Послушание (еще кое-что из писем)
Послушание (еще кое-что из писем)
На самом-то деле страшны и невыносимы вовсе не люди (пусть даже дурные) и не то, что к людям отношения не имеет (например, погода), а создания рук человеческих. Если бы рагнарёк выжег все трущобы, и газовые заводы, и обветшалые гаражи, и освещенные дуговыми лампами бесконечные пригороды, так мог бы заодно и все произведения искусства спалить - а я бы вернулся к деревьям.
Толкиен, 6.10.1944
Но это дело десятое. Замечательнее письмо Толкиена сыну о том, что не следует искать любви к женщине и строить брак на индивидуальном выборе по любви, ибо любить нужно на самом деле только Св. Причастие, а не что-либо мирское.
Свой собственнный брак Толкиен описывает как раз как исключение, причем с очень характерным эпизодом.
"Я влюбился в твою маму в возрасте приблизительно восемнадцати лет... Твоя мама была старше меня и к католической церкви не принадлежала. В высшей степени прискорбная ситуация, по мнению моего опекуна..
Воспитанный в романтическом духе, я воспринял юношеский роман абсолютно всерьез - и стал черпать в нем вдохновение. Однако возникла проблема: я встал перед выбором - не подчиниться опекуну и огорчить (или обмануть) человека, который был мне как отец, делал для меня больше, чем большинство отцов по крови делают для своих детей, при этом не будучи связан никакими обязательствами, или «оборвать» роман до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год. О своем решении я не жалею, хотя возлюбленной моей пришлось очень тяжело. Но моей вины в том нет. Она была абсолютно свободна, не давала мне никаких клятв, и по справедливости я ни в чем не мог бы ее упрекнуть (вот разве что взывая к вымышленному романтическому кодексу), выйди она замуж за другого. Почти три года я с моей возлюбленной не виделся и не переписывался. Мне было несказанно тяжко, больно и горько, особенно поначалу"
Надо думать, она тоже не вполне поняла, почему для того, чтобы не огорчить дорогого опекуна, правомерно оборвать с ней всякие отношения. В этом эпизоде, полагаю, ключ к половине Толкиена - той самой половине, которой плохо, когда кому-то хорошо - и которая находит прибежище в том, что маркирует это "хорошо" как небогоугодное. Эдит Бретт (та самая барышня), впрочем, не обиделась.
"В ночь, когда мне исполнялся двадцать один год, я снова написал твоей маме - 3 января 1913. 8 января я поехал к ней, и мы заключили помолвку, объявив об этом потрясенной семье".
После чего она вышла за него замуж посреди ПМВ, несмотря на его необеспеченность. Что он сам комментирует следующим образом: "И все-таки сейчас я ни на единое мгновение не усомнюсь: она лишь исполняла свой долг, не больше и не меньше; не то чтобы это умаляло ее заслуги". То есть не в любви тут было дело - просто дала слово выйти замуж и выполнила его. Исполнила свой долг. Оно и хорошо, ибо
"Суть падшего мира состоит в том, что лучшее достигается не через свободное наслаждение или то, что называется «самореализацией» (как правило, этим лестным термином обозначается потворство собственным слабостям, абсолютно неблагоприятным для самореализации других людей); но через самоотречение и страдание... Общеизвестно, что на самом-то деле счастливые браки встречаются куда чаще там, где у молодых людей «выбор» еще более ограничен родительским или семейным авторитетом, - главное, чтобы там действовала социальная этика простой, неромантичной ответственности и супружеской верности. Но даже в тех странах, где романтическая традиция затронула социальные устои настолько глубоко, чтобы люди поверили, будто выбор спутника жизни - это дело самих молодых людей и никого другого, - лишь редчайшая удача сводит вместе мужчину и женщину, которые в самом деле, как говорится, «суждены» друг другу и способны на любовь великую и удивительную...
...Из мрака моей жизни, пережив столько разочарований, передаю тебе тот единственный, исполненный величия дар, что только и должно любить на земле: Святое Причастие..... В нем обретешь ты романтику, славу, честь, верность, и истинный путь всех своих земных Любовей, и более того - Смерть: то, что в силу божественного парадокса обрывает жизнь и отбирает все и, тем не менее, заключает в себе вкус (или предвкушение), в котором, и только в нем, сохраняется все то, что ты ищешь в земных отношениях (любовь, верность, радость) - сохраняется и обретает всю полноту реальности и нетленной долговечности, - то, к чему стремятся все сердца".
Во всей этой истории замечательнее всего почитание опекуна - ради которого Толкиен 18-ти лет на три года прекратил всякое общение с девушкой, с которой они к тому времени признались друг другу в любви. Ибо он никак не мог обидеть опекуна тем, чтобы продолжать с ней общаться, зная, что это причинит тому опекуну недовольство.
Любопытнейшим образом с прекращением формального опекунства через три года недовольство опекуна перестало составлять для Толкиена такую вещь, ради избежания которой можно было прекратить общение с Эдит Бретт. Хотя предыдущие три года оно такой вещью было. Иными словами, Толкиен почитал вовсе не мистера Н., который был ему вместо батюшки, и берег вовсе не его нервы; он почитал в оном мистере статус опекуна, и беречь его нервы вышеописанной ценой перестал, как только тот утратил статус опекуна. Опекун сильно поразился, что отмечает и сам Толкиен - он к такой хитрой механике готов не был и не подозревал, что опекаемый так послушно заботится о том, чтобы не идти ему наперекор, вовсе не потому, что так ценит его нервы или разум, и не потому, что так не хочет его огорчать - и вообще не из-за отношения к его, опекуна, драгоценной персоне - а исключительно из уважения к его статусу опекуна, ныне окончившемуся.
Сыграл ли этот эпизод с трехлетним разрывом ту же "кодирующую" роль в жизни Толкиена, что история с невыполненным обещанием идти на Гражданскую войну - в жизни Набокова? Ибо Послушание Толкиен ценил именно в этом духе. В июне 1941 он пишет сыну, что немцы Гитлера намного превосходят англичан такими добродетелями, как патриотизм и послушание:
"...Жители этой страны, похоже, еще не осознали, что в немцах мы обрели врагов, чьи добродетели (а это именно добродетели) послушания и патриотизма в массе своей превосходят наши. Чьи храбрецы храбростью не уступают нашим. Чья промышленность превосходит нашу раз этак в десять. И которые - проклятием Господним - ныне ведомы человеком, что одержим безумным смерчем, демоном; тайфуном, страстью; в сравнении с ним бедный старина кайзер смахивает на старушку с вязаньем".
Послушание злосчастный ценил настолько, что даже приписал успехи Афин и Спарты времен их расцвета никогда не существовавшим в них на ту пору "диктатуре" и "военной монархии" , ибо в демократии нет ничего хорошего (о чем в данном ЖЖ шла речь выше). Тем самым он бестрепетно наступил на горло школьным учебникам и собственному образованию. Ну не мог же расцвет Афин и Спарты наступать без должной дисциплины, которой при демократии не бывает!
Странно, кстати, что любят цитировать толкиеновское письмо, где сказано будто бы, что он сторонник анархии - только забывают доцитировать до конца. А сказано там: "Мои политические убеждения все больше и больше склоняются к Анархии (в философском смысле - разумея отмену контроля, а не усатых заговорщиков с бомбами) или к «неконституционной» Монархии".
Итак - не "к Анархии", а "либо к Анархии, либо уж к абсолютной Монархии, но ни к чему третьему". Поскольку же Анархия (полное отсутствие государственного контроля, см. выше) самоочевидно невозможна впредь до установления праведности, то реально приведенная формула равняется выбору абсолютной Монархии. Вот ее и предпочитает Толкиен (отвергая конст. монархию и республику) - в полном соответствии с тем пониманием послушания, согласно которому немцы 1941 превосходили в нем англичан как в добродетели.
P.S. Восторженность его совершенно затмевала здравый смысл. Яркий пример: " Превосходнейший комментарий на воскресное Евангельское чтение (исцеление женщины и дочери Иаира) благодаря сравнению трех евангелистов прозвучал необыкновенно ярко и живо... А еще - благодаря его ярким иллюстрациям из числа современных чудес. Сходный случай с женщиной, страдающей тем же самым недугом (из-за разросшейся маточной опухоли), которая мгновенно исцелилась в Лурде, так что опухоль пропала бесследно, а пояс оказался ей вдвойне широк. И еще одна невероятно трогательная история про маленького мальчика с туберкулезным перитонитом: он не обрел исцеления, и родители горестно увезли его прочь на поезде, уже умирающего, в сопровождении двух медсестер. Поезд тронулся, проехал в пределах видимости грота. Мальчик сел на постели. «Я хочу пойти поговорить с девочкой», - в том же поезде ехала одна исцеленная малышка. Он встал, дошел до девочки, поиграл с ней, потом вернулся и сказал: «Я проголодался». Ему дали кекс, и две чашки шоколада, и гигантские сэндвичи с консервированным мясом, - и он все это съел! (Это было в 1927 году.) Вот так Господь наш велел дать маленькой дочке Иаира поесть. Так просто, так обыденно: ибо чудеса именно таковы. В реальной, повседневной жизни они - инородное явление (как в заблуждении своем говорим мы); но жизнь, в которую они вторгаются, реальная, и поэтому чудеса требуют самой обычной пищи и прочего. (Разумеется, о. К. не устоял перед искушением добавить: а еще был один монах-капуцин; страдая от смертельного недуга, он ничего не ел многие годы, и вот исцелился, и так обрадовался, что немедленно побежал и слопал целых два обеда; и в ту ночь мучился не привычными болями, но приступом самого что ни на есть обычного несварения желудка!) Но история про маленького мальчика (разумеется, факт должным образом засвидетельствованный), - когда, казалось, все кончится плохо, а затем вдруг, нежданно-негаданно, закончилось счастливо, - глубоко меня растрогала; я испытал это ни на что не похожее чувство, что всем нам доводится переживать, хотя и нечасто. Ни на какое другое ощущение оно не похоже. И внезапно я понял, что это такое: то самое, о чем я пытаюсь писать, что пытался объяснить в пресловутом эссе о волшебных сказках, - мне так хочется, чтобы ты его прочел, так что я, наверное, все-таки тебе его вышлю. Для обозначения этого чувства я создал термин «эвкатастрофа»: внезапный счастливый поворот сюжета, от которого сердце пронзает радость, а на глазах выступают слезы (я доказывал, что высшее предназначение волшебных сказок как раз и состоит в том, чтобы вызывать это чувство)".
Все-таки рассказы о чудесных исцелениях как об эвкатастрофах по Божиему промыслу - учитывая крайнюю селективность означенных и обилие противоположных примеров (даже если действительно умалиться до веры в чудесные вмешательства) - это совсем запредельная штука.
На самом-то деле страшны и невыносимы вовсе не люди (пусть даже дурные) и не то, что к людям отношения не имеет (например, погода), а создания рук человеческих. Если бы рагнарёк выжег все трущобы, и газовые заводы, и обветшалые гаражи, и освещенные дуговыми лампами бесконечные пригороды, так мог бы заодно и все произведения искусства спалить - а я бы вернулся к деревьям.
Толкиен, 6.10.1944
Но это дело десятое. Замечательнее письмо Толкиена сыну о том, что не следует искать любви к женщине и строить брак на индивидуальном выборе по любви, ибо любить нужно на самом деле только Св. Причастие, а не что-либо мирское.
Свой собственнный брак Толкиен описывает как раз как исключение, причем с очень характерным эпизодом.
"Я влюбился в твою маму в возрасте приблизительно восемнадцати лет... Твоя мама была старше меня и к католической церкви не принадлежала. В высшей степени прискорбная ситуация, по мнению моего опекуна..
Воспитанный в романтическом духе, я воспринял юношеский роман абсолютно всерьез - и стал черпать в нем вдохновение. Однако возникла проблема: я встал перед выбором - не подчиниться опекуну и огорчить (или обмануть) человека, который был мне как отец, делал для меня больше, чем большинство отцов по крови делают для своих детей, при этом не будучи связан никакими обязательствами, или «оборвать» роман до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год. О своем решении я не жалею, хотя возлюбленной моей пришлось очень тяжело. Но моей вины в том нет. Она была абсолютно свободна, не давала мне никаких клятв, и по справедливости я ни в чем не мог бы ее упрекнуть (вот разве что взывая к вымышленному романтическому кодексу), выйди она замуж за другого. Почти три года я с моей возлюбленной не виделся и не переписывался. Мне было несказанно тяжко, больно и горько, особенно поначалу"
Надо думать, она тоже не вполне поняла, почему для того, чтобы не огорчить дорогого опекуна, правомерно оборвать с ней всякие отношения. В этом эпизоде, полагаю, ключ к половине Толкиена - той самой половине, которой плохо, когда кому-то хорошо - и которая находит прибежище в том, что маркирует это "хорошо" как небогоугодное. Эдит Бретт (та самая барышня), впрочем, не обиделась.
"В ночь, когда мне исполнялся двадцать один год, я снова написал твоей маме - 3 января 1913. 8 января я поехал к ней, и мы заключили помолвку, объявив об этом потрясенной семье".
После чего она вышла за него замуж посреди ПМВ, несмотря на его необеспеченность. Что он сам комментирует следующим образом: "И все-таки сейчас я ни на единое мгновение не усомнюсь: она лишь исполняла свой долг, не больше и не меньше; не то чтобы это умаляло ее заслуги". То есть не в любви тут было дело - просто дала слово выйти замуж и выполнила его. Исполнила свой долг. Оно и хорошо, ибо
"Суть падшего мира состоит в том, что лучшее достигается не через свободное наслаждение или то, что называется «самореализацией» (как правило, этим лестным термином обозначается потворство собственным слабостям, абсолютно неблагоприятным для самореализации других людей); но через самоотречение и страдание... Общеизвестно, что на самом-то деле счастливые браки встречаются куда чаще там, где у молодых людей «выбор» еще более ограничен родительским или семейным авторитетом, - главное, чтобы там действовала социальная этика простой, неромантичной ответственности и супружеской верности. Но даже в тех странах, где романтическая традиция затронула социальные устои настолько глубоко, чтобы люди поверили, будто выбор спутника жизни - это дело самих молодых людей и никого другого, - лишь редчайшая удача сводит вместе мужчину и женщину, которые в самом деле, как говорится, «суждены» друг другу и способны на любовь великую и удивительную...
...Из мрака моей жизни, пережив столько разочарований, передаю тебе тот единственный, исполненный величия дар, что только и должно любить на земле: Святое Причастие..... В нем обретешь ты романтику, славу, честь, верность, и истинный путь всех своих земных Любовей, и более того - Смерть: то, что в силу божественного парадокса обрывает жизнь и отбирает все и, тем не менее, заключает в себе вкус (или предвкушение), в котором, и только в нем, сохраняется все то, что ты ищешь в земных отношениях (любовь, верность, радость) - сохраняется и обретает всю полноту реальности и нетленной долговечности, - то, к чему стремятся все сердца".
Во всей этой истории замечательнее всего почитание опекуна - ради которого Толкиен 18-ти лет на три года прекратил всякое общение с девушкой, с которой они к тому времени признались друг другу в любви. Ибо он никак не мог обидеть опекуна тем, чтобы продолжать с ней общаться, зная, что это причинит тому опекуну недовольство.
Любопытнейшим образом с прекращением формального опекунства через три года недовольство опекуна перестало составлять для Толкиена такую вещь, ради избежания которой можно было прекратить общение с Эдит Бретт. Хотя предыдущие три года оно такой вещью было. Иными словами, Толкиен почитал вовсе не мистера Н., который был ему вместо батюшки, и берег вовсе не его нервы; он почитал в оном мистере статус опекуна, и беречь его нервы вышеописанной ценой перестал, как только тот утратил статус опекуна. Опекун сильно поразился, что отмечает и сам Толкиен - он к такой хитрой механике готов не был и не подозревал, что опекаемый так послушно заботится о том, чтобы не идти ему наперекор, вовсе не потому, что так ценит его нервы или разум, и не потому, что так не хочет его огорчать - и вообще не из-за отношения к его, опекуна, драгоценной персоне - а исключительно из уважения к его статусу опекуна, ныне окончившемуся.
Сыграл ли этот эпизод с трехлетним разрывом ту же "кодирующую" роль в жизни Толкиена, что история с невыполненным обещанием идти на Гражданскую войну - в жизни Набокова? Ибо Послушание Толкиен ценил именно в этом духе. В июне 1941 он пишет сыну, что немцы Гитлера намного превосходят англичан такими добродетелями, как патриотизм и послушание:
"...Жители этой страны, похоже, еще не осознали, что в немцах мы обрели врагов, чьи добродетели (а это именно добродетели) послушания и патриотизма в массе своей превосходят наши. Чьи храбрецы храбростью не уступают нашим. Чья промышленность превосходит нашу раз этак в десять. И которые - проклятием Господним - ныне ведомы человеком, что одержим безумным смерчем, демоном; тайфуном, страстью; в сравнении с ним бедный старина кайзер смахивает на старушку с вязаньем".
Послушание злосчастный ценил настолько, что даже приписал успехи Афин и Спарты времен их расцвета никогда не существовавшим в них на ту пору "диктатуре" и "военной монархии" , ибо в демократии нет ничего хорошего (о чем в данном ЖЖ шла речь выше). Тем самым он бестрепетно наступил на горло школьным учебникам и собственному образованию. Ну не мог же расцвет Афин и Спарты наступать без должной дисциплины, которой при демократии не бывает!
Странно, кстати, что любят цитировать толкиеновское письмо, где сказано будто бы, что он сторонник анархии - только забывают доцитировать до конца. А сказано там: "Мои политические убеждения все больше и больше склоняются к Анархии (в философском смысле - разумея отмену контроля, а не усатых заговорщиков с бомбами) или к «неконституционной» Монархии".
Итак - не "к Анархии", а "либо к Анархии, либо уж к абсолютной Монархии, но ни к чему третьему". Поскольку же Анархия (полное отсутствие государственного контроля, см. выше) самоочевидно невозможна впредь до установления праведности, то реально приведенная формула равняется выбору абсолютной Монархии. Вот ее и предпочитает Толкиен (отвергая конст. монархию и республику) - в полном соответствии с тем пониманием послушания, согласно которому немцы 1941 превосходили в нем англичан как в добродетели.
P.S. Восторженность его совершенно затмевала здравый смысл. Яркий пример: " Превосходнейший комментарий на воскресное Евангельское чтение (исцеление женщины и дочери Иаира) благодаря сравнению трех евангелистов прозвучал необыкновенно ярко и живо... А еще - благодаря его ярким иллюстрациям из числа современных чудес. Сходный случай с женщиной, страдающей тем же самым недугом (из-за разросшейся маточной опухоли), которая мгновенно исцелилась в Лурде, так что опухоль пропала бесследно, а пояс оказался ей вдвойне широк. И еще одна невероятно трогательная история про маленького мальчика с туберкулезным перитонитом: он не обрел исцеления, и родители горестно увезли его прочь на поезде, уже умирающего, в сопровождении двух медсестер. Поезд тронулся, проехал в пределах видимости грота. Мальчик сел на постели. «Я хочу пойти поговорить с девочкой», - в том же поезде ехала одна исцеленная малышка. Он встал, дошел до девочки, поиграл с ней, потом вернулся и сказал: «Я проголодался». Ему дали кекс, и две чашки шоколада, и гигантские сэндвичи с консервированным мясом, - и он все это съел! (Это было в 1927 году.) Вот так Господь наш велел дать маленькой дочке Иаира поесть. Так просто, так обыденно: ибо чудеса именно таковы. В реальной, повседневной жизни они - инородное явление (как в заблуждении своем говорим мы); но жизнь, в которую они вторгаются, реальная, и поэтому чудеса требуют самой обычной пищи и прочего. (Разумеется, о. К. не устоял перед искушением добавить: а еще был один монах-капуцин; страдая от смертельного недуга, он ничего не ел многие годы, и вот исцелился, и так обрадовался, что немедленно побежал и слопал целых два обеда; и в ту ночь мучился не привычными болями, но приступом самого что ни на есть обычного несварения желудка!) Но история про маленького мальчика (разумеется, факт должным образом засвидетельствованный), - когда, казалось, все кончится плохо, а затем вдруг, нежданно-негаданно, закончилось счастливо, - глубоко меня растрогала; я испытал это ни на что не похожее чувство, что всем нам доводится переживать, хотя и нечасто. Ни на какое другое ощущение оно не похоже. И внезапно я понял, что это такое: то самое, о чем я пытаюсь писать, что пытался объяснить в пресловутом эссе о волшебных сказках, - мне так хочется, чтобы ты его прочел, так что я, наверное, все-таки тебе его вышлю. Для обозначения этого чувства я создал термин «эвкатастрофа»: внезапный счастливый поворот сюжета, от которого сердце пронзает радость, а на глазах выступают слезы (я доказывал, что высшее предназначение волшебных сказок как раз и состоит в том, чтобы вызывать это чувство)".
Все-таки рассказы о чудесных исцелениях как об эвкатастрофах по Божиему промыслу - учитывая крайнюю селективность означенных и обилие противоположных примеров (даже если действительно умалиться до веры в чудесные вмешательства) - это совсем запредельная штука.