Продолжение темы «Блок и Маяковский» в «Траве забвения».
Продолжение темы «Блок и Маяковский» в «Траве забвения».
Выше говорилось, как Катаев, возгласив, как Маяковский любил и почитал Блока и соизмерялся с ним, в качестве раскрытия этого тезиса тут же привел историю о том , как Маяковский, весь в модном и заграничном, хвастался, что вот к нему из «Известий» прислали интервьюеров, а к Блоку бы, небось, не прислали. После чего злопамятный Катаев сажает фразу «Блок был совестью Маяковского».
Сразу вслед за этим идет еще один эпизод с Маяковским и с Блоком, а еще некоторое время спустя - последний, заключительный, самый большой по объему. И эпизоды эти таковы. После «был совестью» значится:
« Однажды в какой-то редакции среди общего разговора, шума, гама, острот Маяковский вдруг ни с того ни с сего как бы про себя, но достаточно громко, чтобы его все услышали, со сдержанным восхищением, будто в первый раз слыша музыку блоковского стиха, от начала до конца сказал на память без единой запинки волшебное стихотворение:
- "Ты помнишь? В нашей бухте сонной спала зеленая вода, когда кильватерной колонной вошли военные суда..."
Глаза Маяковского таинственно засветились.
- "Четыре - серых..." - сказал он и помолчал. Было видно, что его восхищает простота, точность, краткость и волшебство этих двух слов: "Четыре - серых". Целый морской пейзаж.
- "Четыре - серых. И вопросы нас волновали битый час, и загорелые матросы ходили важно мимо нас".
Он даже при этих словах сделал несколько шагов взад-вперед, на один миг как бы перевоплотившись в загорелого французского матроса в шапочке с красным помпоном, и закончил стих, неожиданно вынув из кармана, предварительно в нем порывшись, маленький перочинный ножик - возможно, воображаемый.
- "Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран - и мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман!"
Маяковский протянул слушателям воображаемый ножик и даже подул на него, как бы желая сдуть пылинку дальних стран. Голову даю на отсечение, что в это время он видел вдали перед собой мираж своего "острова зноя, овазившеюся в пальмы".
Главная сила Маяковского была - воображение».
«От начала до конца» сказал, значит. «На память».
Для начала, откровенным издевательством звучит похвала «от начала до конца сказал на память без единой запинки». Можно подумать, речь идет о поэме, а не о стихотворении в несколько строф. Но похвала оказывается еще более издевательской, потому что на самом деле катаевский Маяковский прочитал это стихотворение вовсе не от начала до конца. Вот его текст:
Ты помнишь? В нашей бухте сонной Спала зеленая вода,
Когда кильватерной колонной Вошли военные суда.
Четыре - серых. И вопросы Нас волновали битый час,
И загорелые матросы Ходили важно мимо нас.
Мир стал заманчивей и шире, И вдруг - суда уплыли прочь.
Нам было видно: все четыре Зарылись в океан и в ночь.
И вновь обычным стало море, Маяк уныло замигал,
Когда на низком семафоре Последний отдали сигнал.
Как мало в этой жизни надо Нам, детям, - и тебе и мне.
Ведь сердце радоваться радо И самой малой новизне.
Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран -
И мир опять предстанет странным, Закутанным в цветной туман!
Катаевский Маяковский, читая «от начала до конца», пропустил на самом деле половину стихотворения - третью, четвертую и пятую строфу из шести. Причем никак нельзя вывернуться даже тем предположением, что Маяковский-то прочитал текст целиком, и только Катаев привел от этого чтения лишь начало и конец. У Катаева сказано четко: при словах о загорелых матросах (вторая строфа) Маяковский «сделал несколько шагов взад-вперед, на один миг как бы перевоплотившись» в матроса - и тут же «закончил стих», вынув карманный ножик и проговорив последнюю строфу, упоминающую таковой. Между произнесением второй строфы (про матросов) и последней (про нож), согласно катаевскому изложению, никакого промежутка на чтение еще трех строф не вобьешь. Иными словами, Маяковский от второй строфы перескочил сразу к последней.
Итак, на самом деле Катаев хвалит Маяковского за то, что он «от начала до конца без запинки» из стихотворения аж в целых шесть строф удержал для себя и аудитории половину, половину же потеряв. Действительно: от начала до конца. И начало, и конец как раз присутствуют.
Но мало этого. Катаевский Маяковский демонстрирует удручающую несоизмеримость по уровню со стихотворением Блока, которое он читает. Прежде всего, он предстает каким-то умственно отсталым ребенком, для которого восприятие слова неотрывно от изображения и разыгрывания того, что это слово называет, который не может толком донести до себя и других образ, не иллюстрируя его тут же зримым действием.Читает Маяковский строфу о матросах - показывает матроса, читает строфу с карманным ножом - показывает карманный нож (да еще специально рылся в кармане, искал его для-ради этого показа). Не хватает только, чтобы он при чтении первой строфы проскакал по комнате с криком «ту-ту-ту», чтобы зримо показать, как с гудками вошли в бухту военные суда. Эту строфу он читает без показа - и на тебе, именно этот образ зато потребовал от него на какое-то время остановиться и помолчать, чтобы его вполне распробовать. Бедный катаевский Маяковский - он воспринимает и передает самые простые образы, либо помогая себе жестами и предметами, либо останавливаясь, как подвисающий компьютер, чтобы освоить их и двинуться дальше. Так в самых тупо- комических телепередачах иногда на смех читают стихи: «Я помню (похлопывание ладонью себя по лбу - «память») чудное мгновенье (в аудиторию тычут часы с движущейся секундной стрелкой - «мгновение»), передо мной явилась ты (чтец, преувеличенно топая ногами, «является» перед кем-то и тут же делает обалдевшее лицо за этого изумленного кого-то, кому внезапно явился гений чистой красоты).
А что в стихотворении Блока привлекло внимание Маяковского? Только отдельные «увлекательные» предметы: военные суда, экзотические загорелые матросы, перочинный ножик. Их он и показывает, их упоминанием и переживанием наслаждается - упоминанием и изображением их самих по себе, как «интересных предметов». Вновь какой-то взгляд семилетки: интересные вещи! Военное судно! Матрос! Перочинный нож (бесценное сокровище для приготовишки)! - О чем это стихотворение, Вовочка? - Ну как о чем, Марья Иванна? Ну.. это… там матросы, суда… перочинный ножик еще в конце… Но в стихотворении Блока все эти вещи менее всего значимы сами по себе. И, кстати, там важен вовсе не перочинный нож, так задевший душу Маяковского, - он как раз НЕ важен - а чужестранная пылинка на лезвии этого ножа. Ведь всё это: суда, матросы, пылинка дальних стран на перочинном ноже - знаки, знаки существования огромного, непостижимого внешнего мира, пришедшие откуда-то из глубины его бесконечного пространства в сектор ближнего обзора лирического героя и остро напомнившие ему о существовании этого пространства, о включенности его самого в этот огромный мир, существующий for to admire, о том, что его собственная жизнь на самом деле - не лужа с затхлой водой, а часть открытого моря. Сам перочинный нож в этой системе образов как раз не важен, он свой, карманный, принадлежащий к твоему маленькому мирку, он-то никак не напоминает об огромном мире, о нем напоминает пылинка дальних стран, пришедшая издалека в этот маленький мирок. Пылинка и нож здесь знаки противоположных вещей: нож - знак маленького замкнутого мирка, в котором как будто обречен томиться его хозяин-раб, пылинка - знак огромного мира, к которому он принадлежит на самом деле, знак того, что на самом деле он свободен.
Катаевский Маяковский всего этого вообще воспринять не способен. Для него в этом стихотворении суда с матросами (знаки огромного мира и свободы) и карманный нож (знак привычной скверной иллюзии заключения в замкнутом личном существовании) - идут наравне друг с другом просто как «блестящие интересные предметы». Уровень восприятия сороки.
Поэтому он и пропускает третью, четвертую и пятую строфы. Ведь там нет никаких интересных предметов, там речь идет как раз об ОТНОШЕНИИ героев к тому, о чем им НАПОМНИЛИ эти предметы, - к миру, который на самом деле «заманчив и широк», откуда приходят и куда вновь уходят его сигналы и знаки. А всего этого для катаевского Маяковского не существует. Ему дороги только яркие картинки и вещи, ничего сверх этого он в стихотворении Блока просто не способен уловить. (NB: до сих пор я все время писал о «катаевском Маяковском»; но нет сомнений, что Катаев описал реальный случай, и описал его точно).
Вот таким примером продолжает иллюстрировать Катаев великое самосоотнесение Маяковского с любимым им Блоком.
Выше говорилось, как Катаев, возгласив, как Маяковский любил и почитал Блока и соизмерялся с ним, в качестве раскрытия этого тезиса тут же привел историю о том , как Маяковский, весь в модном и заграничном, хвастался, что вот к нему из «Известий» прислали интервьюеров, а к Блоку бы, небось, не прислали. После чего злопамятный Катаев сажает фразу «Блок был совестью Маяковского».
Сразу вслед за этим идет еще один эпизод с Маяковским и с Блоком, а еще некоторое время спустя - последний, заключительный, самый большой по объему. И эпизоды эти таковы. После «был совестью» значится:
« Однажды в какой-то редакции среди общего разговора, шума, гама, острот Маяковский вдруг ни с того ни с сего как бы про себя, но достаточно громко, чтобы его все услышали, со сдержанным восхищением, будто в первый раз слыша музыку блоковского стиха, от начала до конца сказал на память без единой запинки волшебное стихотворение:
- "Ты помнишь? В нашей бухте сонной спала зеленая вода, когда кильватерной колонной вошли военные суда..."
Глаза Маяковского таинственно засветились.
- "Четыре - серых..." - сказал он и помолчал. Было видно, что его восхищает простота, точность, краткость и волшебство этих двух слов: "Четыре - серых". Целый морской пейзаж.
- "Четыре - серых. И вопросы нас волновали битый час, и загорелые матросы ходили важно мимо нас".
Он даже при этих словах сделал несколько шагов взад-вперед, на один миг как бы перевоплотившись в загорелого французского матроса в шапочке с красным помпоном, и закончил стих, неожиданно вынув из кармана, предварительно в нем порывшись, маленький перочинный ножик - возможно, воображаемый.
- "Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран - и мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман!"
Маяковский протянул слушателям воображаемый ножик и даже подул на него, как бы желая сдуть пылинку дальних стран. Голову даю на отсечение, что в это время он видел вдали перед собой мираж своего "острова зноя, овазившеюся в пальмы".
Главная сила Маяковского была - воображение».
«От начала до конца» сказал, значит. «На память».
Для начала, откровенным издевательством звучит похвала «от начала до конца сказал на память без единой запинки». Можно подумать, речь идет о поэме, а не о стихотворении в несколько строф. Но похвала оказывается еще более издевательской, потому что на самом деле катаевский Маяковский прочитал это стихотворение вовсе не от начала до конца. Вот его текст:
Ты помнишь? В нашей бухте сонной Спала зеленая вода,
Когда кильватерной колонной Вошли военные суда.
Четыре - серых. И вопросы Нас волновали битый час,
И загорелые матросы Ходили важно мимо нас.
Мир стал заманчивей и шире, И вдруг - суда уплыли прочь.
Нам было видно: все четыре Зарылись в океан и в ночь.
И вновь обычным стало море, Маяк уныло замигал,
Когда на низком семафоре Последний отдали сигнал.
Как мало в этой жизни надо Нам, детям, - и тебе и мне.
Ведь сердце радоваться радо И самой малой новизне.
Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран -
И мир опять предстанет странным, Закутанным в цветной туман!
Катаевский Маяковский, читая «от начала до конца», пропустил на самом деле половину стихотворения - третью, четвертую и пятую строфу из шести. Причем никак нельзя вывернуться даже тем предположением, что Маяковский-то прочитал текст целиком, и только Катаев привел от этого чтения лишь начало и конец. У Катаева сказано четко: при словах о загорелых матросах (вторая строфа) Маяковский «сделал несколько шагов взад-вперед, на один миг как бы перевоплотившись» в матроса - и тут же «закончил стих», вынув карманный ножик и проговорив последнюю строфу, упоминающую таковой. Между произнесением второй строфы (про матросов) и последней (про нож), согласно катаевскому изложению, никакого промежутка на чтение еще трех строф не вобьешь. Иными словами, Маяковский от второй строфы перескочил сразу к последней.
Итак, на самом деле Катаев хвалит Маяковского за то, что он «от начала до конца без запинки» из стихотворения аж в целых шесть строф удержал для себя и аудитории половину, половину же потеряв. Действительно: от начала до конца. И начало, и конец как раз присутствуют.
Но мало этого. Катаевский Маяковский демонстрирует удручающую несоизмеримость по уровню со стихотворением Блока, которое он читает. Прежде всего, он предстает каким-то умственно отсталым ребенком, для которого восприятие слова неотрывно от изображения и разыгрывания того, что это слово называет, который не может толком донести до себя и других образ, не иллюстрируя его тут же зримым действием.Читает Маяковский строфу о матросах - показывает матроса, читает строфу с карманным ножом - показывает карманный нож (да еще специально рылся в кармане, искал его для-ради этого показа). Не хватает только, чтобы он при чтении первой строфы проскакал по комнате с криком «ту-ту-ту», чтобы зримо показать, как с гудками вошли в бухту военные суда. Эту строфу он читает без показа - и на тебе, именно этот образ зато потребовал от него на какое-то время остановиться и помолчать, чтобы его вполне распробовать. Бедный катаевский Маяковский - он воспринимает и передает самые простые образы, либо помогая себе жестами и предметами, либо останавливаясь, как подвисающий компьютер, чтобы освоить их и двинуться дальше. Так в самых тупо- комических телепередачах иногда на смех читают стихи: «Я помню (похлопывание ладонью себя по лбу - «память») чудное мгновенье (в аудиторию тычут часы с движущейся секундной стрелкой - «мгновение»), передо мной явилась ты (чтец, преувеличенно топая ногами, «является» перед кем-то и тут же делает обалдевшее лицо за этого изумленного кого-то, кому внезапно явился гений чистой красоты).
А что в стихотворении Блока привлекло внимание Маяковского? Только отдельные «увлекательные» предметы: военные суда, экзотические загорелые матросы, перочинный ножик. Их он и показывает, их упоминанием и переживанием наслаждается - упоминанием и изображением их самих по себе, как «интересных предметов». Вновь какой-то взгляд семилетки: интересные вещи! Военное судно! Матрос! Перочинный нож (бесценное сокровище для приготовишки)! - О чем это стихотворение, Вовочка? - Ну как о чем, Марья Иванна? Ну.. это… там матросы, суда… перочинный ножик еще в конце… Но в стихотворении Блока все эти вещи менее всего значимы сами по себе. И, кстати, там важен вовсе не перочинный нож, так задевший душу Маяковского, - он как раз НЕ важен - а чужестранная пылинка на лезвии этого ножа. Ведь всё это: суда, матросы, пылинка дальних стран на перочинном ноже - знаки, знаки существования огромного, непостижимого внешнего мира, пришедшие откуда-то из глубины его бесконечного пространства в сектор ближнего обзора лирического героя и остро напомнившие ему о существовании этого пространства, о включенности его самого в этот огромный мир, существующий for to admire, о том, что его собственная жизнь на самом деле - не лужа с затхлой водой, а часть открытого моря. Сам перочинный нож в этой системе образов как раз не важен, он свой, карманный, принадлежащий к твоему маленькому мирку, он-то никак не напоминает об огромном мире, о нем напоминает пылинка дальних стран, пришедшая издалека в этот маленький мирок. Пылинка и нож здесь знаки противоположных вещей: нож - знак маленького замкнутого мирка, в котором как будто обречен томиться его хозяин-раб, пылинка - знак огромного мира, к которому он принадлежит на самом деле, знак того, что на самом деле он свободен.
Катаевский Маяковский всего этого вообще воспринять не способен. Для него в этом стихотворении суда с матросами (знаки огромного мира и свободы) и карманный нож (знак привычной скверной иллюзии заключения в замкнутом личном существовании) - идут наравне друг с другом просто как «блестящие интересные предметы». Уровень восприятия сороки.
Поэтому он и пропускает третью, четвертую и пятую строфы. Ведь там нет никаких интересных предметов, там речь идет как раз об ОТНОШЕНИИ героев к тому, о чем им НАПОМНИЛИ эти предметы, - к миру, который на самом деле «заманчив и широк», откуда приходят и куда вновь уходят его сигналы и знаки. А всего этого для катаевского Маяковского не существует. Ему дороги только яркие картинки и вещи, ничего сверх этого он в стихотворении Блока просто не способен уловить. (NB: до сих пор я все время писал о «катаевском Маяковском»; но нет сомнений, что Катаев описал реальный случай, и описал его точно).
Вот таким примером продолжает иллюстрировать Катаев великое самосоотнесение Маяковского с любимым им Блоком.