(не по заслугам) довольно» было вычеркнуто автором письма и в текст, ушедший к Врангелю, не вошло] связaнный, между прочим, c артиллерцйским офицером Германом, который служил в Финском Генеpaльном Штабе курьером и пaл жертвой предательства матроса Паськовского, которого он сaм взял к себе из концентрационном лагеря. Гермaн был убит при переходе Финской границы, причем y него были нaйдены письма и пpокламaции. Вся эта неприглядная каpтина выяснилась уже после том, кaк сговор c Петриченко состоялся (…) С тех пор появилось в красных газетах известное сообцщение о раскрытом в Петрограде заговоре [Таганцева] и список 61 расстрелянных. Самое сообщение, несмотря на ряд фактических погрешностей, все же устанавливает ряд фактов, знакомство с которыми свидетельсвует о том, что некоторые из участников заговора дали весьма полные показания и раскрыли многие подробности. Вместе с тем в списке расстрелянных значится целый ряд лиц, несомненно принадлежавших к существовавшим в Петрограде активистским организациям. Насколько отдельные, не связанные между собой ячейки уцелели - сейчас сказать нельзя, но как бы там ни было, дабы не подвести эти сохранившиеся остатки, необходимо временно соблюдать большую осторожность и на некоторое время приостановить всякую деятельность, пока бдительность большевистского сыска не будет несколько усыплена».
Вопрос, таким образом, снимается.
Да, упомянутый здесь Герман - это тот самый Юрий Герман, о котором рассказывал Георгий Иванов в своих напечатанных за границей мемуарных очерках, как об антибольшевистском боевике-подпольщике; и о его гибели на границе рассказывал. Этот его рассказ, таким образом, достоверен.
Вообще, как попал бы Гумилев в ЧК по делу Таганцева, если бы он не был к нему причастен? Следствие по делу Гумилева шло так: в заключении по делу сказано, что «Следствием установлено, что дело гр. Гумилева… возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г.» 6 августа Таганцев действительно дал показания на Гумилева (они сохранились в деле), причем в тексте этих показаний желал его всячески выгородить и сделать его вину перед Советской властью как можно меньшей (см. ниже, Приложение). Это было бы совершенным абсурдом, если бы он давал показания на Гумилева по своей инициативе; ясно, что следователи потребовали от него таких показаний, уже считая Гумилева участником заговора (или уже решив ложно представить Гумилева таковым). И в самом деле, Гумилева ЧК арестовала вечером 3 августа - что же, «дело возникло на основании показаний 6-го», а арестовали еще 3-го? Ясно, что решение привлекать Гумилева как участнка подпольной деятельности Таганцева у ЧК возникло еще до 3.08, и показание Таганцева от 6.08 давалось потому, что следствие уже рассматривало Гумилева в качестве такого участника и потребовало от Таганцева соответствующих показаний. Почему же следствие рассматривало Гумилева таким образом еще до показания Таганцева? Возможны лишь два ответа: потому что оно располагало соответствующими агентурными материалами или доносами, или потому что оно решило притянуть Гумилева по этому делу облыжно. Во втором случае встает следующий вопрос: ПОЧЕМУ они решили облыжно притягивать Гумилева по этому делу? Никаких специальных счетов с Гумилевым и претензий к нему у ЧК не было, личных врагов его там не было тоже. Таким образом, замешивать его в дело облыжно имело смысл только в том случае, если бы выдумано и фальсифицировано было ВСЕ дело Таганцева: если чекисты выдумывали несуществующий заговор, то комплектовать его приходилось бы именно какими-то невинными, притянутыми по ложным обвинениям; тогда почему бы за компанию не включить в конструкцию облыжно и Гумилева? Но если заговор существовал реально, то безосновательно замешивать в него Гумилева было бы чекистам попросту незачем. Именно поэтому те авторы, что хотят снять обвинение в антисоветском заговоре персонально с Гумилева, одновременно стремятся настаивать на том, что ВСЕ Таганцевское дело - «липа»: они сами чувствуют, что если дело Таганцева было реальным, то и участие в нем Гумилева, из которого ЧК исходило уже к 3.08, остается считать не сфабрикованным чекистами, а установленным ими. Однако таганцевское дело - НЕ «липа», как с несомненностью устанавливают секретные письма Гримма.
Далее, будь обвинение ложным, почему его признал сам Гумилев? На первом допросе он все отрицал, по ознакомлению с показаниями Таганцева и др признался (см. материалы ниже, в Приложении). Пыток следователи не применяли. Зачем же Гумилеву было наклепывать на себя, подписывая себе стопроцентный смертный приговор? Тананцев мог давать и ложные показания про себя и других, чтобы выжить: обычно счимтается, что большевики обещали ему это и не исполнили. Но Гумилев сам на себя по этой системе наклепывать бы не стал, да и обещаниям большевистским не поверил бы, даже если бы они ему их давали (а они, несомненно, и не давали: Гумилева не использовали для добывания показаний на других лиц, а только ради такого добывания чекисты и стали бы что-то подобное обещать).
Несколько десятков лет много народа, от Надежды Мандельштам до чинов Прокуратуры, с упорством, достойным лучшего применения, пытались лишить Гумилева славы истиннно совершенного им геройского дела ради… в последние 20 лет черт его знает, ради чего, ради бумажки о «реабилитации» разве что! Изуродованному их сознанию кажется, что бумажка о реабилитации от имени раннебольшевистской власти (потому что нынешнее государство реабилитирует или не реабилитирует в зависимости от того, действительно ли нарушил человек законы, действовавшие на момент совершения покаранного поступка) - это что-то, что нужно добывать мытьем и катаньем и что снимает с человека некое пятно! Другие такие же соотечественники просят и требуют реабилитировать Николая II и других казненных вместе с ним лиц, то есть официально заверить, что те не провинились против большевистских законов 1918 года…
Но как бы то ни было, в отношении Гумилева это доброе дело у них не вытанцевалось. ЧК смогло его уничтожить один раз,- дело нехитрое - но добавить к этому его уничижение, превратить его в напрасную, ничем не обидевшую Соввласть жертву из солдата освободительной войны - это ни у его радетелей, ни у Прокуратуры не вышло. Спасибо Давид Давидычу Гримму и Виктору Георгиевичу Бортневскому.
ПРИЛОЖЕНИЕ. Все материалы, что-то говорящие о виновности Гумилева, из его дела (опубликованы С. П. Лукницким):
Таганцев, показание от 6 авг.
«Протокол показания гр. Таганцева
"Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября
1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой
он сможет распоряжаться и в случае выступления согласна выйти на улицу, но
желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую
свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда
предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова
для установления связей.13
В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время
Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта
Гумилева, адрес я узнал для него во "Всемирной литературе", где служит
Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в
составлении прокламаций. Гумилев согласился, что оставляет за собой право
отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был
близок к Совет. ориентации. Шведов мог успокоить,
что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько мог
поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000
советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал
уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через
несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит
далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и
Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать".
В. Таганцев
6.VIII.1921»
Гумилев, показания от 9 авг.
«Показания по существу дела:
Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого
роста и бритый, сообщивший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его
войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он
обещал мне показать имеющиеся в его распоряжении русские заграничные
издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров
каких-то газет. И оставил у меня, несмотря на мое заявление, что я в них не
нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного, я
их сжег.
Приблизительно через неделю он пришел опять и стал спрашивать меня, не
знаю ли я кого-нибудь, желающего работать для контрреволюции. Я объяснил,
что никого такого не знаю, тогда он указал на незначительность работы:
добывание разных сведений и настроений, раздачу листовок и сообщил, что эта
работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на
эту тему, и он ушел. Фамилию свою он назвал мне, представляясь. Я ее забыл,
но она была не Герман и не Шведов.
Н.Гумилев
9 августа 1921
Гумилев, показание от 18 авг.
«…в начале Кронштадского восстания ко мне пришел Вячеславский с
предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании,
буде оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на
выступление согласился, причем сказал, что мне, по всей вероятности, удастся
в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь
общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку
написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять,
вел те же разговоры и предложил гектографировальную ленту и деньги на
расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того ни другого, указав, что
не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел
опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии
использовать, а деньги 200 000 взял на всякий случай и держал их в столе,
ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского,
чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое
отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский, никто другой с
подобными разговорами ко мне не приходили, и я передал все дело забвению.
В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что
могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что
являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я встречался с ними лишь
случайно и исполнить мое обещание мне
было бы крайне затруднительно. Кроме того, когда мы обсуждали сумму
расходов, мы говорили также о миллионе работ.
Гумилев
Допросил Якобсон 18.8.1921 г.»
Гумилев, показание от 20 авг.
«Продолжительное (? - авт.) показание
гр. Гумилева Николая Степановича 20.8.1921 г.
Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю: сим подтверждаю, что
Вячеславский был у меня один и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять
участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто
человек десять встречных знакомых, из числа бывших офицеров, способных в
свою очередь сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по
моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я может
быть не вполне ясно выразился относительно такового характера той группы, но
сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив
неизвестных мне людей, и сохранить мою независимость. Однако я указывал
Вячеславскому, что по моему мнению это единственный путь, по какому
действительно совершается переворот и что я против подготовительной работы,
считая ее бесполезной и опасной.
Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел ввиду никого в
отдельности, а просто думал встретить в нужный момент подходящих по
убеждению мужественных и решительных людей. Относительно предложения
Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в
туманной форме.
Н.Гумилев»
Гумилев, показание от нач. 20-х чисел августа.
«Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее:
никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации
Таганцева путем установления между ними связей, я не знаю и потому назвать
не могу. Чувствую себя виновным по отношению к существующей в России власти
в том, что в дни Кронштадтского восстания был готов принять участие в
восстании, если бы оно перекинулось в Петроград, и вел по этому поводу
разговоры с Вячеславским».
Таганцев, показание от 23 августа.
«В дополнение к сказанному мною ранее о Гумилеве как о поэте добавляю,
что насколько я помню в разговоре с Ю.Германом сказал, что во время
активного выступления в Петрограде, которое он предлагал устроить (4 слова
подчеркнуты красным карандашом - авт.) к восставшей организации
присоединится группа интеллигентов в полтораста человек. Цифру точно не
помню. Гумилев согласился составлять для нашей организации прокламации.
Получил он через Шведова В.Г. 200 000 рублей.
Таганцев
23 авг 21»
Заключение по делу:
«Следствием установлено, что дело гр. Гумилева Николая Станиславовича (исправлено на: Степановича), 35 лет происходит из дворян, проживающего в г. Петрограде угол Невского и Мойки в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, Окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г., в котором он показывает следующее: "Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской
контрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов,
которой последний может распоряжаться, и которая в случае выступления готова
выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в
распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверить
надежность Гумилева организация Таганцева командировала члена организации
гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилевым. Последний
взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и
составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву
было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машинки.
В своих показаниях гр. Гумилев подтверждает вышеуказанные против него
обвинения и виновность в желании оказать содействие контрреволюционной
организации Таганцева, выразив в подготовке кадра интеллигентов для борьбы с
большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера.
Признает своим показанием гр. Гумилев подтверждает получку денег от
организации в сумме 200 000 рублей для технических надобностей.
В своем первом показании гр. Гумилев совершенно отрицал его
причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы
отвечал отрицательно. Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилева Н. Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел».
25-го его расстреляли.