Интермедия. «За сто тысяч убью кого угодно» (c) Катаев - Бунину.
Интермедия. «За сто тысяч убью кого угодно» (c) Катаев - Бунину.
В одесских дневниках Бунина за 25 апреля 1919 среди прочего было записано (и опубликовано потом в «Окаянных днях») знаменитое сообщение о Катаеве:
Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: "За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки..."
Вышел с Катаевым, чтобы пройтись, и вдруг на минуту всем существом почувствовал очарование весны, чего в нынешнем году (в первый раз в жизни) не чувствовал совсем etc.
Комментировали эту фразу по-разному, обычно - очень забавно /cм. прим.1/.
В общем, ей верили. Доверчивые люди - люди литературного мира.
Мы, однако, знаем - твердо знаем по независимым, весьма надежным данным, что убивал (и без «бы», и с «бы») Валентин Петрович исключительно на отечественных войнах, где оказывался по соображениям принципиальным; а фраза про сто тысяч имела бы нечто общее с реальностью исключительно в том случае, если бы там стояло не «за сто тысяч убью кого угодно», а «при надобности за сто тысяч, сидя под Советской властью, восхвалю ее как угодно». Таким образом, вопрос надо ставить по-другому: ЗАЧЕМ Валентин Петрович соврал про себя Бунину на такой малопривлекательный манер? Кстати, этот вопрос все равно придется ставить, даже если бы мы решили, что Валентин Петрович сказал про себя Бунину правду: осталось бы понять, зачем он эту правду Бунину выдал. Последнее, что можно сказать о Катаеве - это что он был правдолюбцем.
Ответить на этот вопрос, однако, можно, зайдя совсем с другой стороны - а именно, посмотрев, что Катаев сообщал, а что НЕ сообщал Бунину о своей военной биографии. Если мы откроем «Траву Забвения», то окажется, что сообщал всё. Да Бунин чуть ли и так не знает всё (в «Траве Забвения»!) про Катаевские геройства в ПМВ, без всяких катаевских рассказов.
Вот Катаев описывает в "Траве Забвения" свою встречу с Буниным летом 1918 года, при австрийской оккупации Одессы. Бунин говорит о Катаеве, видя его впервые после начала Первой мировой:
"- Офицер. Георгиевский кавалер. Демобилизован. Вырос, возмужал. - Он покосился на мою правую ногу, которая еще не слишком твердо стояла на ступеньке. - Ранен. Но кость не задета?..
Я, по своему обыкновению, закашлялся от смущения. Он тут же навострил уши, прислушиваясь к моему хрипловатому, гораздо более глубокому, чем раньше, жесткому кашлю. - Газы? - полуспросил он. - Фосген? - И протянул мне свою такую знакомую сухую руку с дружелюбно и откровенно открытой ладонью. -
Здравствуйте, Валя, - сказал он, как мне показалось, любуясь мною. - Молодой поэт Валентин Катаев!... Уходя, он (Бунин) скользнул взглядом по моей офицерской шашке "за храбрость" с анненским красным темляком, одиноко висевшей на пустой летней вешалке, и, как мне показалось, болезненно усмехнулся. Еще бы: город занят неприятелем, а в квартире на виду у всех вызывающе висит русское офицерское оружие!"
Получается, что Бунин хорошо себе представлял боевую деятельность Катаева в Первую мировую войну, храбрость, проявленную им там, ранения и награды, полученные им там. Не менее ярко видно, что Катаев в процитированных фразах "ТЗ" очень хочет подчеркнуть, как боготворимый им писатель примечает и, "любуясь", отмечает его, Катаева, военные доблести и заслуги. Бунин даже наделяется для такого случая сверхчеловеческой проницательностью: слыша летом 1918 года жесткий кашель Катаева, он сразу домекается, что дело тут не, допустим, в простуде и не в том, что Катаев попросту поперхнулся (хотя именно так оно, согласно автору ТЗ, и было - он "закашлялся от смущения"), а непременно в газовом отравлении полуторагодичной давности (о котором Бунин до сего момента, по идее, и вовсе ничего не слыхал, да и теперь не услышал).
Однако чудом сохранившееся в архиве Буниных письмо Катаева к Бунину от октября 1919 года позволяет с полной уверенностью утверждать: ничего такого Бунин о Катаеве не знал, а сам Катаев ему не рассказывал. Для Бунина Катаев был просто «молодым писателем», и если Бунин вообще имел представление о том, что Катаев воевал на ПМВ (это-то более чем вероятно), то о наградах и ранениях Катаева он не знал ровным счетом ничего /см. прим. 2/. В самом деле, в дневниках Буниных и в "Окаянных днях" Катаев решительно ничем, кроме эпатажно-цинического высказывания в диалоге с Буниным (того самого, про сто тысяч) и подлых выступлений в поддержку Советской власти из страха за свою шкуру (по мнению Бунина), в смысле военных и гражданских черт не характеризуется. И смотрят на него Бунины откровенно сверху вниз, как на незрелого мальчика, которому еще надо учиться жить (запись в дневниках Буниных от 6 сентября 1919 года). И само октябрьское письмо Катаева Бунину, помянутое выше, выдержано в соответствующем тоне - снизу вверх, от человека, еще совершенно неопытного и ничем себя не зарекомендовавшего - нравственному авторитету. Все это было бы немыслимо, знай Бунин, что Катаев - фронтовой герой Первой мировой...
Мораль: Катаев Бунину о своих военных заслугах не заикался. Почему? Ответ может быть только один - потому что хотел, чтобы Бунин воспринимал его исключительно как писателя и поэта, а как человека вообще не очень-то одобрял. Он постоянно представлял свои произведения Бунину на литературный суд, хотел быть его учеником, и, по-видимому, хотел, чтобы этот суд был как можно более нелицеприятным - чтобы Бунин ни в какой степени не руководился желанием ободрить славного молодого человека, героя-фронтовика, тянущегося к искусству... И действительно: мы знаем, что Катаев был, при полной уверенности в своей жизни, до странности неуверен в своих текстах, особенно в стихах (настолько не уверен, что обычно их не публиковал). Кроме того, он и натуры Бунина не мог не знать, а Бунин истинно преклонялся перед всяким, кто сознательно и храбро воевал за Россию (достаточно почитать, что он потом писал об Иване Савине-Саволайнене и его стихах), и знай он о Катаевской Первой Мировой правду - взгляд его на тексты Катаева оказался бы сбит самым искренним образом. И вот потому - в планы Катаева входило, чтобы если уж Бунин хвалил бы его сочинения - то даже не независимо от мнения, которое сложилось у Бунина о нем как о человеке, а попросту вопреки этому мнению. Тогда он, Катаев, в весе этих отзывов может быть действительно уверен. Потому-то он и не говорил Бунину о своих делах на ПМВ, и разыгрывал перед ним не оформившегося еще человека, который и сам пока не знает, каков из него солдат (то же октябрьское письмо 1919 года, см. прим.2).
И наша фраза про 100 тысяч рублей, совершенно не отвечающая действительности, была, значит, сказана в рамках той же самой тактики - как эпатажная личная самодискредитация, призванная гарантировать, что дальнейшие отзывы Бунина о текстах Катаева пройдут по самому что ни на есть «гамбургскому счету», да еще с запасом, что если Бунин похвалит стихи Катаева - то уж, значит, действительно стоящие стихи, потому что все остальные соображения будут настраивать Бунина не «за», а «против» Катаева - и для чистоты эксперимента Катаев эти соображения и реакции Бунина сам аккуратно подготовил.
Цели своей он достиг. Но то, что в результате человек, столь его восхищавший, будет о нем думать в результате куда хуже, чем они заслуживает, все-таки сильно тяготило Катаева. Линии своего умолчания о прошлом он не менял, но попытался хотя бы новыми своими заслугами в осенней кампании 1919 года изменить мнение о нем Бунина к лучшему (никакой иной цели в октябрьском письме 1919 года нет; в конце концов, литературное самолюбие Катаева, заставившее его идти на все изложенные выше кунстштюки, было к тому времени уже удовлетворено: в разговоре 6 сентября, известном по бунинским дневникам, Бунин фактически признал, что Катаев своим литературным даром перевешивает в его глазах все свои скверные нравственные и социальные качества, которые за ним к тому времени уверенно числил Бунин). И, видно, обида на то, что Бунин так и не узнал о том, какой он, Катаев, молодец на самом деле (не узнал по скрытности самого Катаева!), жгла Катаева довольно сильно - так сильно, что в "Траве забвения" в порядке компенсации задним числом он заставил-таки Бунина прознать все о его, катаевском, героизме времени Первой мировой, оценить в нем этот героизм и им Катаевым, «любоваться»...
/Прим.1/ И. Кондаков (в «ВопЛях» за 2005-й): «Говорил ли это Бунину Катаев на самом деле, останется навсегда тайной. Не исключено, что эту фразу Иван Алексеевич выдумал “для красного словца”, чтобы ярче проиллюстрировать “цинизм нынешних молодых людей” - тех, что приняли советскую власть [Совершенно исключено. - А.Н.]. Но можно предположить, что и сам В. Катаев (не без эпатажа) заявил что-то подобное». Соломонова мудрость… Надежда Муравьева (НГ 04.10.2006, Соловьи-разбойники русского абсурда): «Валентин Катаев, один из главных провозвестников новых веяний, в открытую заявлял тому же Бунину: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…» Бунин, конечно, пугался и тайком записывал, что «цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен». Но это не был цинизм. Это было честное и мощное самораскрытие недюжинной натуры. Можно сказать даже, что ничего особо оригинального в ней не было: закваска была издавна чтимая на Руси - разбойничья, с размахом и песней». Романтическая женщина - Муравьева. Лекманов в комментарии к «Алм. моему венцу» пишет, комментируя словосочетание: положенный передо мною Буниным и казавшийся окончательным: - К.-поэт считал себя учеником Ивана Алексеевича Бунина (1870-1953) - главного героя катаевской мемуарной книги ТЗ. В своих «Окаянных днях» Бунин писал о К.: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорит: “За 100 тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…”» Стоит уточнить, что Катаев и раннюю прозу свою Бунину показывал как ученик, так что не только «К.-поэт», но и «К.-прозаик». Из того, однако, что Лекманов откомментировал ученичество Катаева у Бунина именно этой фразой, видно, что он в ее «всерьезность» тоже безоговорочно поверил, всецело осудил и осудительно внес в комментарий как главную характеристику отношений Катаева и Бунина: вот, смотрите, люди добрые, что этот «ученик» на самом деле Бунину заявлял, и как Бунин к этому отнесся. Вкусы противоположные муравьевским, понимание данного момента - то же самое. Елена Каракина, «По следам Юго-Запада»: «Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен, - замечает Бунин по этому поводу. Думается, обобщение здесь излишне. Это цинизм исключительно Валентина Петровича Катаева. Слава, богатство, благополучие, комфорт - предел мечтаний очень многих. Но только очень немногие осмеливаются честно признаться в этом себе и заявить об этом публично». Тоже романтизм.. Бессмертный Иван Шевцов (роман «Тля»; Катаев не пускал его в Союз Писателей) в 1997 писал в «Завтре» так же по делу, но в совсем другом тоне: «Когда-то молодой писатель В. Катаев цинично сказал И. А. Бунину: “За 100 тысяч убью кого угодно. Я хочу есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки”. И ему не стыдно было смотреть в глаза Нобелевскому лауреату, великому русскому художнику слова. Циником он был всю свою жизнь, цинизмом отмечены и его последние произведения, а также редактируемый им журнал “Юность”. На всякий случай: Катаеву не могло быть стыдно смотреть при этом в глаза Нобелевскому Лауреату, поскольку он ему в глаза и не мог смотреть, Нобелевскую премию Бунин получил много позже. Олег Платонов (жыдомасоны и пр.) - то же самое: «Еще Бунин в «Окаянных днях» описывал такой эпизод рождения новой «морали»: «Был В. Катаев [etc.] И то, что Катаев сказал одному Бунину, сегодня можно услышать по телевидению, вещающему на десятки миллионов человек».
/Прим. 2/. 15/28 октября 1919 года Катаев, как мы помним, писал Бунину в Одессу с фронта. с "Новороссии": "Я исполняю свой долг честно и довольно хладнокровно, и счастлив, что Ваши слова о том, что я не гожусь для войны - не оправдались. Работаю от всего сердца. Верьте мне".
Итак, нам остается одно из двух. Либо Бунин в своем представлении о военной доблести вознесся уж до таких высот, что два ранения, отравление газом, два Георгия и Анна за храбрость на Первой мировой ничего для него не значили и не мешали ему считать, что человек, всем этим отрекомендованный, на самом деле вовсе не годится для войны и должен еще доказывать ему свое хладнокровие и честность в исполнении воинского долга, -
либо на начало октября 1919 Бунин ни о Георгиях, ни об Анне, ни о ранениях Катаева на Первой мировой ничего не знал, и соответствующие сцены в "Траве забвения" - чистый вымысел.
Верно, несомненно второе: Бунин не был напыщенным дураком, а что в этих сценах присутствует вымысел, мы уже видели на примере реплики с газом фосгеном.
Кроме того, если даже допустить, что Бунин так-таки не считал дела Катаева на ПМВ доказательством того, что Катаев «годится для войны», то совсем уж странным будет выглядеть то, что же Катаев предъявляет ему в качестве такого доказательства - свою бронепоездную войну осени 1919! Неужели, если человека не убедили в военных возможностях Катаева его три боевые награды и три года на Первой Мировой, искомым доказательством сможет стать бронепоездная война с петлюровцами, с ПМВ просто не идущая ни в какое сравнение?!
В одесских дневниках Бунина за 25 апреля 1919 среди прочего было записано (и опубликовано потом в «Окаянных днях») знаменитое сообщение о Катаеве:
Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: "За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки..."
Вышел с Катаевым, чтобы пройтись, и вдруг на минуту всем существом почувствовал очарование весны, чего в нынешнем году (в первый раз в жизни) не чувствовал совсем etc.
Комментировали эту фразу по-разному, обычно - очень забавно /cм. прим.1/.
В общем, ей верили. Доверчивые люди - люди литературного мира.
Мы, однако, знаем - твердо знаем по независимым, весьма надежным данным, что убивал (и без «бы», и с «бы») Валентин Петрович исключительно на отечественных войнах, где оказывался по соображениям принципиальным; а фраза про сто тысяч имела бы нечто общее с реальностью исключительно в том случае, если бы там стояло не «за сто тысяч убью кого угодно», а «при надобности за сто тысяч, сидя под Советской властью, восхвалю ее как угодно». Таким образом, вопрос надо ставить по-другому: ЗАЧЕМ Валентин Петрович соврал про себя Бунину на такой малопривлекательный манер? Кстати, этот вопрос все равно придется ставить, даже если бы мы решили, что Валентин Петрович сказал про себя Бунину правду: осталось бы понять, зачем он эту правду Бунину выдал. Последнее, что можно сказать о Катаеве - это что он был правдолюбцем.
Ответить на этот вопрос, однако, можно, зайдя совсем с другой стороны - а именно, посмотрев, что Катаев сообщал, а что НЕ сообщал Бунину о своей военной биографии. Если мы откроем «Траву Забвения», то окажется, что сообщал всё. Да Бунин чуть ли и так не знает всё (в «Траве Забвения»!) про Катаевские геройства в ПМВ, без всяких катаевских рассказов.
Вот Катаев описывает в "Траве Забвения" свою встречу с Буниным летом 1918 года, при австрийской оккупации Одессы. Бунин говорит о Катаеве, видя его впервые после начала Первой мировой:
"- Офицер. Георгиевский кавалер. Демобилизован. Вырос, возмужал. - Он покосился на мою правую ногу, которая еще не слишком твердо стояла на ступеньке. - Ранен. Но кость не задета?..
Я, по своему обыкновению, закашлялся от смущения. Он тут же навострил уши, прислушиваясь к моему хрипловатому, гораздо более глубокому, чем раньше, жесткому кашлю. - Газы? - полуспросил он. - Фосген? - И протянул мне свою такую знакомую сухую руку с дружелюбно и откровенно открытой ладонью. -
Здравствуйте, Валя, - сказал он, как мне показалось, любуясь мною. - Молодой поэт Валентин Катаев!... Уходя, он (Бунин) скользнул взглядом по моей офицерской шашке "за храбрость" с анненским красным темляком, одиноко висевшей на пустой летней вешалке, и, как мне показалось, болезненно усмехнулся. Еще бы: город занят неприятелем, а в квартире на виду у всех вызывающе висит русское офицерское оружие!"
Получается, что Бунин хорошо себе представлял боевую деятельность Катаева в Первую мировую войну, храбрость, проявленную им там, ранения и награды, полученные им там. Не менее ярко видно, что Катаев в процитированных фразах "ТЗ" очень хочет подчеркнуть, как боготворимый им писатель примечает и, "любуясь", отмечает его, Катаева, военные доблести и заслуги. Бунин даже наделяется для такого случая сверхчеловеческой проницательностью: слыша летом 1918 года жесткий кашель Катаева, он сразу домекается, что дело тут не, допустим, в простуде и не в том, что Катаев попросту поперхнулся (хотя именно так оно, согласно автору ТЗ, и было - он "закашлялся от смущения"), а непременно в газовом отравлении полуторагодичной давности (о котором Бунин до сего момента, по идее, и вовсе ничего не слыхал, да и теперь не услышал).
Однако чудом сохранившееся в архиве Буниных письмо Катаева к Бунину от октября 1919 года позволяет с полной уверенностью утверждать: ничего такого Бунин о Катаеве не знал, а сам Катаев ему не рассказывал. Для Бунина Катаев был просто «молодым писателем», и если Бунин вообще имел представление о том, что Катаев воевал на ПМВ (это-то более чем вероятно), то о наградах и ранениях Катаева он не знал ровным счетом ничего /см. прим. 2/. В самом деле, в дневниках Буниных и в "Окаянных днях" Катаев решительно ничем, кроме эпатажно-цинического высказывания в диалоге с Буниным (того самого, про сто тысяч) и подлых выступлений в поддержку Советской власти из страха за свою шкуру (по мнению Бунина), в смысле военных и гражданских черт не характеризуется. И смотрят на него Бунины откровенно сверху вниз, как на незрелого мальчика, которому еще надо учиться жить (запись в дневниках Буниных от 6 сентября 1919 года). И само октябрьское письмо Катаева Бунину, помянутое выше, выдержано в соответствующем тоне - снизу вверх, от человека, еще совершенно неопытного и ничем себя не зарекомендовавшего - нравственному авторитету. Все это было бы немыслимо, знай Бунин, что Катаев - фронтовой герой Первой мировой...
Мораль: Катаев Бунину о своих военных заслугах не заикался. Почему? Ответ может быть только один - потому что хотел, чтобы Бунин воспринимал его исключительно как писателя и поэта, а как человека вообще не очень-то одобрял. Он постоянно представлял свои произведения Бунину на литературный суд, хотел быть его учеником, и, по-видимому, хотел, чтобы этот суд был как можно более нелицеприятным - чтобы Бунин ни в какой степени не руководился желанием ободрить славного молодого человека, героя-фронтовика, тянущегося к искусству... И действительно: мы знаем, что Катаев был, при полной уверенности в своей жизни, до странности неуверен в своих текстах, особенно в стихах (настолько не уверен, что обычно их не публиковал). Кроме того, он и натуры Бунина не мог не знать, а Бунин истинно преклонялся перед всяким, кто сознательно и храбро воевал за Россию (достаточно почитать, что он потом писал об Иване Савине-Саволайнене и его стихах), и знай он о Катаевской Первой Мировой правду - взгляд его на тексты Катаева оказался бы сбит самым искренним образом. И вот потому - в планы Катаева входило, чтобы если уж Бунин хвалил бы его сочинения - то даже не независимо от мнения, которое сложилось у Бунина о нем как о человеке, а попросту вопреки этому мнению. Тогда он, Катаев, в весе этих отзывов может быть действительно уверен. Потому-то он и не говорил Бунину о своих делах на ПМВ, и разыгрывал перед ним не оформившегося еще человека, который и сам пока не знает, каков из него солдат (то же октябрьское письмо 1919 года, см. прим.2).
И наша фраза про 100 тысяч рублей, совершенно не отвечающая действительности, была, значит, сказана в рамках той же самой тактики - как эпатажная личная самодискредитация, призванная гарантировать, что дальнейшие отзывы Бунина о текстах Катаева пройдут по самому что ни на есть «гамбургскому счету», да еще с запасом, что если Бунин похвалит стихи Катаева - то уж, значит, действительно стоящие стихи, потому что все остальные соображения будут настраивать Бунина не «за», а «против» Катаева - и для чистоты эксперимента Катаев эти соображения и реакции Бунина сам аккуратно подготовил.
Цели своей он достиг. Но то, что в результате человек, столь его восхищавший, будет о нем думать в результате куда хуже, чем они заслуживает, все-таки сильно тяготило Катаева. Линии своего умолчания о прошлом он не менял, но попытался хотя бы новыми своими заслугами в осенней кампании 1919 года изменить мнение о нем Бунина к лучшему (никакой иной цели в октябрьском письме 1919 года нет; в конце концов, литературное самолюбие Катаева, заставившее его идти на все изложенные выше кунстштюки, было к тому времени уже удовлетворено: в разговоре 6 сентября, известном по бунинским дневникам, Бунин фактически признал, что Катаев своим литературным даром перевешивает в его глазах все свои скверные нравственные и социальные качества, которые за ним к тому времени уверенно числил Бунин). И, видно, обида на то, что Бунин так и не узнал о том, какой он, Катаев, молодец на самом деле (не узнал по скрытности самого Катаева!), жгла Катаева довольно сильно - так сильно, что в "Траве забвения" в порядке компенсации задним числом он заставил-таки Бунина прознать все о его, катаевском, героизме времени Первой мировой, оценить в нем этот героизм и им Катаевым, «любоваться»...
/Прим.1/ И. Кондаков (в «ВопЛях» за 2005-й): «Говорил ли это Бунину Катаев на самом деле, останется навсегда тайной. Не исключено, что эту фразу Иван Алексеевич выдумал “для красного словца”, чтобы ярче проиллюстрировать “цинизм нынешних молодых людей” - тех, что приняли советскую власть [Совершенно исключено. - А.Н.]. Но можно предположить, что и сам В. Катаев (не без эпатажа) заявил что-то подобное». Соломонова мудрость… Надежда Муравьева (НГ 04.10.2006, Соловьи-разбойники русского абсурда): «Валентин Катаев, один из главных провозвестников новых веяний, в открытую заявлял тому же Бунину: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…» Бунин, конечно, пугался и тайком записывал, что «цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен». Но это не был цинизм. Это было честное и мощное самораскрытие недюжинной натуры. Можно сказать даже, что ничего особо оригинального в ней не было: закваска была издавна чтимая на Руси - разбойничья, с размахом и песней». Романтическая женщина - Муравьева. Лекманов в комментарии к «Алм. моему венцу» пишет, комментируя словосочетание: положенный передо мною Буниным и казавшийся окончательным: - К.-поэт считал себя учеником Ивана Алексеевича Бунина (1870-1953) - главного героя катаевской мемуарной книги ТЗ. В своих «Окаянных днях» Бунин писал о К.: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорит: “За 100 тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…”» Стоит уточнить, что Катаев и раннюю прозу свою Бунину показывал как ученик, так что не только «К.-поэт», но и «К.-прозаик». Из того, однако, что Лекманов откомментировал ученичество Катаева у Бунина именно этой фразой, видно, что он в ее «всерьезность» тоже безоговорочно поверил, всецело осудил и осудительно внес в комментарий как главную характеристику отношений Катаева и Бунина: вот, смотрите, люди добрые, что этот «ученик» на самом деле Бунину заявлял, и как Бунин к этому отнесся. Вкусы противоположные муравьевским, понимание данного момента - то же самое. Елена Каракина, «По следам Юго-Запада»: «Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен, - замечает Бунин по этому поводу. Думается, обобщение здесь излишне. Это цинизм исключительно Валентина Петровича Катаева. Слава, богатство, благополучие, комфорт - предел мечтаний очень многих. Но только очень немногие осмеливаются честно признаться в этом себе и заявить об этом публично». Тоже романтизм.. Бессмертный Иван Шевцов (роман «Тля»; Катаев не пускал его в Союз Писателей) в 1997 писал в «Завтре» так же по делу, но в совсем другом тоне: «Когда-то молодой писатель В. Катаев цинично сказал И. А. Бунину: “За 100 тысяч убью кого угодно. Я хочу есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки”. И ему не стыдно было смотреть в глаза Нобелевскому лауреату, великому русскому художнику слова. Циником он был всю свою жизнь, цинизмом отмечены и его последние произведения, а также редактируемый им журнал “Юность”. На всякий случай: Катаеву не могло быть стыдно смотреть при этом в глаза Нобелевскому Лауреату, поскольку он ему в глаза и не мог смотреть, Нобелевскую премию Бунин получил много позже. Олег Платонов (жыдомасоны и пр.) - то же самое: «Еще Бунин в «Окаянных днях» описывал такой эпизод рождения новой «морали»: «Был В. Катаев [etc.] И то, что Катаев сказал одному Бунину, сегодня можно услышать по телевидению, вещающему на десятки миллионов человек».
/Прим. 2/. 15/28 октября 1919 года Катаев, как мы помним, писал Бунину в Одессу с фронта. с "Новороссии": "Я исполняю свой долг честно и довольно хладнокровно, и счастлив, что Ваши слова о том, что я не гожусь для войны - не оправдались. Работаю от всего сердца. Верьте мне".
Итак, нам остается одно из двух. Либо Бунин в своем представлении о военной доблести вознесся уж до таких высот, что два ранения, отравление газом, два Георгия и Анна за храбрость на Первой мировой ничего для него не значили и не мешали ему считать, что человек, всем этим отрекомендованный, на самом деле вовсе не годится для войны и должен еще доказывать ему свое хладнокровие и честность в исполнении воинского долга, -
либо на начало октября 1919 Бунин ни о Георгиях, ни об Анне, ни о ранениях Катаева на Первой мировой ничего не знал, и соответствующие сцены в "Траве забвения" - чистый вымысел.
Верно, несомненно второе: Бунин не был напыщенным дураком, а что в этих сценах присутствует вымысел, мы уже видели на примере реплики с газом фосгеном.
Кроме того, если даже допустить, что Бунин так-таки не считал дела Катаева на ПМВ доказательством того, что Катаев «годится для войны», то совсем уж странным будет выглядеть то, что же Катаев предъявляет ему в качестве такого доказательства - свою бронепоездную войну осени 1919! Неужели, если человека не убедили в военных возможностях Катаева его три боевые награды и три года на Первой Мировой, искомым доказательством сможет стать бронепоездная война с петлюровцами, с ПМВ просто не идущая ни в какое сравнение?!