Лотманом навеяно
Лотманом навеяно
В свое время студенты, которым я преподаю, оживленно и всерьез дискутировали о том, за кого надо голосовать; диапазон их пожеланий простирался от "Единой России" до Жириновского. Возник вопрос о том, что я мог бы по этому случаю им сказать. Я обнаружил, что единственно напутствие, которое я могу и хочу дать им касательно их гражданско-политической жизни, - это то самое напутствие, которое, по воспоминаниям Лотмана, дал ему и его товарищам, когда они отправлялись в армию как призывники в окт. 1940, старый питерский пролетарий, привезенный специально, чтобы обратиться к ним с прощальным словом. И сказал этот пролетарий следующее (один из вариантов изложения этой истории Лотманом - см.lhttp://www.ut.ee/lotman/mem1/Lotmanne-memuary.html [*]); запомнили эту историю и по устным его рассказам и передавали, иногда с упрощением - будто бы этот пролетарий напутствовал их на фронт, именно в такой форме эту историю слышал сначала я):
- Как погляжу я на вас, так жалко мне вас. А как пораздумаюсь я о вас, так и х... с вами!
Как пишет там же Лотман, всем тогда было очевидно, что скоро будет большая война с Германией: "Все казалось очень простым и прозаичным. Все знали, что приближается война, но как-то лихорадочно старались об этом не думать", - и потом прибавляет: "Начало боевых действий [в 1941] воспринималось нами как давно ожидаемое и потому облегчающее событие.".
***
Самое смешное объяснение слов пролетария было предложено в 2013 и звучит так, что он-де хотел сказать: "вы уже не дети, а взрослые мужики с х...ми, которые с вами, вот и не бойтесь" = "удачи вам!" Легко заметить, что данный объяснитель вместо общеизвестно что значащего "х... с вами!" прочел "вы с х...ми", что снимает это курьезное объяснение.
Я толкую это высказывание примерно в таком смысле: "Ребята, по отдельности каждого из вас я сердечно готов пожалеть, потому что вы обречены на большие беды. Но в то же время вы - члены большого ордена, который по доброй своей воле сформировался таким и ведет себя так, что сочувствовать его бедам или радоваться его радостям мне зазорно; и поскольку вы, если порадумать о вас, - даже независимо от вашей воли - изначально входите в жизнь как рабы, слуги или подпевалы, но, в общем, исполнители велений преступных негодяев, - и мне известны только в этом качестве (потому что все, что я о вас знаю, сводится к тому, что вы мои соотечественники), то жалеть тут о ком-то было бы, в сущности, запоздало. Жизнь, которая так началась и так продолжается, загублена изначально; потому какая мне разница, как она кончится? Я не личный друг вам, я вам лишь соотечественник; а поскольку именно наша общая связь как членов сообщества напрочь дискредитирована и лишена авторитета в силу крайней гнусности уставов и практики самого этого сообщества, - то по линии этой связи сочувствия от меня вам ждать не придется; а вот по человечеству, как живой живого, я вас, естественно, пожалею; но такой жалостью я мог бы с тем же успехом пожалеть и немцев, отправляющихся на фронт против вас, то есть такая ни к чему не обязывающая жалость мало чего стоит и, в сущности, мало чем отличается от формулировки "хрен с вами"; а вот обязывающей жалости, продиктованной социумной командной солидарностью, у меня к вам нет, потому что какая у меня может быть командная солидарность по отношению к членам такой пакостной команды, как наша с вами?"
Таким образом, я эту фразу толкую как отказ в социумной "командной" солидарности в силу констатации нелюдского обычая и преступности самой данной социумной команды. Так и получается: "как посмотрю я на вас непосредственно, как живой на живого, так мне вас жалко; а как пораздумаю я о том, что а) жизнь ваша уже изначально загублена, ибо вы повязаны, как члены нашей команды, с нелюдскими преступлениями; и о том, что б) меня с вами ничего не связывает специально, кроме членства в этой команде - то есть не связывает меня с вами ничего ценного, достойного сочувствия и уважения (ибо что же ценного и достойного сочувствия и уважения в членстве в _такой_ команде?) - так вот, как пораздумаю я об этом, так и пойму, что, в сущности, нет ничего такого, из-за чего я стал бы принимать вашу участь близко к сердцу".
Пролетарий говорил свою речь в преддверии большой войны на уничтожение, которая висела в воздухе - во всяком случае, для Лотмана и тех "всех", о ком он пишет. Неизвестно, относился ли пролетарий к числу тех "всех", которые понимали, что скоро такая война будет. Тем более неизвестно, понимал ли он, что идущая на СССР чума будет еще много хуже для людей СССР, чем холера, установившая в СССР свои порядки. Но это не обязательно должно было бы менять содержание его напутствия. Дело в том, что при некоторых пороговых величинах преступности своей власти то, что лучше, а что хуже, уже не влияет на правомерность отношения, выраженного фразой "и хрен с вами". Влияет разве что на вопрос о том, имеет ли смысл идти против данной своей власти на стороне данных интервентов, да и то не непременно влияет [**].
Тем более не обязан никто в такой ситуации очень волноваться за участь своих сочленов по сообществу (даже и не выступая против них, а продолжая нести тягло на их стороне).
Кроме того, - здесь речь уже не о пролетарии - тут дело может быть еще и в следующей логике: "За зло некоторого масштаба воевать не следует / я сам не стану и другим не посоветую, даже если в противном случае меня и других может постичь физически еще худшее зло - потому что воевать за вурдалаков (начиная с некоторого уровня их вурдалачества) есть еще большее зло, чем погибнуть от вурдалаков (хоть бы и других и еще более злобных)". Представим себе концлагерь, на который нападают марсиане, несущие зэкам еще большую погибель, чем лагерная охрана. Та мобилизует зэков (ср.: римляне так мобилизовывали иногда рабов). Кто-то говорит: "Ну нет, сволочи, мне себя не жалко, лишь бы вас пришибли! И ты, брат, подумай - они тебя мордовали, а ты теперь за них драться будешь, чтобы самому или другим таким же несчастным хоть что-то, да выгадать? Да заколись они, я и для спасения себя и кого хошь не стану их выручать, и тебе того не посоветую! Повышение шансов выживания - не всегда обязано быть приоритетом, месть тем, кто тебя насиловал, и отказ от того, чтобы _их_ спасать, тоже важные приоритеты! А уж как мы без них перебьемся - то будет особый разговор, главное, чтоб без них" Один с ним согласится, другой нет, но перед кем он виноват, что такое предлагает? Ведь ситуация и впрямь пограничная. Я бы лично выбор делал противоположный его совету, а Лотман этот противоположный выбор сделал без всякого "бы". Но и тот, кто так реагирует и советует, тоже в своем праве - и Лотман, как видно из тона, которым он излагает историю о старом питерском пролетарии (притом, что излагая ее, он-то уже знал, что воспоследовала большая война, а ожидал ее и в момент напутствия) , это полностью признавал. Точно так же и Семен Липкин, сам воевавший, с полным сочувствием от лица своего лирического героя рисует обсуждаемую реакцию в "Я был рабом в стране Ирана...".
[*] Провожали нас торжественно. Перед погрузкой нас выстроили около вагонов и командир эшелона объявил, что с прощальным словом к нам обратится старый питерский пролетарий. Слово это я запомнил на всю жизнь как «Отче наш»: «Ребята! Гляжу я на вас, и жалко мне вас. А пораздумаю я о вас, так и… с вами!» «По вагонам!» - взревел командир, и мы отправились в путешествие, которое оказалось долгим.
[**] Потому что, конечно, для советского народа Сталин и Ко были неимоверно лучше Гитлера и Ко - но вот только чем советский народ так уж заслужил от своих членов того, чтобы они при определении своего поведения считали долгом руководиться тем, что именно для этого народа лучше, а что хуже? Тетя Фаня и тетя Маша - и весь советский народ - ничем не помогли такому-то дяде Мыколе, когда большевики его гнобили ни за что; они и не могли помочь (а в значительной, а то и большей части вообще не считали, что тут есть кому помогать и о ком жалеть, а считали, что все нормально); так откуда на дяде Мыколе возьмется ДОЛГ считаться даже и в 1941 году с тем, от чего выйдет больше или меньше горя для тети Фани, тети Маши или всего советского народа? Дядя Мыкола может с этим считаться из добрых чувств к людям, делящим с ним одну страну - честь ему и хвала за такое сочувствие; но долга такого на нем нет, и если для правой мести обидчикам он пойдет в союзники хоть самому сатане, то у тех, против кого он встал, будут основания его расстрелять, но не за что будет его бесчестить (если только он на службе этому сатане не чинил сам никаких специальных преступлений).