обыденный шок и письменное выражение и осмысление переживаний
В последние дни тема свидетельствования насилию, разрушениям и причинению вреда звучит так громко, что деться от нее фактически некуда. Многие обсуждают, какую позицию занимать по отношению к разным инициативам, в том числе перепостам информации, - и как заботиться о себе и других в такой ситуации.
Я решила записать один из возможных вариантов того, что можно делать - в контексте направленности этого блога, т.е. письменных практик. Это не панацея, подходит не всем и не во всех случаях. Возможно, что-то из того, о чем я пишу здесь, окажется полезным.
У меня получился материал в формате статьи, состоящей из теоретической и практической части. Я опубликую их двумя постами, так мне кажется лучше.
В помощь свидетелям чрезвычайных ситуаций: письменное выражение и осмысление переживаний
Введение
Современные электронные средства массовой информации делают передачу новостей о событиях в стране и в мире очень живой и яркой, разворачивающейся в реальном времени. Социальные сети, блоги и микроблоги позволяют очевидцам стремительно транслировать «сырые», неотредактированные видеозаписи и распространять фотографии с места событий, в том числе - и оттуда, где произошла или продолжает происходить чрезвычайная ситуация. Помимо этого, «вирусно» распространяются мнения по поводу событий, мнения по поводу мнений, интерпретации и слухи разной степени достоверности.
Все это обрушивается на человека, листающего Интернет-страницы, подобно лавине; в какой-то степени его положение лучше, чем у тех, к кому информация поступает только посредством «партийного» телевидения или радио: он может выбирать, откуда получать информацию, и сопоставлять информацию из разных источников. Но при этом эта же необходимость выбирать делает для него ситуацию сложнее.
Когда мы оказываемся свидетелями ситуаций насилия, разрушений и причинения вреда, это затрагивает нас, оказывает на нас влияние, в основном - неблагоприятное.
В этой статье я рассмотрю,
- что происходит со свидетелями чрезвычайных ситуаций,
- какая форма отклика на происходящее помогает ограничить влияние пагубных воздействий т.наз. «обыденного шока», и
- как можно использовать для заботы о себе письменное выражение переживаний и их осмысление, а также -
- каким приемам и принципам техники безопасности при этом имеет смысл следовать.
Термин «свидетель» я здесь понимаю достаточно широко: это человек, который не подвергается непосредственно воздействию факторов, делающих ситуацию чрезвычайной (у него под ногами не содрогается земля, его близких и все нажитое им за годы имущество не смывает волной и пр.), но при этом информированный о ней (более или менее подробно).
В практической части данной статьи речь пойдет о самостоятельной индивидуальной письменной работе. Хотя приведенные в практической части вопросы и рекомендации можно использовать для работы в небольших группах, описание организации и процесса проведения соответствующих групп выходит за рамки данной публикации.
Обыденный шок
Понятие «обыденный шок» ввела Кэйтэ Вайнгартен, психолог и психотерапевт из США, чтобы обозначить то, что происходит с людьми, наблюдающими в своей повседневной жизни ситуации насилия, разрушения, причинения вреда - как в своем непосредственном окружении, так и через средства массовой информации (а теперь - и социальные сети). «Обыденный» - потому что информация о таких событиях поступает к нам ежедневно; «шок» - потому что подобное свидетельствование - это всегда потрясение. Трагические события, о которых мы узнаем, в большинстве случаев нарушают привычное течение нашей жизни, вызывают тревогу, страх, ощущение хрупкости человеческого бытия (иногда - бытия человечества и мира в целом). Свидетель ситуации испытывает, пусть и в меньшем масштабе и с немного другого ракурса, почти то же самое, что и пострадавший, непосредственно затронутый происходящим: боль утраты, страх, тревогу и пр.
Однако существует достаточно распространенное, пусть и ошибочное, мнение, что то, во что мы не вовлечены физически, не может или не должно нас так затрагивать. В результате под влиянием этого мнения мы слышим от других или сами говорим себе: «Ты-то чего переживаешь, с тобой и твоими близкими ничего страшного не случилось!» Можно говорить себе: «это меня не касается», - но когда переживаешь примерно то же самое, что и непосредственно пострадавшие, только слабее и немного иначе, приходится тратить много сил на игнорирование рассогласования между тем, что чувствуешь, и тем, что «должен» чувствовать.
Закрываясь от переживаний, связанных со свидетельствованием насилию, разрушениям и причинению вреда, человек может вообще приглушить восприимчивость к эмоциональному состоянию - своему и других людей. Или подобные попытки защититься могут быть достаточно агрессивными - человек раздражается, испытывает гнев и выражает его в «жесткой» коммуникации с другими людьми (иногда - вплоть до эскалации насилия). В обоих случаях с ним становится труднее находиться рядом, общение с ним требует от окружающих дополнительных усилий.
Если человек не закрывается от переживаний, связанные со свидетельствованием насилию, разрушениям и причинению вреда, то в его эмоциональном фоне начинают доминировать печаль и скорбь, чувство беспомощности, стыда и вины. Это чувство вины сродни «вине выжившего»: «Я не пострадал, но я ничем не лучше тех, кто погиб, а во многом, честно сказать, наверное, даже и хуже; почему же я выжил, а они погибли, притом в таких чудовищных обстоятельствах?»
Когда мы получаем через блоги и социальные сети разнообразные сообщения о трагических событиях (происходящих как в тысячах километров от нас, так и совсем рядом), когда мы слышим разнообразные призывы о помощи, чувство вины иногда возникает у нас в связи с позицией «все или ничего»: бытует мнение, иногда не высказываемое открыто, что если мы не можем откликнуться на все призывы - значит, мы на деле не такие отзывчивые люди, какими хотели бы или «должны были бы» быть. Иногда чувство вины возникает, когда выбор помогать страдающим как бы абстрактным «дальним», а не конкретным ближним, расценивается значимыми другими и отчасти самим человеком как лицемерие и уход от ответственности. В последних двух случаях важно, что одновременно с чувством вины возникает возмущение в адрес мнений и позиций, это чувство вины провоцирующих, и в получающемся клубке сильных чувств трудно бывает с ходу разобраться, - а это состояние может провоцировать нас на необдуманные действия.
Одна из сложностей, связанных с чувством беспомощности, стыда и вины, описанной выше, - это то, что для них в нашей культуре не существует общепринятых, санкционированных форм выражения и тем самым сообщения о них окружающим (как вербального, выраженного в словах, так и невербального). Эти чувства остаются во многом «немыми»; не получая выражения, они не могут быть осмыслены и трансформированы. Они продолжают присутствовать, создавая психическое напряжение, пока человек в силах их осознавать; дальше это напряжение «сбрасывается» в конфликтное общение, в рискованное и саморазрушающее поведение, в плохое самочувствие, ослабление иммунной системы (см. многочисленные исследования стресса), в обострение хронических заболеваний (как соматических, так и психических).
Свидетельствование ситуациям насилия, разрушений и причинения вреда травмирует нас, в частности, потому, что эти ситуации подвергают сомнению наши базовые и, как правило, не вполне осознанные представления о разумном устройстве мира, о том, что мир, в целом, дружелюбен и подконтролен человеку. Это основополагающие представления, позволяющие нам действовать в мире. Когда они рушатся или подвергаются угрозе, люди теряют веру в свою способность определять ход и направление своей жизни, оказываются, можно сказать, в «страдательном залоге» вместо «действительного», превращаются в «беспомощных жертв обстоятельств».
Обыденный шок возникает, когда человек понимает, чему именно оказался свидетелем, не закрывается от этого, но при этом верит, что не может повлиять на ситуацию. Тогда свидетельствование травмирующим ситуациям в жизни других людей становится так называемой «вторичной», или «викарной», травмой, со всеми сопутствующими последствиями (такими же, как и у тех людей, кто непосредственно оказался в травмирующей ситуации). Чтобы подобное не происходило, необходимо создать условия, в которых человек будет знать, что он может повлиять на ситуацию и ограничить ее пагубные последствия как для пострадавших, так и для себя и других людей, ставших свидетелями. Это влияние на ситуацию может быть сколь угодно малым. Понимать, что ты можешь сделать хотя бы что-то, позиция, радикально отличающаяся от «я ничего не могу сделать». Делая хотя бы что-то, человек защищает себя и дает опору близким. Но для того, чтобы человек вернул себе веру в способность что-то делать, необходимо выразить и осмыслить переживания, связанные с ситуацией.
Выражение и осмысление переживаний: влияние на здоровье и эмоциональное благополучие человека
Влияние выражения переживаний и их осмысления на здоровье человека - область научных интересов профессора Джеймса Пеннебейкера, работающего на факультете психологии Техасского университета, а также его коллег и студентов. Они провели множество исследований, показавших, в частности, что психологическое и соматическое здоровье человека коррелирует с тем, рассказывал ли человек кому-то о пережитых им в жизни травмирующих событиях (и был ли выслушан). Люди, пережившие то или иное травмирующее событие и никому об этом не рассказывавшие, болели существенно чаще и тяжелее, чем те, кто пережил травмирующее событие и смог рассказать об этом. В качестве понятия, объясняющего полученные результаты, Пеннебейкер предложил «работу сдерживания» как источник хронического стресса для тех, кто в силу тех или иных обстоятельств не может рассказать о травмирующих переживаниях. Пожалуй, самым существенным из обстоятельств, препятствующих рассказу, является «несанкционированность» переживаний: либо той ситуации, в которой они возникли «не было, потому что не могло быть никогда», либо в подобной ситуации «у нормальных людей такие переживания не возникают». То есть, к примеру, когда ребенок, подвергающийся сексуальному насилию со стороны сожителя матери, рассказывает ей об этом и в ответ слышит: «все ты выдумываешь, быть такого не может!» - рассказать об этом кому-то еще становится гораздо труднее. Некоторые люди, испытывающие острое горе из-за смерти «фактически совсем чужого» им человека, или животного, или из-за гибели деревьев или разрушения старых зданий, не могут рассказать об этом, потому что считается, что они «вправе» испытывать такие чувства только в связи со смертью любимого, близкого человека.
В одном из своих исследований Пеннебейкер и коллеги подтвердили, что чем больше степень эмоционального самораскрытия рассказчика (соответственно, чем меньше «работы сдерживания» он осуществляет), тем больше «работы сдерживания» приходится осуществлять слушателям. По мере того, как показатели физиологического стресса (частота сердечных сокращений, кровяное давление и пр.) рассказчика снижаются, аналогичные показатели у слушателей возрастают. В терминах психической травматизации можно сказать, что слушание историй о травмирующих эпизодах тоже является формой свидетельствования насилию, разрушениям и причинению вреда и вызывает вторичную травматизацию. Люди интуитивно понимают это и стараются оградить себя от нее, более или менее явно давая понять, что слушать рассказы о тяжелых событиях и связанных с ними переживаниях они не хотят. Это создает практически безвыходное положение для свидетелей чрезвычайных ситуаций: не рассказывать - вредно для здоровья, рассказывать - вредно для отношений. Некоторые люди обращаются к психологам или психотерапевтам, чтобы рассказать о своих переживаниях, осмыслить их и найти конструктивное направление действия. Многие все же не обращаются к психологам по разным причинам (от стигматизации в обществе тех, кто получает психологическую помощь, до отсутствия финансовых ресурсов на это, и т.п.).
Однако Пеннебейкеру удалось показать, что письменное выражение и осмысление переживаний не менее эффективно, чем устное. В своем самом знаменитом исследовании он обнаружил, что когда испытуемые в течение 4-х дней по 15 минут в день писали о чем-то значимом, вызывающем сильные чувства, у большинства из них снижались показатели физиологического стресса, начинала более интенсивно работать система клеточного иммунитета. Исследование среднесрочных последствий письменного выражения и осмысления переживаний показало, что у испытуемых в течение 4-х месяцев в дальнейшем наблюдалось снижение уровня гормонов «медленного стресса» (кортизола) и более оптимальное функционирование иммунной системы. Испытуемые после эксперимента обращались к врачам по поводу различных инфекций примерно вдвое реже, чем до эксперимента. В эксперименте, проведенном на группе больных ревматоидным артритом и на группе больных бронхиальной астмой, было показано, что интенсивность симптомов, частота и объем потребления медикаментов после четырех пятнадцатиминутных сессий письменного выражения и осмысления переживаний существенно снижается.
Пеннебейкер и его коллеги также исследовали состав и «устройство» текстов, написанных людьми, впоследствии продемонстрировавшими существенные улучшения здоровья и эмоционального благополучия. Оказалось, что люди, которым письменные практики помогли:
- от первой к последней сессии письма употребляли все больше выражений, указывающих на причинно-следственные связи: «потому что», «поэтому», «в силу этого», «в результате» и т.п.;
- от первой к последней сессии письма употребляли все больше слов и выражений, относящихся к рефлексии и осмыслению: «я понял», «я осознала», «мне стало ясно», «я пришел к выводу, что» и пр.;
- на протяжении всех четырех сессий письма употребляли умеренное количество негативно окрашенных слов (таких как «ужас», «отчаяние», «беспомощность» и пр.) и значительное количество позитивно окрашенных выражений (таких, как «надежда», «люблю», «ценно» и пр.);
- в ходе письма меняли точку зрения, с которой ведется повествование: начинали смотреть на ситуацию не только своими глазами, но описывать, как ее, возможно, воспринимали и интерпретировали другие вовлеченные в нее люди;
- связывали описываемый эпизод с самыми разными контекстами своей жизни, как в настоящем, так и в прошлом и будущем, тем самым обозначая его место среди них, а также его границы - начало и конец.
Письменное выражение и осмысление переживаний: создание историй
Если переводить последние приведенные выше выводы Пеннебейкера на язык нарративной практики, то получится, что наиболее полезным письменное выражение переживаний и их осмысление оказывалось для тех людей, кому удавалось выстроить свои переживания и впечатления в историю - т.е. в последовательность событий во времени, объединенную темой и сюжетом. В этой истории присутствуют как «ландшафт действия» - описание событий и поступков, так и «ландшафт идентичности» - выводы главного героя/рассказчика, его понимание происходящего, его желания, намерения, надежды и мечты, ценности, жизненные принципы и т.п. Герой/рассказчик в этой истории не одинок, в ней присутствуют и другие люди, находящиеся на своих уникальных позициях. В такой истории речь идет не только о том, каким образом и от чего пострадал герой, жертвой чего он оказался. Обязательно выделяются, подчеркиваются и подробно описываются действия героя в ответ на происходившее (мысль, фантазия, не до конца реализовавшееся намерение также засчитываются в качестве «действий»). В итоге история получается не однобокой, а содержащей «описание с обеих сторон» - не только историю страдания, но и историю выживания. В такой «двойной» истории уделяется внимание тому, что «отсутствует, но подразумевается» в страдании, гневе, ужасе и пр., - тем ценностям, которые происходящее травмирующее событие угрожало разрушить (и достигло в этом того или иного успеха), подвергло поруганию, и тем умениям, которые позволяют людям, несмотря ни на что, оставаться в контакте с этими ценностями.
С опорой на это понимание и на некоторые соображения Пеннебейкера, я разработала несколько серий вопросов для индивидуального письменного самоисследования, ориентированных на тех, кто оказался свидетелем чрезвычайной ситуации (эти вопросы могут быть использованы не только в случае катаклизмов или терактов, но также и тогда, когда речь заходит, к примеру, о домашнем насилии). С этими вопросами можно ознакомиться далее, в практической части статьи.
При подготовке этого материала использовались следующие источники:
Pennebaker J. (1997). Opening Up: The Healing Power of Expressing Emotions. The Guilford Press: London, New York.
Pennebaker J. (2004). Writing to heal: A guided journal for recovery from trauma and emotional upheaval. New Harbinger Publications.
Weingarten, K. (2003). Common Shock: Witnessing Violence Every Day - How We Are Harmed, How We Can Heal. New York: Dutton
Уайт, М. (2010). Карты нарративной практики: введение в нарративную терапию. М., Генезис.
Я решила записать один из возможных вариантов того, что можно делать - в контексте направленности этого блога, т.е. письменных практик. Это не панацея, подходит не всем и не во всех случаях. Возможно, что-то из того, о чем я пишу здесь, окажется полезным.
У меня получился материал в формате статьи, состоящей из теоретической и практической части. Я опубликую их двумя постами, так мне кажется лучше.
В помощь свидетелям чрезвычайных ситуаций: письменное выражение и осмысление переживаний
Введение
Современные электронные средства массовой информации делают передачу новостей о событиях в стране и в мире очень живой и яркой, разворачивающейся в реальном времени. Социальные сети, блоги и микроблоги позволяют очевидцам стремительно транслировать «сырые», неотредактированные видеозаписи и распространять фотографии с места событий, в том числе - и оттуда, где произошла или продолжает происходить чрезвычайная ситуация. Помимо этого, «вирусно» распространяются мнения по поводу событий, мнения по поводу мнений, интерпретации и слухи разной степени достоверности.
Все это обрушивается на человека, листающего Интернет-страницы, подобно лавине; в какой-то степени его положение лучше, чем у тех, к кому информация поступает только посредством «партийного» телевидения или радио: он может выбирать, откуда получать информацию, и сопоставлять информацию из разных источников. Но при этом эта же необходимость выбирать делает для него ситуацию сложнее.
Когда мы оказываемся свидетелями ситуаций насилия, разрушений и причинения вреда, это затрагивает нас, оказывает на нас влияние, в основном - неблагоприятное.
В этой статье я рассмотрю,
- что происходит со свидетелями чрезвычайных ситуаций,
- какая форма отклика на происходящее помогает ограничить влияние пагубных воздействий т.наз. «обыденного шока», и
- как можно использовать для заботы о себе письменное выражение переживаний и их осмысление, а также -
- каким приемам и принципам техники безопасности при этом имеет смысл следовать.
Термин «свидетель» я здесь понимаю достаточно широко: это человек, который не подвергается непосредственно воздействию факторов, делающих ситуацию чрезвычайной (у него под ногами не содрогается земля, его близких и все нажитое им за годы имущество не смывает волной и пр.), но при этом информированный о ней (более или менее подробно).
В практической части данной статьи речь пойдет о самостоятельной индивидуальной письменной работе. Хотя приведенные в практической части вопросы и рекомендации можно использовать для работы в небольших группах, описание организации и процесса проведения соответствующих групп выходит за рамки данной публикации.
Обыденный шок
Понятие «обыденный шок» ввела Кэйтэ Вайнгартен, психолог и психотерапевт из США, чтобы обозначить то, что происходит с людьми, наблюдающими в своей повседневной жизни ситуации насилия, разрушения, причинения вреда - как в своем непосредственном окружении, так и через средства массовой информации (а теперь - и социальные сети). «Обыденный» - потому что информация о таких событиях поступает к нам ежедневно; «шок» - потому что подобное свидетельствование - это всегда потрясение. Трагические события, о которых мы узнаем, в большинстве случаев нарушают привычное течение нашей жизни, вызывают тревогу, страх, ощущение хрупкости человеческого бытия (иногда - бытия человечества и мира в целом). Свидетель ситуации испытывает, пусть и в меньшем масштабе и с немного другого ракурса, почти то же самое, что и пострадавший, непосредственно затронутый происходящим: боль утраты, страх, тревогу и пр.
Однако существует достаточно распространенное, пусть и ошибочное, мнение, что то, во что мы не вовлечены физически, не может или не должно нас так затрагивать. В результате под влиянием этого мнения мы слышим от других или сами говорим себе: «Ты-то чего переживаешь, с тобой и твоими близкими ничего страшного не случилось!» Можно говорить себе: «это меня не касается», - но когда переживаешь примерно то же самое, что и непосредственно пострадавшие, только слабее и немного иначе, приходится тратить много сил на игнорирование рассогласования между тем, что чувствуешь, и тем, что «должен» чувствовать.
Закрываясь от переживаний, связанных со свидетельствованием насилию, разрушениям и причинению вреда, человек может вообще приглушить восприимчивость к эмоциональному состоянию - своему и других людей. Или подобные попытки защититься могут быть достаточно агрессивными - человек раздражается, испытывает гнев и выражает его в «жесткой» коммуникации с другими людьми (иногда - вплоть до эскалации насилия). В обоих случаях с ним становится труднее находиться рядом, общение с ним требует от окружающих дополнительных усилий.
Если человек не закрывается от переживаний, связанные со свидетельствованием насилию, разрушениям и причинению вреда, то в его эмоциональном фоне начинают доминировать печаль и скорбь, чувство беспомощности, стыда и вины. Это чувство вины сродни «вине выжившего»: «Я не пострадал, но я ничем не лучше тех, кто погиб, а во многом, честно сказать, наверное, даже и хуже; почему же я выжил, а они погибли, притом в таких чудовищных обстоятельствах?»
Когда мы получаем через блоги и социальные сети разнообразные сообщения о трагических событиях (происходящих как в тысячах километров от нас, так и совсем рядом), когда мы слышим разнообразные призывы о помощи, чувство вины иногда возникает у нас в связи с позицией «все или ничего»: бытует мнение, иногда не высказываемое открыто, что если мы не можем откликнуться на все призывы - значит, мы на деле не такие отзывчивые люди, какими хотели бы или «должны были бы» быть. Иногда чувство вины возникает, когда выбор помогать страдающим как бы абстрактным «дальним», а не конкретным ближним, расценивается значимыми другими и отчасти самим человеком как лицемерие и уход от ответственности. В последних двух случаях важно, что одновременно с чувством вины возникает возмущение в адрес мнений и позиций, это чувство вины провоцирующих, и в получающемся клубке сильных чувств трудно бывает с ходу разобраться, - а это состояние может провоцировать нас на необдуманные действия.
Одна из сложностей, связанных с чувством беспомощности, стыда и вины, описанной выше, - это то, что для них в нашей культуре не существует общепринятых, санкционированных форм выражения и тем самым сообщения о них окружающим (как вербального, выраженного в словах, так и невербального). Эти чувства остаются во многом «немыми»; не получая выражения, они не могут быть осмыслены и трансформированы. Они продолжают присутствовать, создавая психическое напряжение, пока человек в силах их осознавать; дальше это напряжение «сбрасывается» в конфликтное общение, в рискованное и саморазрушающее поведение, в плохое самочувствие, ослабление иммунной системы (см. многочисленные исследования стресса), в обострение хронических заболеваний (как соматических, так и психических).
Свидетельствование ситуациям насилия, разрушений и причинения вреда травмирует нас, в частности, потому, что эти ситуации подвергают сомнению наши базовые и, как правило, не вполне осознанные представления о разумном устройстве мира, о том, что мир, в целом, дружелюбен и подконтролен человеку. Это основополагающие представления, позволяющие нам действовать в мире. Когда они рушатся или подвергаются угрозе, люди теряют веру в свою способность определять ход и направление своей жизни, оказываются, можно сказать, в «страдательном залоге» вместо «действительного», превращаются в «беспомощных жертв обстоятельств».
Обыденный шок возникает, когда человек понимает, чему именно оказался свидетелем, не закрывается от этого, но при этом верит, что не может повлиять на ситуацию. Тогда свидетельствование травмирующим ситуациям в жизни других людей становится так называемой «вторичной», или «викарной», травмой, со всеми сопутствующими последствиями (такими же, как и у тех людей, кто непосредственно оказался в травмирующей ситуации). Чтобы подобное не происходило, необходимо создать условия, в которых человек будет знать, что он может повлиять на ситуацию и ограничить ее пагубные последствия как для пострадавших, так и для себя и других людей, ставших свидетелями. Это влияние на ситуацию может быть сколь угодно малым. Понимать, что ты можешь сделать хотя бы что-то, позиция, радикально отличающаяся от «я ничего не могу сделать». Делая хотя бы что-то, человек защищает себя и дает опору близким. Но для того, чтобы человек вернул себе веру в способность что-то делать, необходимо выразить и осмыслить переживания, связанные с ситуацией.
Выражение и осмысление переживаний: влияние на здоровье и эмоциональное благополучие человека
Влияние выражения переживаний и их осмысления на здоровье человека - область научных интересов профессора Джеймса Пеннебейкера, работающего на факультете психологии Техасского университета, а также его коллег и студентов. Они провели множество исследований, показавших, в частности, что психологическое и соматическое здоровье человека коррелирует с тем, рассказывал ли человек кому-то о пережитых им в жизни травмирующих событиях (и был ли выслушан). Люди, пережившие то или иное травмирующее событие и никому об этом не рассказывавшие, болели существенно чаще и тяжелее, чем те, кто пережил травмирующее событие и смог рассказать об этом. В качестве понятия, объясняющего полученные результаты, Пеннебейкер предложил «работу сдерживания» как источник хронического стресса для тех, кто в силу тех или иных обстоятельств не может рассказать о травмирующих переживаниях. Пожалуй, самым существенным из обстоятельств, препятствующих рассказу, является «несанкционированность» переживаний: либо той ситуации, в которой они возникли «не было, потому что не могло быть никогда», либо в подобной ситуации «у нормальных людей такие переживания не возникают». То есть, к примеру, когда ребенок, подвергающийся сексуальному насилию со стороны сожителя матери, рассказывает ей об этом и в ответ слышит: «все ты выдумываешь, быть такого не может!» - рассказать об этом кому-то еще становится гораздо труднее. Некоторые люди, испытывающие острое горе из-за смерти «фактически совсем чужого» им человека, или животного, или из-за гибели деревьев или разрушения старых зданий, не могут рассказать об этом, потому что считается, что они «вправе» испытывать такие чувства только в связи со смертью любимого, близкого человека.
В одном из своих исследований Пеннебейкер и коллеги подтвердили, что чем больше степень эмоционального самораскрытия рассказчика (соответственно, чем меньше «работы сдерживания» он осуществляет), тем больше «работы сдерживания» приходится осуществлять слушателям. По мере того, как показатели физиологического стресса (частота сердечных сокращений, кровяное давление и пр.) рассказчика снижаются, аналогичные показатели у слушателей возрастают. В терминах психической травматизации можно сказать, что слушание историй о травмирующих эпизодах тоже является формой свидетельствования насилию, разрушениям и причинению вреда и вызывает вторичную травматизацию. Люди интуитивно понимают это и стараются оградить себя от нее, более или менее явно давая понять, что слушать рассказы о тяжелых событиях и связанных с ними переживаниях они не хотят. Это создает практически безвыходное положение для свидетелей чрезвычайных ситуаций: не рассказывать - вредно для здоровья, рассказывать - вредно для отношений. Некоторые люди обращаются к психологам или психотерапевтам, чтобы рассказать о своих переживаниях, осмыслить их и найти конструктивное направление действия. Многие все же не обращаются к психологам по разным причинам (от стигматизации в обществе тех, кто получает психологическую помощь, до отсутствия финансовых ресурсов на это, и т.п.).
Однако Пеннебейкеру удалось показать, что письменное выражение и осмысление переживаний не менее эффективно, чем устное. В своем самом знаменитом исследовании он обнаружил, что когда испытуемые в течение 4-х дней по 15 минут в день писали о чем-то значимом, вызывающем сильные чувства, у большинства из них снижались показатели физиологического стресса, начинала более интенсивно работать система клеточного иммунитета. Исследование среднесрочных последствий письменного выражения и осмысления переживаний показало, что у испытуемых в течение 4-х месяцев в дальнейшем наблюдалось снижение уровня гормонов «медленного стресса» (кортизола) и более оптимальное функционирование иммунной системы. Испытуемые после эксперимента обращались к врачам по поводу различных инфекций примерно вдвое реже, чем до эксперимента. В эксперименте, проведенном на группе больных ревматоидным артритом и на группе больных бронхиальной астмой, было показано, что интенсивность симптомов, частота и объем потребления медикаментов после четырех пятнадцатиминутных сессий письменного выражения и осмысления переживаний существенно снижается.
Пеннебейкер и его коллеги также исследовали состав и «устройство» текстов, написанных людьми, впоследствии продемонстрировавшими существенные улучшения здоровья и эмоционального благополучия. Оказалось, что люди, которым письменные практики помогли:
- от первой к последней сессии письма употребляли все больше выражений, указывающих на причинно-следственные связи: «потому что», «поэтому», «в силу этого», «в результате» и т.п.;
- от первой к последней сессии письма употребляли все больше слов и выражений, относящихся к рефлексии и осмыслению: «я понял», «я осознала», «мне стало ясно», «я пришел к выводу, что» и пр.;
- на протяжении всех четырех сессий письма употребляли умеренное количество негативно окрашенных слов (таких как «ужас», «отчаяние», «беспомощность» и пр.) и значительное количество позитивно окрашенных выражений (таких, как «надежда», «люблю», «ценно» и пр.);
- в ходе письма меняли точку зрения, с которой ведется повествование: начинали смотреть на ситуацию не только своими глазами, но описывать, как ее, возможно, воспринимали и интерпретировали другие вовлеченные в нее люди;
- связывали описываемый эпизод с самыми разными контекстами своей жизни, как в настоящем, так и в прошлом и будущем, тем самым обозначая его место среди них, а также его границы - начало и конец.
Письменное выражение и осмысление переживаний: создание историй
Если переводить последние приведенные выше выводы Пеннебейкера на язык нарративной практики, то получится, что наиболее полезным письменное выражение переживаний и их осмысление оказывалось для тех людей, кому удавалось выстроить свои переживания и впечатления в историю - т.е. в последовательность событий во времени, объединенную темой и сюжетом. В этой истории присутствуют как «ландшафт действия» - описание событий и поступков, так и «ландшафт идентичности» - выводы главного героя/рассказчика, его понимание происходящего, его желания, намерения, надежды и мечты, ценности, жизненные принципы и т.п. Герой/рассказчик в этой истории не одинок, в ней присутствуют и другие люди, находящиеся на своих уникальных позициях. В такой истории речь идет не только о том, каким образом и от чего пострадал герой, жертвой чего он оказался. Обязательно выделяются, подчеркиваются и подробно описываются действия героя в ответ на происходившее (мысль, фантазия, не до конца реализовавшееся намерение также засчитываются в качестве «действий»). В итоге история получается не однобокой, а содержащей «описание с обеих сторон» - не только историю страдания, но и историю выживания. В такой «двойной» истории уделяется внимание тому, что «отсутствует, но подразумевается» в страдании, гневе, ужасе и пр., - тем ценностям, которые происходящее травмирующее событие угрожало разрушить (и достигло в этом того или иного успеха), подвергло поруганию, и тем умениям, которые позволяют людям, несмотря ни на что, оставаться в контакте с этими ценностями.
С опорой на это понимание и на некоторые соображения Пеннебейкера, я разработала несколько серий вопросов для индивидуального письменного самоисследования, ориентированных на тех, кто оказался свидетелем чрезвычайной ситуации (эти вопросы могут быть использованы не только в случае катаклизмов или терактов, но также и тогда, когда речь заходит, к примеру, о домашнем насилии). С этими вопросами можно ознакомиться далее, в практической части статьи.
При подготовке этого материала использовались следующие источники:
Pennebaker J. (1997). Opening Up: The Healing Power of Expressing Emotions. The Guilford Press: London, New York.
Pennebaker J. (2004). Writing to heal: A guided journal for recovery from trauma and emotional upheaval. New Harbinger Publications.
Weingarten, K. (2003). Common Shock: Witnessing Violence Every Day - How We Are Harmed, How We Can Heal. New York: Dutton
Уайт, М. (2010). Карты нарративной практики: введение в нарративную терапию. М., Генезис.