Трауберг: проверено, мины есть. В основном они-то и есть.
Трауберг: проверено, мины есть. В основном они-то и есть.
Как только сняли ограничения по глазам, я полез, в частности, проверять переводы Трауберг. Да, она всё переводила именно так, как я разбирал на примере ввыше, ср.:
http://wyradhe.livejournal.com/54170.html
То, что пишет о своей манера перевода сама Трауберг, не выдерживает ни малейшей критики. Она говорит только о «приглаживании». На деле речь идет о сокращенном переложении, страшно искаженном, с огромными невынужденными пропусками, безграмотными искажениями оригинала и еще более безграмотными добавлениями от себя. Вот поверх всего этого производится пресловутое приглаживание. Всё это чудовищно, но поучительно, поскольку отлично иллюстрирует максиму Честертона в ее же переводе: трудно долго держаться на одном и том же уровне зла.
Начиналось все почти хорошо: для переводов Вудхауса, любимого писателя Трауберг, ее концепция перевода в очищенном виде годится. Вудхаус сочинял произведения, исполненные стопроцентно «беззлобного юмора», а сам соображал так, гм, отъединённо, что не сообразил и того, что англичанину во время Второй Мировой войны не совсем подобает работать на немецком радио, и что за такую работу ему потом от любимой родины основательно нагорит. Как пишет сама Трауберг, «к несчастью, узнав, как знаменит он в Англии, немцы предложили ему выступать по радио, и он согласился. Теперь известно, что говорил он очень свободно, изображал компоты, души и хамство, а главное, утешал других и смеялся над собой. Когда их освободили, Вудхаузы кинулись во Францию и узнали, что они предатели».
А выступал он в такой манере: «[Немцы] мне предоставили номер «люкс» в берлинском отеле «Адлон», довольно миленький. Я могу ходить куда вздумается и прекрасно себя чувствую. Знаете, везде есть хорошие люди. Хотел бы передать привет всем моим американским читателям. Америку я всегда считал своей родиной. А Британия - я вот сейчас думаю, останутся ли еще на свете те люди и та страна, о которой я пишу в своих книгах, вне зависимости от того, победит Британия в войне или нет».
Когда Вудхаус в 1944 выяснил, что добрые соотечественники за все эти беззлобные хохмы по берлинскому радио здорово на него разозлились, то он так обиделся, изумился и огорчился, что больше в Англию не приезжал, а эмигрировал в США.
Еще ярче позволяют судить о характере мышления Вудхауса выдержки из его писем. Летом 1939 года он писал: «Полагаю, войны ожидать на этот раз не следует. Государства поумнели, да и мы не так глупы. Нет решительно никаких признаков того, что, как я помню, было в 1914 году. Еще одна мировая война? Нет, не на нашем веку. Абсолютно невозможно!» А весной 1940 писал, сидя во Франции: «Не могу воспринимать все это всерьез. Для меня это какой-то нелепый футбольный матч, а не трагедия. Сталин, по-моему, неплохой вратарь, Муссолини - полузащитник, а Гитлер - довольно посредственный нападающий. Этель ездила в гости на базу британских ВВС, где ее заверили, что волноваться нет причин - немцев сюда не пустят, наши силы блестяще укомплектованы».
Еще лучше был его диалог с немецким офицером, явившемся его интернировать. Он Вудхаусу объявил, что «все английские подданные, не достигшие шестидесятилетнего возраста, подлежат интернированию». «Мне пятьдесят девять», - ответил Вудхаус, полагая, что это поможет. Офицер так поразился, что еще раз посмотрел в свою бумажку, и всё-таки смог объяснить Вудхаусу, что 59 как раз меньше 60, и под интернирование он так-таки подпадает.
При переводе «беззлобно-юмористических» текстов такого автора главное - передавать настроение / атмосферу, а для этого нужно, чтобы у читателя перевода ничего не вызывало интеллектуального напряжения и выходящих за пределы беззлобности ассоциаций - как не страдал подобными недугами и сам автор.
Это означало необходимость выкидывать до трети текста, а оставшуюся «заглаживать». Потому что даже самый «беззлобный» английский текст в нормальном переводе оказывался уже несколько напрягающим мысль и не таким беззлобным, как оригинал. Например, в оригинале сказано о некоей призовой свинье:
Thanks to the publicity given to the matter by "The Bridgnorth Shifnal and Albrighton Argus" (whith which is incorporated "The Wheat Growers' Intelligencer and Stock Breeders' Gazeteer"), the whole world today knows…
В переводе осталось: «Благодаря любезной рекламе самых важных газет все знают в наши
дни…»
Три четверти процитированного текста - все обыгрывание названий этих газет - выкинуты к черту. Комизм этого текста тоже вылетел, заменившись на совершенно «гладкие» «самые важные газеты»; надо на порядок превзойти в «беззлобности» даже и Вудхауса, чтобы само выражение «самые важные газеты» навевало улыбку. Такую беззлобность проявлял разве что тот персонаж наших присловий, что хохочет при виде всякого показанного ему пальца.
Но и разумной альтернативы нет. Попробуй сохранить в переводе эти названия или их аналоги - рухнет требуемое настроение. Вот примерный перевод, предложенный одним критиком Трауберг:
«В силу известности, которую эта история получила благодаря "Бриджнорс
Шифнал энд Олбрайтон Аргус" (которая владеет "Спутником Хлебороба и Вестником
Скотоводства"), весь мир знает, что…»
Плохо. Некое напряжение мысли у читателя эта фраза автоматически вызовет - названия-то ненашенские, задевают мозг .
Заменить на русский? Не пойдет: Бриджнорс и Олбрайтон все равно зацепят. Но, что еще хуже, пародийные названия газет по-английски будят совсем не те ассоциации, что пародийные названия газет по-русски. В России газеты правительственные или зависимые от власти (в СССР - правительственные и партийные), и поэтому пародирование газетных названий в комических целях по-русски по определению отдает общественно-политической сатирой - а ей у Вудхауса и не пахнет, у него, как мы помним, сплошь беззлобный юмор. И, наконец, сама идея, что одна газета может владеть/включить другую вызывает у советского читателя некоторое напряжение ума, потому что в _его_ мире газеты друг другом владеть не могут.
Получается, что для поддержания нужной степени фирменной Вудхаусовской безмятежности, незамутненности и беззлобности весь обсуждаемый кусок придется просто вырезать. И перейти прямо к призовой свинье. В оригинале она black berkshire sow, свиноматка черной беркширской породы. Это никуда не годится - опять вылезла деталь, вызывающая у иностранного читателя хоть какое-то напряжение или движение ума: беркширская порода какая-то… это ж надо взять в толк, что есть у англичан вот такая, совершенно не по-русски звучащая, порода свиней, а мы все равно не знаем, что это за порода такая… Заменить на русскую породу свиней? Глупо будет и опять зацепит мысль читателя: с чего это в Англии завелась русская порода свиней? Ну ее лучше совсем! И свиноматка в русском языке имеет не то звучание, что в английском sow, а куда более рещкое - опять безмятежность подрывается. И вот переводе Трауберг вместо черной беркширской свиноматки стоит одно-единственное слово: «свинья». Для разгрузки мозга читателя даже цвет упразднили.
Вудхауса так переводить, очевидно, можно и нужно, он иного и не заслуживает, и, главное, при попытке перевести «лучше» разрушится та самая беззлобно-безмысленная атмосфера. А она _для Вудхауса_ важнее, чем отдельные комические эффекты и чем добросовестная передача содержания. Веллеровские байки из питерской жизни на английский надо будет переводить примерно так же. А репризы Петросяна - с еще большими отклонениями от оригинала и его усечениями.
Но дальше-то больше. Эту самую манеру перевода Трауберг массированно применяет для произведений, исполненных _мыслей_. Для Честертона, к примеру. А вот по отношению к текстам, хотя бы претендующим на то, что они еще и мысли какие-то высказывают и проводят, такой перевод - преступление. Если, к примеру, текст является почесыванием пяток в вербальной форме, то и при переводе надо гнаться допрежь всего за эффектом пяткопочесывания, принося ему при случае в жертву все остальное. Но если это «Ортодоксия» или «Шар и Крест» Честертона, то такая манера перевода становится надругательством.
А дальше еще больше. Пропусков переводчику становится мало - он начинает искажать мысль автора для замены ее на более простую, благочестную и духовную. Вот герой Честертона упрекает ганноверскую и саксен-кобургскую династии в том, что с ними в Англию приехал «газ северной метафизики», от которого лопнула, как перекачанный воздушный шарик, англиканская церковь.
Нет, это никуда не годится. Иди еще пойми, куда он гнет. Про англиканскую церковь чего-то такое написал, вроде он о ее участи пожалел, а он же ее сам не любит, он же католик. И что вообще означает, что она от этого газа лопнула? Ну его к черту понимать, что он тут хотел сказать, да еще потом передавать этот смысл.
Нет, Трауберг по-другому переведет: «Туман метафизики, сквозь который не видно Бога». С оригиналом не имеет ничего общего, кроме слова «метафизика», зато все понятно и куда благочестивее.
Следующая инвектива Честертона в адрес ганноверцев - что они принесли «скверные картины и скверные манеры, и пантеизм и Мемориал Альберта [принца-консорта королевы Виктории]».
Опять нехорошо. Пантеизм какой-то… Только мозги морочить читателю. Он и не знает, что такое пантеизм, и нечего ему об этом думать. И про Мемориал Альберта только даром себе голову трудить, сейчас, будем еще время тратить на то, чтоб понять, что это за Альберт такой.
Поэтому в переводе будет просто стоять: «Плохие картины, плохие манеры, дурацкие здания».
Ни пантеизма, ни Альберта. Так оно гораздо доступнее простому советскому читателю, а нравственный урок все равно дойдет, он чем проще, тем доходчивее...
А дальше еще больше. Можно выкидывать уже не для того, чтобы достичь какого-то эффекта, а просто так. Под настроение. Зато отсебятины добавим!
В оригинале: «МакИэн зашагал за ним, продолжая проповедовать и размахивая большими худыми руками». В переводе Трауберг: «Увлекшийся якобит погнался за ним».
Вот такая манера перевода пробрела у Трауберг характер мании. Видно, плохо пишет Честертон, Трауберг на его месте каждую вторую фразу написала бы совершенно иначе. Выразительнее. Но она не Честертон, и переписать его по-английски не может. Зато она может подсунуть свои фразы по мотивам Честертона вместо самого Честертона русскому читателю. все равно не проверит и схавает. А проверит - так не обидится, потому что читатель тоже специфический, ему без разницы, было бы благочестиво.
В оригинале просто «[цветочные] клумбы». В переводе «пламенеющие клумбы». Глуп был Честертон, не сообразил, что с «пламенющими» будет гораздо лучше. Ну ничего, мы его поправим и дополним.
А дальше еще больше. Можно в словарик перестать смотреть. Чего уж там, раз все равно оригинал коверкаем, как хотим. В оригинале «скрестив / сложив руки [на груди]» (folding his arms), в переводе Трауберг - «грозно помахивая рукой». Видимо, скрестил, и в таком положении грозно махал свободной кистью одной руки. Как раз при скрещении рук на груди одна кисть остается свободной для махания оной, благоволите проверить!
А дальше еще больше. Можно за автора вписывать от себя БЕЗГРАМОТНЫЙ ВЗДОР, которого автор и не думал писать, поскольку он в школе учился не так плохо, как переводчик, а может, потом доусовершенствовался. И в самом деле, что тут чиниться? Честертон и так много глупостей написал, одной больше, одной меньше…
В оригинале сказано: «Достаточно часто римлянина осуждают за его «Карфаген должен быть разрушен». В переводе Трауберг: «Принято возмущаться назойливостью поговорки: "Карфаген должен быть разрушен"». Да, конечно, это не назойливая поговорка, это вообще не поговорка, это обычный конец речей Катона Старшего в сенате. Честертон это знал, а Трауберг нет; а кой черт ее нес вставлять в текст слова, которых автор и не писал, и близко в виду не имел, - а это такая манера перевода.
В оригинале сказано про Вторую Пуническую войну: «Еще чаще забывают, что по всей видимости/ внешности фактов (to all appearance) сам Рим был разгромлен (Rome itself was destroyed). В переводе Трауберг: «Но мы забываем, что Рим был разрушен». Честертон в исполнении Трауберг настолько невежествен, что думает, что в ходе войн Рима с Карфагеном Рим оказался разрушен.
На выходе имеем замечательную картину: густо фальсифицированное переложение с сокращением авторского текста и масстрованными вставками отсебятины, в том числе абсурдной отсебятины, подается как перевод.
Пипл хавает. Не только хавает, и похваливает. И не только похваливает, но и восхваляет. Есть в этом замечательная и внешне, по-воландовски (то есть мелко-мстительно) "справедливая" ирония судьбы: автора, всю жизнь фальсифицировавшего и насиловавшего здравый смысл и факты, переводит переводчик, так же массово фальсифицирующий и насилующий его текст, а аудитория равно благодарна и Честертону за первое, и переводчику за второе. Сойдёт и так! Получается некий по мощам и елей. При моем отношении к Честертону и к отечественным фэнам его как учителя жизни я бы такому елею, кащалось бы, и должен бы радоваться; но на самом деле даже Честертон такого не заслужил. Никто такого не заслужил. Любой автор, будь он хоть Гитлер, Ленин или КимИрСен во всей славе его, заслуживает того, чтобы, если уж он выразил какую-то мысль, в переводе ее не исказили, не сократили и не добили отсебятиной.
В Англии, пишут поклонники Трауберг, ее прозвали «Мадам Честертон». Это хорошо; но на русских переводах Честертона надо бы снять фамилию Честертон и писать «Мистер Трауберг».