Сонг Ми: социология и статистика массового убийства
Эксперимент Милграма быстро стал знаменит: он описывался в разных учебных и популярных изданиях, его результаты преподавались тысячам студентов, «эхо от эха» последнего вошло в поп-психологию. И это принесло скорей вред, чем пользу: им стали объяснять все жестокости, которые на слуху - от уничтожения евреев нацистами до пыток иракцев в тюрьме Абу Грейб, хотя то и другое вполне объясняется идеологией, которую привили исполнителям. В обоих случаях им было незачем подчиняться, в то время как опыты Милграма ставились именно для того, чтобы посмотреть, как далеко в подчинении авторитету люди зайдут против своих убеждений, отношения к людям и пр. [помимо подчинения, аналогичный эффект оказывают денежные стимулы].
Иными словами, в опытах Милграма люди мучились, испытывали нехилый стресс, от того, что власть ситуации толкала их к действиям, которые они совершенно искренне почитали для себя невозможными. Плюс от того, что течение событий пересиливало их собственные принципы, и они не знали, как разорвать эту связь (хотя некоторые нашли способ).
Вместе с тем большинстве случаев массовых убийств мы видим нечто прямо противоположное настроению испытуемых у Милграма. Убивают гражданских, детей, женщин и стариков готовно, с воодушевлением, на эмоциональном подъёме и пр. - или, при другой (лучшей) организации дела, аккуратно и точно исполняют команды на уничтожение в рамках чёткого плана, продуманного до тонких деталей. подробностей. Но в обоих случаях потом не испытывают никаких мук, кроме разве что страха наказания (и тогда врут и уворачиваются).
Так или иначе, людям для самопознания куда важней понимать природу влияний, превращающих вроде нормальных, обычных людей, в зверски-инициативных убийц безоружных. Если с убийством «коммунистов и евреев» гитлеровцами и их восточноевропейскими пособниками всё ясно - они руководствовались концепцией «иудобольшевизма», прямо требующей убивать и наметившей именно это круг жертв, не иной, то американский пример куда интересней. С одной стороны, в корейской и вьетнамской войне преступления американских военных (и их союзников из Австралии-Новой Зеландии-Южной Кореи etc.) против гражданского населения сравнимы с гитлеровскими, а учитывая возросшую техническую мощь - тоннаж бомб, литраж напалма, экоцид и т.д. - существенно превзошли их.
С другой, хотя общественное сознание США до середины 1970-х гг. было пропитано расизмом настолько, «что для других вещей места в 48 штатах уже не оставалось», направлен он был преимущественно против негров и евреев. Актуальность преследований «азиатов» ушла с победой над Японией/ изменением рыночной конъюнктуры и пр. Этот расизм требовал унижать и дискриминировать, но не уничтожать и т.д. И хотя, как пишут в «Эпохе пропаганды» Аронсон & Пратканис, «наши военные в ходе войн в Азии регулярно именовали местных жителей «слизняками», использовали и другие приёмы дегуманизации, главные факторы, приводившие к массовому убийству гражданских, в отличие от ВМВ были косвенными, и действовали не прямо, а исподволь - притом что вели к тому же результату.
Они исследованы на примере массового убийства вьетнамцев в общинах Ми Лай и Ми Кхе (известное как «убийство в Сонгми») южновьетнамской провинции Куанг Нгай в марте 1968 года.
Первая составляющая (необходимое условие) - это массовый страх оккупантов, который на следующем шаге вызывал жажду мести, следующую из непонимания причин столь массового и эффективного сопротивления. Поставить под сомнение приносимые аборигенам ценности «свободы и демократии» военнослужащие США не решались, отсюда единственным смыслом войны оказывалась месть за смерть боевых друзей. А всякая удавшаяся расправа одновременно объясняла усилившееся сопротивление, круг замыкался.
«Вьетнамский синдром» - это надолго. Это - для тех, кто там был. Во Вьетнаме. Но есть и еще другой комплекс - комплекс выжившего, вышедшего из огненного ада. Из Кхесани, например. Беседуя с ветеранами вьетнамской войны в США, я понимал, что каждый пытался найти ответ на вопрос: «Почему убит тот другой, а не он?! Каждого подсознательно мучила мысль, что его жизнь оплачена смертью других солдат. Чтобы оправдать свое собственное выживание, избежать или превзойти разъедающее чувство вины, нужно отомстить за эту смерть. В военное время таким контрдействием мог стать не только ответный удар, но и расправа над мирным населением.
«Так было во время Второй мировой войны, и особенно так было во Вьетнаме, - говорил мне американский журналист Редмонд, и я слушал его, пытаясь понять логику его мысли. А он продолжал: - Существуют даже ритуалы отмщения, это когда солдат получает возможность продемонстрировать свою силу и инициативу. Но поскольку на войне в джунглях подобных «ритуалов» не существовало, не было рукопашных и в большинстве случаев противника вообще не было видно, люди оставались наедине со своим горем, с чувством вины и утраты. Обратной стороной этого чувства становилась ярость.
Так, смерть Билла Вебера стала «поворотным этапом» в жизни роты «Чарли». Ты знаешь, что такое рота «С», рота «Чарли»? - спросил Редмонд и продолжал: - Вдруг мы поняли, что здесь могут убить каждого из нас, и решили отомстить за всех, пока мы не ушли».
(М.М.Ильинский. Индокитай: пепел четырёх войн (1939-1979 гг.). М.: изд-во «Вече», 2000.)
По мере развития этой тенденции вьетнамцы перестают восприниматься как люди, а дегуманизация облегчает месть не только военным, но и гражданским.
«Несколько лет назад, во время разгара войны во Вьетнаме, один из нас (Эллиот Аронсон) нанял молодого человека, чтобы покрасить свой дом. Эллиот вспоминает: «Маляр оказался добрым милым человеком, он закончил среднюю школу, пошел служить в армию и воевал во Вьетнаме. Покинув армию, он занялся малярным мастерством и был хорошим и надежным ремесленником и честным бизнесменом. Мне нравилось работать с ним. Однажды, когда мы пили кофе в перерыве между работой, заговорили о войне и об оппозиции, особенно в местном университете. Вскоре стало очевидно, что наши мнения на эту тему резко расходились. Ему казалось, что американская интервенция была разумной и справедливой и могла «гарантировать установление демократии во всем мире». Я считал вьетнамскую войну очень грязной, я говорил о том, что мы убивали, калечили и причинили страдания тысячам невинных людей; когда мы сбрасывали напалмовые бомбы, то гибли старики, женщины, дети - люди далекие от войны и политики. Он долго смотрел на меня; затем мило улыбнулся и сказал: «Черт, доктор, это не люди; это вьетнамцы! Они - выродки».
Он произнес эти слова сухо и беззлобно. Я удивился и похолодел, услышав такой ответ. Интересно, как могло получиться, что этот по-видимому добродушный, здравомыслящий и мягкий парень мог сформировать такую установку. Как он мог исключить из человечества целую нацию?
В следующие несколько дней, когда мы продолжили наш диалог, я познакомился с ним поближе. Оказалось, что во время войны он участвовал в боевых действиях, ему приходилось убивать мирных вьетнамских граждан. Постепенно выяснилось, что сначала его мучило чувство вины - и мне пришло в голову, что такая установка по отношению к вьетнамцам помогала заглушить это чувство. Так, достаточно ему было убедить себя, что вьетнамцы - не совсем люди, и он уже не ощущал такого ужаса при воспоминании о страданиях, которые он им причинил: это, пожалуй, избавляло его от диссонанса, вызванного несоответствием его поступков и представлением о себе как о порядочном человеке.»
... Предположим на мгновение, что все люди, которых он убил и ранил во Вьетнаме, были хорошо вооруженными солдатами вражеской армии.... Как вы думаете, испытывал бы этот человек, служивший во Вьетнаме, столь же сильный диссонанс? Мы думаем, вряд ли. Когда солдат сражается с солдатом вражеской армии, возникает ситуация «я или ты»; если маляр не убил солдата вражеской армии, то солдат вражеской армии мог бы убить его. Таким образом, причинение боли или убийство никогда не воспринимается человеком легко; и тяжесть вины не будет так велика, если жертва - не безоружный мирный житель, ребенок, женщина или пожилой человек.
…во время войны солдаты испытывают потребность унижать свои жертвы из мирного населения (так как эти люди не могут свести с ними счеты), в отличие от жертв среди военных. Более того, через несколько лет после разговора Эллиота с маляром похожие события можно было наблюдать во время суда над лейтенантом Уильямом Келли за его роль в убийстве мирных обитателей деревни Мей Лай во Вьетнаме. Во время своего продолжительного и подробного обследования психиатр, занимавшийся этим случаем, пришел к выводу, что лейтенант не считал вьетнамцев людьми…
…Много лет назад, в самый разгар вьетнамской войны мне как-то довелось смотреть по телевизору программу новостей Уолтера Кронкайта. Ведущий, в частности, как раз сообщал об инциденте, в результате которого американские самолеты уничтожили напалмом южновьетнамскую деревню, где, по предположениям, имелась укрепленная база вьетконговцев. И тут мой старший сын - в то время ему было без малого десять лет отроду - наивно спросил меня: «Эй, пап, а что такое напалм?». «Ну, - небрежно ответил я, - насколько я понимаю, это химическое вещество, которое сжигает людей; оно также намертво прилипает к коже, так что его невозможно отодрать». И с этими словами я продолжил просмотр новостей.
Спустя несколько минут я случайно бросил взгляд на сына и увидел, как по его лицу текут слезы. Пораженный тем, какую боль и сострадание вызвали мои слова в десятилетнем мальчике, я почувствовал, как во мне самом растет ужас, а вместе с ним - изумление: да что же это со мной-то произошло? Неужели я настолько ожесточился, что позволил себе говорить с сыном так сухо и прозаично, как будто заданный вопрос касался материала, из которого сделан бейсбольный мяч, или каких-то химических процессов, происходящих в листе растения? Неужели я настолько приучил себя к человеческой жестокости, что могу вот так спокойно рассуждать о ней?».
(Эллиот Аронсон, Том Уилсон, Робин Эйкерт. Большая психологическая энциклопедия. Психологические законы человеческого поведения. - Прайм-Еврознак, 2008. - 560 с.).
С другой стороны, любые потери друзей, в том числе и от дружественного огня, обычных на войне нестыковок и раздолбайства приписываются врагу, который оказывается тем более «нелюдским», чем неожиданней эта гибель «своих».
«Вы знаете историю лейтенанта Колли? В ней нет загадки.
Кадровый офицер, он больше не требовал соблюдения дисциплины, а, как и остальные, дал волю своим инстинктам. После нескольких засад, в которых люди получали ранения, его роту постигло несчастье: она попала на минное поле, где были выведены из строя двадцать процентов личного состава (четыре человека убиты, 28 - тяжело ранены). По другим сведениям, убиты были шесть человек, а ранены двенадцать.
Но это детали для капеллана. Главное было в другом. Это событие обострило у оставшихся в живых комплекс вины. Один из них потом вспоминал так: «На твоих глазах умирали люди, а ты не был среди них». «Чувство вины заглушала тревожная мысль, что
рота, как воинское подразделение, как единое целое, заменившее солдатам целый мир, перестала существовать», - говорил журналист.
- Только экстремальные идеи, кровная месть могли заставить солдат роты примириться с самими собой. Тотальная месть!.. Вы что-нибудь в этом понимаете? Вот как описывает это состояние всеобщего психоза один из участников событий в общине Шонми, в деревне Милай: «Мы стали говорить вслух о том, о чем каждый из нас думал про себя: о том, чтобы стереть эту страну с лица земли. Популярной стала так называемая индейская психология, смысл которой сводился к тому, что «хороший вьетнамец - мертвый вьетнамец». Расплывчатое определение понятия «враг» стало распространяться на любого человека, который не имел отношения к американской армии и ходил во вьетнамской одежде.
По утверждению одного из ветеранов Ми Лай, были серьезные основания считать, что мины были установлены не вьетнамцами, а корейскими союзниками, лагерь которых находился в этом месте незадолго до кровавых событий. В таком случае ответственность за смерти американских солдат ложилась на Верховное командование вооруженных сил США, которое наверняка было уведомлено о размещении южнокорейских сил. Тем не менее люди отвергали эту мысль и предпочитали винить во всем «Вьетконг», еще шире - всех вьетнамцев. Это помогало найти оправдание «идее мести».
Последней каплей, переполнившей терпение роты «Чарли», стала смерть сержанта Кокси, которого разорвало на куски осколком артиллерийского снаряда. Эти скрытые хитроумные устройства, приводимые в действие прямым контактом, часовым механизмом или при помощи дистанционного управления, осуществляемого сидящим в засаде человеком, усугубили ощущения беспомощного ужаса, которое испытывали американские солдаты. В самом названии «ловушка для болвана», которое придумали для этих устройств солдаты из роты «Чарли», отражен способ их действия, превращающий человека в беспомощную жертву. В роте Кокса, ценил и как одного и наиболее опытных бойцов. Его смерть обострила у всех чувство страха, привела в бесконтрольную, несдерживаемую ярость.
На следующий день в память о Коксе и других погибших бойцах в роте отслужили панихиду. Сначала говорил капеллан, а затем целую речь произнес командир роты капитан Медина. Существовало множество вариантов той речи Медины, но, по общему мнению, она довела почти до слез солдат подразделения и словно заставила их поверить в «миссию выживших» и «миссию мести». Звучала эта речь приблизительно так: «В этом аду мы потеряли наших парней. Теперь мы должны за них отомстить, и хороши любые средства ». Или, по воспоминаниям другого участника резни в Милае, Медина сказал: «У нас есть шанс отомстить врагу ... Запомните, в этой стране нет невинного гражданского населения ». [я думаю, капеллан накрутил людей на тему «миссии мести» побольше капитана Медины. Показательно также, что капелланы ни разу не пытались ни остановить военнослужащих во время резни, ни укорить за неё потом, а без каких-либо возражений допускали к причастию, грехи отпускали и пр. В.К.]
Из этого слушатели могли заключить, что они «должны стереть эту страну с лица земли». Другие ветераны Ми Лай вспоминали фразы: «убивайте всех живых», «уничтожайте все живое». Эти слова звучали и как призыв, и как приказ. Впрочем, скорее как приказ, отвечавший настроениям солдат-исполнителей.
После этой речи сложилось впечатление, что «Медина хотел уничтожить как можно больше вьетнамцев. Он считал, что «это каждому дает право и возможность показать, на что способен лично он». Независимо от того, что Медина сказал на самом деле, его речь была быстро окружен ореолом славы. Говорили о погибших, а на остальных словно накладывали особую «миссию выживших». Эта речь стала как бы живой связью между гибелью бойцов роты, которая потрясла оставшихся в живых и всех, кто должен был за них отомстить собственными решительными действиями.
Допускается, что Медина не отдавал прямого приказа убивать женщин и детей. Его призыв сочетал в себе абстрактные приказы с порывом служаки, с игрой на эмоциональном настроении солдат роты. В той экстремальной обстановке это неизбежно провоцировало массовые убийства.
Но это не оправдывало убийц. Какие бы психологические объяснения теперь не пытались найти, преступление осталось преступлением, актом чудовищным, варварским.
Другой участник побоища в Милай вспоминал, что когда Медина говорил о том, что они сожгут дома вьетнамцев, уничтожат скот и запасы продовольствия, отравят воду в колодцах, капрал со смаком прошептал ему на ухо: «Вот увидишь, это будет настоящая резня. Редкое зрелище».
(М.М.Ильинский, op.cit.)
Если необходимым условием массового убийства вьетнамцев была «психология», то достаточным стала статистика. ««Социологический опрос, проведённый 2 января [1968 г. В.К.], показал: менее половины населения (45%) полагают, что вовлечение в военный конфликт во Вьетнаме было ошибкой. В тот же самый день … две с половиной тысячи солдат Вьетконга атаковали американскую базу огневой поддержки в 50 милях к северу от Сайгона, находившуюся среди каучуковых плантаций, 26 человек было убито, 111 - ранено. Им было суждено стать первыми американцами, погибшими во Вьетнаме в 1968 году. По сообщению правительства США, тогда было убито 344 вьетконговца. В США было принято давать сведения о количестве трупов противника - пропагандистское новшество времён вьетнамской войны, получившее название «подсчёт тел». Можно подумать, что, если бы счёт был достаточно большим, Америка объявила себя победительницей».
(Марк Курлански. 1968. Год, который потряс мир. С.29).
Понятно, как это пристрастие к подсчёту и демонстрации трупов врага связано с демократией. Как верно замечено юзером vitus_vagner, нужно отчитываться за потраченные на армию средства перед демократически избранным конгрессом, демонстрировать эффективность в «защите свободы» и «отбрасывании коммунизма» и пр. По той же причине «тоталитарный режим» А-бомбу в дело и не думал пускать, демократические США - аж два раза, и их сенаторы-конгрессмены требовали пустить в ходе при каждом обострении ситуации, даже столь незначительном, как лаосский кризис 1959 года. Оно и понятно - для отчётности перед выборными политиками нужна Хиросима, а требовать следующей Хиросимы - лёгкий и удобный способ понравиться определённой категории избирателей («100% патриотов»), тем более что она и разрастается от повторения таких требований.
Подсчёты и демонстрации трупов - убедительный аргумент эффективности ведущейся борьбы с врагом, что внешним (коммунистами), что внутренним (преступность). Особо дикарствуют здесь опять-таки образец буржуазной демократии - США, где жертвы преступника допускаются наблюдать его ликвидацию на электрическом стуле / в газовой камере; предполагается, что наблюдение смертных мук «врага» утешает.
Так или иначе, в связи с еженедельной публикацией в СМИ числа уничтоженных «вьетконговцев», в армии же от командиров частей сверху вниз требовали статистику об «убитых со стороны врага». И поскольку данные цифры входили в отчётность как один из показателей эффективности ведения боевых действий, старшие командиры начинали психологически накачивать подчинённых на тему «ненависти и мести» - хорошо зная, что искомых трупов в таком случае будет побольше, и они будут невоенные.
«Ключом к пониманию психологического настроения солдат во время событий в Ми Лай, как и на протяжении всей войны США во Вьетнаме, могла стать статистика потерь врага (а не своих). Именно она стала «зеркалом зла», причиняемого войной. Подсчет потерь врага - обычная на войне процедура. Но если победы оцениваются только на основании такой статистики, то она превращается в «навязчивую идею и умышленную фальсификацию». Победы становились Пирровыми победами. Основной задачей американских солдат во Вьетнаме было убивать вьетнамцев (иначе зачем пришли они на чужую землю с бомбами и напалмом), а единственным критерием оценки личного вклада в успех всего подразделения становилось число убитых.
Читать дальше