Эволюционные модели урбанизации, путь СССР-России, и комментарии по поводу природоохраны
В конце 1980-х годов, когда рост городов и перестройка расселения замедлились, в СССР обратили внимание на стадиальные схемы развития урбанизации7. Ранее они появились на Западе и трактовали урбанизацию как процесс смены стадий8. У «отца» направления Д. Джиббса их пять: города, вписанные в сельские ареалы, отстают в росте (1); они выходят вперед при замедлении роста села (2) и потере им населения из-за его оттока (3); стягивание населения в большие города и агломерации при сокращении в малых достигает кульминации (4); население вновь деконцентрируется и растет в малых поселениях, в том числе вне агломераций (5)9.
На асинхронность стадий указал еще сам Джиббс. В 80-х годах уточнили10: в третьем мире преобладает концентрация, на Западе - деконцентрация. СССР и Восточная Европа - где-то посредине, там ослабевают центростремительные сдвиги и намечаются центробежные, хотя и не всегда «нормальные». Так, в Польше кризис социализма уже в 80-х годов замедлил типичные для 4-й стадии миграции в города, затронув их сильнее деревни11. В Эстонии 3-ю стадию датировали 1930-60-ми годами; в 80-х доминирующей считали 4-ю12, хотя были признаки перехода к 5-й. К 1989 году сельское население республики уже не сокращалось, города же росли, отставая от прогнозных цифр, а не опережая их, - чуть ли не впервые в советской градостроительной практике.
В начале бурных 90-х годов исследования заглохли, и многое в стадиях советского расселения так и осталось спорным. Тем временем на Западе ранние модели сменили новые, в чем-то более точные, получившие общее название теории дифференциальной урбанизации13. Но суть та же: концентрация и деконцентрация населения, чередуясь, дифференцируют миграции и рост поселений разного размера вверх или вниз по их иерархии.
Схема «новых» стадий приведена здесь (по Т.Контулли). Их рубежи обозначают пересечения любой пары кривых; у каждой - свои соотношения балансов миграций или индексов динамики населения трех категорий центров: главных (или приматных (primate)) городов, средних (промежуточных) и малых (городов или всех поселений). Их критерии неодинаковы. Средними для Франции однажды сочли города размером от 10 до 100 тысяч человек, а для развивающихся стран пороги были выше: 50-400 тысяч14. Пары стадий образуют три основные эпохи - I) урбанизации, 2) поляризационной реверсии (polarization reversal) или разворота, перехода и 3) контрурбанизации.
Начальную стадию крупногородской урбанизации (U-I) отличает быстрый рост главных городов за счет малых и особенно средних. На зрелой крупногородской стадии (U-II) рост главных городов и потери населения малыми достигают апогея, но средние - начинают догонять лидеров, стоящих во главе городской иерархии.
Начало разворота (PR-III) знаменует лидерство средних центров; главные города сдают, теряют свою привлекательность, а малые - ее наращивают151 На следующей стадии реверсии (PR-IV) вперед рвутся малые города, хотя впереди все еще средние, а индекс роста главных городов становится отрицательным.
Контрурбанизацию открывает начальная стадия малых поселений (CU-V), куда устремляются мигранты; средние центры теряют аттрактивность; с ними, пройдя нижнюю точку, сближаются крупные. На последней стадии большого цикла (CU-VI) средние города отстают от малых и крупных, но уже не так сильно и не надолго.
Затем все возвращается к исходному порядку «большие - средние - малые», или к неоурбанизации. Однако, видно, как со временем происходит осцилляторное сжатие графика с уменьшением амплитуды кривых по обеим осям: и сами стадии все короче, и разрывы в показателях классов поселений все меньше. Поэтому реурбанизация после шестой стадии - не та, что перед первой. Общая подвижность населения, частая смена миграционных циклов (из крупных центров и обратно при их джентрификации) сочетаются с устойчивостью сложившейся иерархии поселений.
Новые стадиальные схемы мало что добавили к пониманию социальных корней современных форм урбанизации. Они лишь используют классические работы Б. Берри и других авторов о миграционной и расселенческой сегрегации, оттоке из тесных и «больных» городов (заполненных бедным и цветным людом) самых зажиточных, а потом средних слоев, создании ими в пригородах и дальних зонах малых фирм с компьютерами и мобильной связью (чтобы не ездить в центр так же часто, как на этапе субурбанизации), о возрастных циклах по схеме: родился в пригороде, учился в малом городе, начал карьеру в большом, женился, уехал с семьей в пригород или в деревню и т.д. В Европе политика разгрузки метрополисов до 1980-х годов еще и стимулировала миграцию из них экономики и населения.
Зато общие схемы адаптируют к реалиям и к неполной информации. Допускают замену данных по поселениям данными по территориям (рамки города де-юре везде разные, а физически их меняет переход от точечных форм расселения к ареальным), желательно не очень большим «функциональным», вроде зон ежедневных поездок. Вместо балансов миграций, если они недоступны, предлагают брать индексы динамики населения за период, скажем, в 10 лет: разная демография сдвинет тогда все кривые вверх или вниз (население везде растет или везде убывает), мало влияя на их вид, а значит и на стадии. Признают, что эти ступени не всегда отчетливы, но непременно проявятся в смене тенденций. Не исключают и особых сбоев, как в Германии к концу войны, когда люди бежали из городов, от бомбежек (нам это очень знакомо). Но тогда, то ли забежав вперед, то ли сдав назад, расселение вернется к «нормальной» стадии. Другой вопрос - как скоро.
Ясно, что на таком протяжении речь может идти только об индексах динамики населения по выделенным категориям (плюс все сельское население), а не о миграции, да и те зачастую основаны на оценках. Заметим, что расчет индексов допускает переход центров в течение периода из одного класса в другой, то есть применяются текущие или динамичные (по западной терминологии) размерные группы переменного состава.
Рис. 4 дает представление о трендах урбанизации, начиная с середины XIX в. Это позволяет выявить первый переход от начальной крупногородской стадии U-I к более зрелой U-II, начавшейся после реформ 1860-х годов17. С той поры и до больших войн XX века большие и средние центры росли быстрее малых и сельских: продолжалась стадия U-II. Отрезок 1914-26 годов вместил войны, революцию, разруху, когда Москва, Петроград, Нижний Новгород потеряли, по оценкам, половину жителей18. Индекс всех главных городов сравнялся с сельским, близким к нулевой черте. Средние центры «пали» совсем низко, малые и полугородские оказались устойчивее. Это явно кризисная децентрализация (контрурбанизация).
В 1926-39 годы - годы пятилеток - бурно росли все города, а на селе шло сокращение населения. Кривые вернулись к порядку «большие-малые-средние», то есть к крупногородской стадии U-I, и к 1940-м гг. урбанизация снова перешла в стадию U-II («большие - средние - малые»). Но тут грянула Великая Отечественная, и все кривые круто пошли вниз. И все началось сначала: малые и полугородские поселения впереди средних. В 50-х годах страна в третий раз и вторично в XX веке прошла стадию U-I, а затем, в более спокойных позднесоветских условиях, и стадию U-II. Иначе говоря, урбанизация в России имела целых три старта. Первый еще в XIX веке довел ее до зрелой стадии, которую прервал первый же катаклизм нового века. Советский рост «запустил» их опять, однако для стадии U-II это пришлось делать еще раз после II мировой войны. Оттого весь график имеет вид особенно частых и крутых волн. Эволюционный тренд, сам по себе волнообразный, здесь осложнен кризисными переплетами, синхронными подъемами и спадами всех кривых.
После третьего «запуска» зрелая крупногородская стадия U-II длилась два-три десятилетия. Рост главных городов постепенно замедлялся, в других же группах он был меньшим, но зато более стабильным. И вот, то ли в 1980-х, то ли уже в 90-х годах, следует разворот к контрурбанизации (PR). Теперь она выглядит куда более естественной, чем в начале 20-х, - если бы не обстановка тяжелого кризиса. Кроме него, настораживает спад темпов роста у малых центров [да чего уж там, настораживает - кроме распухающих мегаполисов, для всех остальных типов поселений идёт просто дезурбанизация, параллельная деградации сельской сети, превосходяшей последствия хрущёвского «укрупнения» - В.К.].
Обратим внимание на сельскую кривую. По Д. Джиббсу, ее пребывание ниже линии нуля - признак урбанизации; в России это весь путь от первых пятилеток до реформ 90-х годов. Стадию деконцентрации Джиббс датирует не переходом сельского и мелкогородского населения к росту, а прохождением ими нижнего поворотного пункта, когда спад в этих группах ослабевает. Наше село прошло его еще в 70-х годах, а в 90-х - оказалось впереди всех, хотя это лидерство неустойчиво и отчасти связано с переводом сотен п.г.т. в сельское звание (мелкогородская группа догоняла среднюю в 80-х годов, но не догнала). А модель не учитывает административных перестроек и перехода центров из одной группы в другую - разных по направлению развития на разных этапах [а должна бы учитывать - задача компетентного географа как раз в том, чтобы отличить город от негорода по содержательным а не по формальным характеристикам, чем в своё время много занимался В.П.Семёнов-Тян-Шанский. Этой необходимостью классифицировать поселения урбанисты похожи на систематиков в биологии - В.К.].
http://demoscope.ru/weekly/2005/0217/analit01.php
Так что с 1923 по 1989 гг. страна развивалась, а потом рушилась - и сеть поселений чутко на сие реагирует…
P.S. Кстати, смена стадий урбанизации потребует резкого изменения стратегии охраны дикой природы (охраны видов и охраны сообществ) в староосвоенных регионах, фактически разворота её на 1800. Как пишет Е.А.Шварц, на второй и третьей фазах урбанизации наибольший эффект для сохранения биоразнообразия и естественного функционирования природных экосистем должен быть получен за счет пространственного разнесения центров урбанизации и природоохранных ядер и использования существующих и образующихся "зон экономического вакуума" (обычно между границами регионов) для создания экологически и социально-экономически устойчивого экологического каркаса. То есть население концентрируется в городах, оставляя малоосвоенную периферию нетронутой или восстанавливающейся, и здесь надо успеть создать сеть особо охраняемых природных территорий для уязвимых видов и сообществ, вытесняемых растущим «урбанизированным ядром».
Если эта сеть создана - хорошо, если нет, дело плохо, редким видам и сообществам будет очень трудно выжить на следующих стадиях урбанизации, когда «ядро» расплывается как масляное пятно на бумаге, стимулируя субурбанизацию и рост подчинённых «ядру» малых городов. Возникает слишком большой напор на сохранившиеся участки дикой природы, - от горожан, желающих провести уик-энд на природе (ещё 20 лет назад показана, что эта потребность строго пропорциональна людности города, плотности застройки и интенсивности трафика), но господ-олигархов-бизнесменов, отхватывающих себе леса или земли под коттедж.
В этой ситуации интересы дикой природы не будет отстаивать никто, кроме сплотки энтузиастов - экологов и принципиальных противников капитализма, поскольку все прочие рыночно-ориентированные граждане рвутся её потреблять. В Европе их хоть как-то сдерживает закон, но при капитализме люди приспособились жить не по закону, а между законами (о чём с начала 90-х с гордостью писали либеральные интеллигенты), а кто покрупнее - так и перестраивать закон под себя.
И «вилка» для экологов-биологов-природоохранников состоит в том, что в развитых странах, где законы соблюдаются и есть мощное движение граждан в поддержку идей сохранения дикой природы, этих самых участков дикой природы практически не осталось. А оставшиеся фрагментированы настолько, что обречены на потерю видов и деградацию от островного эффекта в соответствии с моделями «островной биогеографии».
Так, 80% биоразнообразия Европы от Атлантики до Урала (видового и ценотического) сосредоточено в странах СНГ, где законы не соблюдаются, богатые делают что хотят, и гражданского движения в защиту дикой природы почти нет, потому что люди слишком бедны и заняты проблемами повседневного выживания - как и положено странам зависимого развития. И вот эти «ножницы» - где осталась непокоцанная дикая природа, нет преград на пути её уничтожения рыком, где преграды есть , она, почитай, вся уничтожена - неразрешимы в рамках существующей системы.
Показательно, что в СССР, где в отличие от РФии в обществе преобладали не бедные, а средний класс, природоохранное движение было, и мощное. Социологию не обманешь! Сначала всем вдоволь хлеба (не за счёт выхода за пределы роста, как при капитализме), потом «пирожные» в виде сохранения устойчивой сети малонарушенных природных сообществ.
Вернусь к идее Шварца, изложение которой прервали мои мыслеэмоции. В идеальной ситуации, когда закон действует, и совершенствуется с минимальным отставанием от «разворота» экологической ситуации, для сохранения дикой природы в Центре Нечерноземья и других таких же регионах интенсификация лесопользования должна развиваться в пределах уже освоенных ареалов, а интенсификация сельскохозяйственного производства - преимущественно вокруг "центров урбанизации". В Западной Европе четвёртая и пятая фазы урбанизации фактически диктуют приоритетность интеграции природоохранных технологий непосредственно в изменение практики сельского и лесного хозяйства.
Впрочем, все эти проблемы отсутствуют при социализме, когда взрослые едут на дачу на электричках, а детей на лето организованно вывозят в пионерлагеря, кружковские экспедиции и пр. Потому что сохраняется т.н. «поляризованный ландшафт» (термин Б.Б.Родомана), при котором города растут звездчато, вдоль ж/д магистралей, и «зелёные клинья» малонарушенных экосистем идут до самого «урбанизированного ядра» региона, получая продолжение в виде городских лесов. Это даёт шанс на сохранение дикой природы и естественную урбанизацию диких видов, самостоятельно осваивающих «ядро», а при рыночной экономике «поляризованный ландшафт» разрушается в первую очередь.