Завершение темы «Маяковский и Блок» в «Траве Забвения».
Завершение темы «Маяковский и Блок» в «Траве Забвения».
Через некоторое время после истории с карманным ножиком и четырьмя серыми Катаев, наконец, выдает самый пространный и однозначный по смыслу и подаче фрагмент по теме «Маяковский, каким он раскрывается в своем отношении к Блоку». Каковой фрагмент эту тему и завершает.
Мол, попросил как-то Катаев Маяковского рассказать ему что-нибудь о Блоке. «Вы ведь с ним встречались?»
И Маяковский рассказывает…
« - Хотите: о моей одной исторической встрече с Александром Блоком? Еще до революции. В Петрограде. У Лилички именины. Не знаю, что подарить. Спрашиваю у нее прямо: что подарить? А у самого в кармане... сами понимаете. Нищий! Дрожу: а вдруг захочет торт - вообразите себе! - от Гурмэ или орхидеи от - можете себе представить! - Эйлера? Жуть! Но она потребовала книгу стихов Блока с автографом. "Но как же я это сделаю, если я с Блоком, в сущности, даже не знаком? Тем более - футурист, а он символист. Еще с лестницы, чего доброго, спустит". - "Это ваше дело". Положение пиковое, но если Лиличка велела... О чем тут может быть речь?..
Сшатался с лестницы. Слышал, живет на Офицерской. Мчусь на Офицерскую. Пятый этаж. Взбежал. Весь в пене. Задыхаюсь. Дверь. Здесь. Стучусь. Открывают. "Не могу ли видеть поэта Александра Блока?" - "Как доложить?" Так прямо и режу: "Доложите, что футурист Маяковский". А сам думаю про себя: нахал, мальчишка, апаш, щен, оборванец. Никому не известен, кроме друзей и знакомых, а он - Блок! Нет, вы только вообразите себе, напрягите всю свою фантазию: Александр Блок. Великий поэт. Сам! Кумир. По вечерам над ресторанами. Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи. Стою. Жду. Сейчас спустят с лестницы. Ну что ж... Не так уж высоко. Всего пять этажей. Пустяки. Но все-таки... Однако нет, не спустили. Услышав мой голос, выходит в переднюю. Лично. Собственноручно. Впервые вижу вблизи. Любопытно все-таки: живой гений. При желании могу даже потрогать. Александр Блок. Величественно и благосклонно. С оттенком мировой скорби: "Вы Маяковский?" - "Я Маяковский!" - "Рад, что оказали мне честь. - И этак многозначительно: - Знал, что вы придете. Чувствовал. Давно жду встречи с вами", - и вводит в свой кабинет. Ну конечно, кабинет не то что ваш, с юбилейной чернильницей от полтавского земства! Сами понимаете: книги, корректуры. Письмо трагической актрисы. "Розы поставьте на стол, и приходилось их ставить на стол". "Садитесь". Сажусь. Не знаю, куда спрятать ботинки. Один из них с латкой. Неловко. Сижу, как на еже. Несколько раз порываюсь что-нибудь насчет книги стихов с автографом. Но он не дает сказать ни одного слова. Сам! Подавляет величием. И что самое ужасное: чувствую, что придаст моему визиту всемирно-литературное значение. Высший исторический смысл. Свиданье монархов. Встреча символизма и футуризма. Мы, говорит, уходим, а вы, говорит, приходите. Мы прошлое, вы будущее. Футуризм идет на смену символизму. Вы наша смерть. Приемлю в вашем лице грядущее Мира. И конечно, русской литературы, хотя вы и бросаете Пушкина с парохода современности. (Дался им всем этот несчастный пароход современности. Даже мама говорила: "Зачем тебе это, Володечка?" Знал бы, не подписывал бы.) И вообще, говорит, Маринетти. У вас, Маяковский, "особенная стать". С радостью и печалью приемлю ваш приход ко мне. Это было предопределено. В один роковой миг будущее всегда появляется на пороге прошлого. Я прошлое. Вы будущее. Вы - возмездие. У нас с вами будет длинная беседа. - И так далее, по принципу: "...громя футуризм, символизмом шпынял, заключив реализмом".
(А дома Лиличка с нетерпеньем ждет автографа! Представляете мое состояние? Без этого автографа мне хоть совсем не возвращаться. Сказала - не пустит. И не пустит. Положение безвыходное.) А он все свое: мировая музыка, судьбы мира, судьбы России... "Вы согласны? - спрашивает. - Не так ли? А если не согласны, то давайте спорить. В споре рождается истина. Хоть мы идем и разными путями, но я глубокий поклонник вашего таланта. Даже если хотите - ученик. Ваш и Хлебникова. Хлебников гений. Вы до известной степени тоже".
Ну, тут он для красного словца немножко загнул, потому что, как впоследствии выяснилось, один из вариантов его стихотворения "День приходил, как всегда: в сумасшествии тихом" содержит такие строчки: "Хлебников и Маяковский набавили цену на книги, так что приказчик у Вольфа не мог их продать без улыбки". - Вот как уел! Эта строфа, - заметил Маяковский, - тогда почему-то в печать не попала. А жаль! Все-таки реклама. Хотя и была воткнута ироническая шпилька в футуристические зады. Но не в этом дело. Дело в том, что время неумолимо шло, а собственноручной подписи Блока все нет и нет! Терпел час, терпел два, наконец не выдержал. Озверел. Лопнул. Прерываю Блока на самом интересном месте: "Извините, Александр Александрович. Договорим как-нибудь после. А сейчас не подарите ли экземплярчик ваших стихов с собственноручной надписью? Мечта моей жизни!"
Отрешенно улыбается. Но вижу - феерически польщен. Даже не скрывает. "У меня ни одного экземпляра. Все разобрали. Но для вас..." - "Только подождите, не пишите: Маяковскому. Пишите: Лиле Юрьевне Брик". - "Вот как? - спросил с неприятным удивлением. - Впрочем, говорит, извольте. Мне безразлично..." И с выражением высокомерия расчеркнулся на книжке. А мне того только и надо. "Виноват". - "Куда же вы?" - "Тороплюсь. До свиданья". И кубарем вниз по лестнице. По улице. Одна нога здесь, другая на Невском. Так что брюки трещали в ходу. Вверх по лестнице. В дверях - Лиличка. "Ну что?" - "Достал!" Рассиялась. Впустила».
Период. «Блок был совестью Маяковского».
Весь это рассказ даже в комментарии не нуждается. Содержание, интонации, словарь - все это демонстрирует настолько страшное убожество и нищету (в том числе полную неспособность понимать, что такое действительный юмор и действительная ирония - у Маяковского и не было этой способности, но здесь это выказывается особенно ярко), что невольно думаешь, уж не перегустил ли Катаев, не исказил ли речевой облик этого рассказа? Потом вспоминаешь прозу, публицистику, искрометные реплики Маяковского, и понимаешь - нет, не сгустил. А уж как финальный аккорд к рассуждениям насчет высокой любви и уважения Маяковского к Блоку этот фрагмент «Травы Забвения» работает ровно так же, как цитата, где Маяковский жалуется на отсутствие у него денег на проститутку, работает в той же «Траве» раскрытием тезиса о тяге Маяковского к великой единственной любви. Автор приведенного Катаевым рассказа вообще не способен кого бы то ни было любить и уважать - ни Блока, ни Брик, ни поэзию, никого. Он способен чего-то ХОТЕТЬ как вещей, подлежащих покупке, или отъему, или получению в виде милостыни, и пытаться это что-то так или этак выцыганивать и покупать у окружающего мира. Он способен хотеть общества и кровати Брик как вещей (потому что какая там любовь и какое там человеческое общение, если та выставляет ему как условие допуска к общению и кровати доставление ей автографа Блока) - и покупать их за автограф Блока. Он способен хотеть автографа Блока как средства уплаты за вещевой товар, предоставляемый ему Брик - и выпросить у Блока этот автограф. Но к движениям и восприятиям более высокого уровня он не способен - и это действительно является подытоживающим смысловым завершением к рассказам о том, как он мерился с Блоком почетом от «Известий» и читал стихи Блока, восхищенный столь ярко и плотски представленным в них карманным ножиком - мечтой гимназиста младших классов.
Через некоторое время после истории с карманным ножиком и четырьмя серыми Катаев, наконец, выдает самый пространный и однозначный по смыслу и подаче фрагмент по теме «Маяковский, каким он раскрывается в своем отношении к Блоку». Каковой фрагмент эту тему и завершает.
Мол, попросил как-то Катаев Маяковского рассказать ему что-нибудь о Блоке. «Вы ведь с ним встречались?»
И Маяковский рассказывает…
« - Хотите: о моей одной исторической встрече с Александром Блоком? Еще до революции. В Петрограде. У Лилички именины. Не знаю, что подарить. Спрашиваю у нее прямо: что подарить? А у самого в кармане... сами понимаете. Нищий! Дрожу: а вдруг захочет торт - вообразите себе! - от Гурмэ или орхидеи от - можете себе представить! - Эйлера? Жуть! Но она потребовала книгу стихов Блока с автографом. "Но как же я это сделаю, если я с Блоком, в сущности, даже не знаком? Тем более - футурист, а он символист. Еще с лестницы, чего доброго, спустит". - "Это ваше дело". Положение пиковое, но если Лиличка велела... О чем тут может быть речь?..
Сшатался с лестницы. Слышал, живет на Офицерской. Мчусь на Офицерскую. Пятый этаж. Взбежал. Весь в пене. Задыхаюсь. Дверь. Здесь. Стучусь. Открывают. "Не могу ли видеть поэта Александра Блока?" - "Как доложить?" Так прямо и режу: "Доложите, что футурист Маяковский". А сам думаю про себя: нахал, мальчишка, апаш, щен, оборванец. Никому не известен, кроме друзей и знакомых, а он - Блок! Нет, вы только вообразите себе, напрягите всю свою фантазию: Александр Блок. Великий поэт. Сам! Кумир. По вечерам над ресторанами. Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи. Стою. Жду. Сейчас спустят с лестницы. Ну что ж... Не так уж высоко. Всего пять этажей. Пустяки. Но все-таки... Однако нет, не спустили. Услышав мой голос, выходит в переднюю. Лично. Собственноручно. Впервые вижу вблизи. Любопытно все-таки: живой гений. При желании могу даже потрогать. Александр Блок. Величественно и благосклонно. С оттенком мировой скорби: "Вы Маяковский?" - "Я Маяковский!" - "Рад, что оказали мне честь. - И этак многозначительно: - Знал, что вы придете. Чувствовал. Давно жду встречи с вами", - и вводит в свой кабинет. Ну конечно, кабинет не то что ваш, с юбилейной чернильницей от полтавского земства! Сами понимаете: книги, корректуры. Письмо трагической актрисы. "Розы поставьте на стол, и приходилось их ставить на стол". "Садитесь". Сажусь. Не знаю, куда спрятать ботинки. Один из них с латкой. Неловко. Сижу, как на еже. Несколько раз порываюсь что-нибудь насчет книги стихов с автографом. Но он не дает сказать ни одного слова. Сам! Подавляет величием. И что самое ужасное: чувствую, что придаст моему визиту всемирно-литературное значение. Высший исторический смысл. Свиданье монархов. Встреча символизма и футуризма. Мы, говорит, уходим, а вы, говорит, приходите. Мы прошлое, вы будущее. Футуризм идет на смену символизму. Вы наша смерть. Приемлю в вашем лице грядущее Мира. И конечно, русской литературы, хотя вы и бросаете Пушкина с парохода современности. (Дался им всем этот несчастный пароход современности. Даже мама говорила: "Зачем тебе это, Володечка?" Знал бы, не подписывал бы.) И вообще, говорит, Маринетти. У вас, Маяковский, "особенная стать". С радостью и печалью приемлю ваш приход ко мне. Это было предопределено. В один роковой миг будущее всегда появляется на пороге прошлого. Я прошлое. Вы будущее. Вы - возмездие. У нас с вами будет длинная беседа. - И так далее, по принципу: "...громя футуризм, символизмом шпынял, заключив реализмом".
(А дома Лиличка с нетерпеньем ждет автографа! Представляете мое состояние? Без этого автографа мне хоть совсем не возвращаться. Сказала - не пустит. И не пустит. Положение безвыходное.) А он все свое: мировая музыка, судьбы мира, судьбы России... "Вы согласны? - спрашивает. - Не так ли? А если не согласны, то давайте спорить. В споре рождается истина. Хоть мы идем и разными путями, но я глубокий поклонник вашего таланта. Даже если хотите - ученик. Ваш и Хлебникова. Хлебников гений. Вы до известной степени тоже".
Ну, тут он для красного словца немножко загнул, потому что, как впоследствии выяснилось, один из вариантов его стихотворения "День приходил, как всегда: в сумасшествии тихом" содержит такие строчки: "Хлебников и Маяковский набавили цену на книги, так что приказчик у Вольфа не мог их продать без улыбки". - Вот как уел! Эта строфа, - заметил Маяковский, - тогда почему-то в печать не попала. А жаль! Все-таки реклама. Хотя и была воткнута ироническая шпилька в футуристические зады. Но не в этом дело. Дело в том, что время неумолимо шло, а собственноручной подписи Блока все нет и нет! Терпел час, терпел два, наконец не выдержал. Озверел. Лопнул. Прерываю Блока на самом интересном месте: "Извините, Александр Александрович. Договорим как-нибудь после. А сейчас не подарите ли экземплярчик ваших стихов с собственноручной надписью? Мечта моей жизни!"
Отрешенно улыбается. Но вижу - феерически польщен. Даже не скрывает. "У меня ни одного экземпляра. Все разобрали. Но для вас..." - "Только подождите, не пишите: Маяковскому. Пишите: Лиле Юрьевне Брик". - "Вот как? - спросил с неприятным удивлением. - Впрочем, говорит, извольте. Мне безразлично..." И с выражением высокомерия расчеркнулся на книжке. А мне того только и надо. "Виноват". - "Куда же вы?" - "Тороплюсь. До свиданья". И кубарем вниз по лестнице. По улице. Одна нога здесь, другая на Невском. Так что брюки трещали в ходу. Вверх по лестнице. В дверях - Лиличка. "Ну что?" - "Достал!" Рассиялась. Впустила».
Период. «Блок был совестью Маяковского».
Весь это рассказ даже в комментарии не нуждается. Содержание, интонации, словарь - все это демонстрирует настолько страшное убожество и нищету (в том числе полную неспособность понимать, что такое действительный юмор и действительная ирония - у Маяковского и не было этой способности, но здесь это выказывается особенно ярко), что невольно думаешь, уж не перегустил ли Катаев, не исказил ли речевой облик этого рассказа? Потом вспоминаешь прозу, публицистику, искрометные реплики Маяковского, и понимаешь - нет, не сгустил. А уж как финальный аккорд к рассуждениям насчет высокой любви и уважения Маяковского к Блоку этот фрагмент «Травы Забвения» работает ровно так же, как цитата, где Маяковский жалуется на отсутствие у него денег на проститутку, работает в той же «Траве» раскрытием тезиса о тяге Маяковского к великой единственной любви. Автор приведенного Катаевым рассказа вообще не способен кого бы то ни было любить и уважать - ни Блока, ни Брик, ни поэзию, никого. Он способен чего-то ХОТЕТЬ как вещей, подлежащих покупке, или отъему, или получению в виде милостыни, и пытаться это что-то так или этак выцыганивать и покупать у окружающего мира. Он способен хотеть общества и кровати Брик как вещей (потому что какая там любовь и какое там человеческое общение, если та выставляет ему как условие допуска к общению и кровати доставление ей автографа Блока) - и покупать их за автограф Блока. Он способен хотеть автографа Блока как средства уплаты за вещевой товар, предоставляемый ему Брик - и выпросить у Блока этот автограф. Но к движениям и восприятиям более высокого уровня он не способен - и это действительно является подытоживающим смысловым завершением к рассказам о том, как он мерился с Блоком почетом от «Известий» и читал стихи Блока, восхищенный столь ярко и плотски представленным в них карманным ножиком - мечтой гимназиста младших классов.