О крепких хозяевах и коллективизации

Feb 02, 2020 08:51


wsf1917 , с моей редактурой

Есть такая немецкая пословица - Die dümmsten Bauern haben die dicksten Kartoffeln («у самых глупых крестьян - самая тучная картошка»). Понятно, почему «самая тучная» - чтобы что-то хорошо росло, тем более в Пруссии, «песочнице Священной Римской империи», надо трудиться как следует, обихоживая землицу, разделывая её как пуховую перину, не разгибаясь и т.д. (да где не надо?).

А вот почему у самых глупых? Потому что достичь бОльшего благосостояния более интенсивным и более умелым трудом в традиционном обществе, а тем более при капитализме, может пытаться только глупый крестьянин. Умный достигает богатства не трудясь, а ставя в зависимость соседей: давая им ссуды зерном и инвентарём в голодные годы, оплачивая за них подати с предложением отработать потом, что быстро превращается в вечную кабалу; за что "умных крестьян"- кулаков и зовут мироедами.


Как именно кулак господствует над крестьянином, пользуясь всяким неурожаем, голодом, увеличением податей, чтобы односельчан обобрать и сделать более зависимыми от себя, хорошо описано в книге А.С.Ермолова «Неурожай и народное бедствие», 1892 г.:

«Пагубное влияние развития ростовщичества и кулачества в сельском быту. В тесной связи с вопросом о взыскании упадающих на крестьянское население казённых, земских и общественных сборов и, можно сказать, главным образом на почве этих взысканий, развилась страшная язва нашей сельской жизни, в конец её растлевающая и уносящая народное благосостояние, - это так называемые
кулачество и ростовщичество. При той безотлагательной нужде в деньгах, которая является у крестьян, - для уплаты повинностей, для обзаведения после пожара, для покупки лошади после её покражи, или скотины после падежа, эти язвы находят самое широкое поле для своего развития. При существующих, установленных с самыми лучшими целями и, быть может, вполне необходимых ограничениях в отношении продажи за казённые и частные взыскания предметов первой потребности крестьянского хозяйства, а также и надельной земли, правильного, доступного крестьянам кредита не существует вовсе.

Только сельский ростовщик, обеспечивающий себя громадными процентами, вознаграждающими его за частую потерю самого капитала, приходит ему на помощь в случаях такой крайней нужды, но эта помощь, конечно, дорого обходится тому, кто к ней раз обратился. Однажды задолжав такому ростовщику, крестьянин уже почти никогда не может выбраться из той петли, которою тот его опутывает и которая его большею частью доводит до полного разорения. Нередко крестьянин уже и пашет, и сеет, и хлеб собирает только для кулака.
Известно, что помещику при взысканиях с крестьян, по исполнительным листам, за самовольный уход с работы, за невыполнение принятых на себя обязательств и т.п., в огромном большинстве случаев оказывается совершенно невозможным что-либо с них получить, - многие считают даже излишним обращаться в подобных случаях к суду. Но сельский ростовщик и без суда всегда с лихвою вернёт себе своё, не теми, так другими способами, не деньгами, так натурой, зерном, скотиной, землёй, работой и т.п.

Впрочем, сельские ростовщики умеют обставлять свои операции таким образом, что и суд, по крайней мере прежний мировой гражданский суд, стоявший на почве формальных доказательств, обыкновенно являлся на помощь сельскому ростовщику в его хищнической деятельности разорения крестьянства. Весьма естественно, что крестьянин, незнакомый с обрядовой стороной судопроизводства, запутываемый разного рода, большею частию непонимаемыми им самим, обязательствами, на суде оказывался бессильным доказать свою, если не формальную, то фактическую правоту, и суд нередко присуждал с него взыскание, в 5-10 раз превышавшее размер действительно должной им суммы.

Действуя векселями, неосторожно ему выданными и вооружась исполнительными листами, которых очень часто суд не вправе не выдать, сельский ростовщик в то же время развращает, спаивает слабых членов зажиточных семей, опутывает их фиктивными долговыми обязательствами, выданными на сумму в 10-20 раз большую против действительного долга, и разоряет массы крестьян в самом полном смысле этого слова. Трудно поверить, до каких размеров доходят те проценты, которые взимаются с крестьян за ссуженные им деньги и которые
находятся главным образом в зависимости от степени народной нужды.

Так, в летнее время, особенно в виду благоприятного урожая, ссуда даётся не более, как из 45-50% годовых, осенью те же кредиторы требуют уже не менее 120%, а иногда и до 240%, причём очень часто обеспечением служит залог крестьянских душевых наделов, которые сами владельцы арендуют потом у своих же заимодавцев. Иногда земля, отобранная заимодавцем за долг по расчёту 3-4 р. за десятину, обратно сдаётся в аренду владельцу её за 10-12 рублей. Однако, и такие проценты в большинстве случаев признаются ещё недостаточными, так как сверх того выговариваются разные работы, услуги, платежи натурою, - помимо денежных и т.п. При займах хлебом - за пуд зимою или весною, осенью возвращается два. Оценить всё это на деньги - весьма трудно, тем более, что счёты должника со своим кредитором обыкновенно так запутаны, - (большею частью умышленно запутываются последним), - что разобраться в них почти невозможно. В последние годы особенно распространяется кредит под залог имущества, причём ростовщик не брезгает ничем, - в дело идут и земледельческие орудия, и носильное платье, и хлеб на корню, и даже рабочая лошадь и скот.

Когда же наступает время расплаты и крестьянину платить долга нечем, то всё это обращается в продажу, а чаще уступается тому же кредитору,
причём он же назначает и цену, по которой заложенная вещь им принимается в уплату долга, так что часто, отдав залог, крестьянин остаётся по прежнему в долгу, иногда в сумме не меньшей, против первоначальной цифры долга. Местами, обязательные работы крестьян-должников на кулака-кредитора принимают характер совершенной барщины, ещё гораздо более тяжёлой, нежели прежняя господская, потому что в прежнее время помещики были заинтересованы в сохранении благосостояния своих крестьян, теперешнему же кулаку-кредитору до них никакого дела нет.

Обыкновенно, эти сельские ростовщики начинают свою деятельность с занятия виноторговлею, которая представляет столько удобных способов для разживы на счёт крестьян. Тут, конечно, тоже со стороны закона есть весьма целесообразные, по мысли, ограничения, - запрещено продавать вино в долг, под залог хлеба или вещей, под будущие работы, - запрещено расплачиваться вином за исполненные работы и т.п. Но едва ли нужно говорить о том, что все эти благодетельные ограничения остаются мёртвою буквою, так как уследить за исполнением их очень трудно, да и некому. Более того, судом же очень часто взыскиваются деньги, которые крестьяне остаются должными кабатчику, - в действительности за вино, - а на бумаге, за разные, будто бы, купленные у него же товары или продукты.

Известно, что большею частью кабатчик является в то же время и лавочником, и съёмщиком земли, и ссыпщиком хлеба, и прасолом, т.е. скупщиком скота и разного другого крестьянского товара, - так как одна торговля вином, в особенности правильная, без всех этих так сказать подспорных её отраслей, далеко недостаточна для удовлетворения его стремлений к наживе. Известно также, что многие крупные теперь состояния обязаны своим происхождением именно такой кабацкой торговле, а некоторые именитые впоследствии купцы начинали с того, что были сидельцами или так называемыми подносчиками в кабаке или трактире. В уездных городах и в крупных селениях едва ли не все лучшие дома принадлежат теперь виноторговцам, или лицам, которые положили начало своему состоянию виноторговлею в связи с кулачеством.Для человека, не останавливающегося ни перед какими средствами, не много денег нужно, чтобы начать свою деятельность, но, конечно, нужны известного рода смётка, ловкость, изворотливость, особенно на первых порах, пока положение ещё шатко и кулак не оперился, не забрал силы, не заручился нужными связями. Эти связи всего легче заводятся и эти силы всего более укрепляются тогда, когда такой кулак находит возможным забрать в свои руки власть. От этого многие из них, особенно из числа начинающих, всячески стремятся пробраться на такое место, которое бы давало им силу и влияние, - например, добиться выбора в волостные старшины, что иногда, - особенно в прежнее время, до введения земских начальников, - им и удавалось. А раз попадала в руки власть, крылья развязывались и можно было зайти далеко, поприще впереди раскрывалось широкое.

Едва ли нужно останавливаться на том, какое растлевающее влияние на сельскую жизнь вносило появление подобного деятеля в должности начальника и какие результаты могли при этом получиться. За невозможностью попасть в старшины, можно помириться и на другой должности, даже и не сопряжённой с фактической властью, как например, должность церковного старосты, или так называемого ктитора, лишь бы выбраться из общего уровня и стать на более видное место, откуда легче бывает обделывать всякие дела. И надо отдать справедливость некоторым из таких дельцов, - из них выходили иногда старосты очень хорошие, заботливые, которые радели о церкви и способствовали по мере сил её благолепию, не останавливаясь даже перед довольно крупными пожертвованиями из собственных средств. Быть может, тут отчасти влияло желание хотя немного замолить перед Господом те грехи, которые невольно чувствовались на душе, причём, однако, эти пожертвования и эти замаливания иногда отнюдь не останавливали дальнейшей мирской деятельности такого радетеля в прежнем направлении, но это объяснялось ими обыкновенно тем, что силён враг рода человеческого ...
Те же сельские кулаки состоят, как сказано, большею частью и местными торговцами, они же скупают или берут у крестьян за долг их хлеба, табак, шерсть, лён, пеньку и другие продукты. Характер их деятельности в этом отношении также достаточно известен. Не говоря уже про те низкие цены, по которым они принимают от крестьян их произведения, тут пускаются в ход все обычные у таких скупщиков приёмы - обмеривание, обвешивание, заманивание во дворы, с неправильными потом расчётами, покупка на дороге, у въезда в город, у придорожного трактира, с соответственным угощением и т.п. Нередко, крестьянам, приезжающим на базар со своими продуктами, даётся цена, значительно низшая, против существующей - при обычных в подобных случаях стачках между покупщиками; - затем при приёме, - кроме нередкого установления совершенно произвольной единицы меры, вроде четверти в девять мер, берковца в 14 пудов или пуда в пятьдесят фунтов, - самое измерение производится неверными мерами, фальшивыми гирями и т.п.

Известно, что нередко даже клеймённые меры и весы бывают неверны. В городах, где производится проверка мер, можно заказать себе и представить в городскую управу для наложения клейма специальные меры для покупки и специальные для продажи. А раз на мере или гире имеется установленное клеймо, доказать её неверность почти невозможно и, конечно, ни один крестьянин об этом и не подумает, только недоумевая, отчего при ссыпке хлеба вышла такая большая разница, против его собственного измерения, дома, и нередко, в простоте души, приписывает эту разницу своей же собственной ошибке.

Эти приёмы обманывания крестьян при покупке у них хлеба в значительной степени поддерживаются существующим ещё во многих местах России обычаем покупки хлеба не на вес, а на меру. Вероятно, этот обычай и сохраняется ссыпщиками хлеба, особенно при покупках у крестьян, потому что при покупке на меру гораздо легче обмерить продавца так, что он этого и не заметит».

***

Соответственно, «кулаком» называли зажиточного крестьянина, получившего достаток на закабалении своих односельчан и державшего весь «мир» (сельскую общину) «в кулаке» (в зависимости от себя). И не только державшего в зависимости, но и приобщавшего к своим идеалам, так что середняки и бедняки охотно шли действовать под командой кулаков и в их интересах - против своих собственных. В 1904 году Петр Столыпин пишет: «В настоящее время более сильный крестьянин обращается обыкновенно в кулака, эксплуататора своих однообщественников, по образному выражению - мироеда» (как помещик, он был невнимателен - давно обратился, а он обратил внимание, только когда его собратий припекло).

В дополнение к экономическому господству кулака, уже в конце 19 века кулак господствовал в крестьянской общине идейно; там, где не было революционизирующего влияния городских рабочих, студентов, б.солдат, это продолжалось до 1918 года, до комбедов, и вспыхнуло с новой силой в 1924-1925 гг., в связи с прокулацкой политикой группы Бухарина-Сталина, курсом на «обогащайтесь» и «врастание кулака в социализм» [там, где были революционизирующие влияния из города, конечно, всё было иначе, тыц и тыц]. Но даже после 1922 года, когда агентов революционизирующего влияния стало больше - б. красноармейцы, комсомольцы, рабкоры, 15000 колхозов и коммун, возникших в СССР до 1928 года, в культурной ситуации деревни, они слишком часто имели формальную власть, а реальную - кулаки, о чём  речь ниже.

«Вот, скажем, характеристика крестьянской жизни, взятая из писем чрезвычайно тонкого и умного наблюдателя деревни 70-х годов, проф. Энгельгардта - писем из деревни... Деревню средней полосы России (Энгельгардт был смоленский помещик) в 70-х годах можно изучать по его письмам великолепным образом. Вот что пишет Энгельгардт [[Энгельгард А.Н. Из деревни. 12 писем (1872-1887). М.: Мысль, 1987 - wsf1917]: «В моих письмах я не раз указывал на то, что хотя крестьянин и не имеет ещё понятия о наследственном праве собственности на землю, - земля ничья, земля царская, - но относительно движимости понятие о собственности у него очень твёрдое. Я не раз указывал, что у крестьян крайне развиты индивидуализм, эгоизм, стремление к экплоатации, зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству, - всё это сильно развито в крестьянской среде.

Кулацкие идеалы царят в ней, каждый мечтает быть щукой и стремится пожрать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельства тому благоприятствуют, будет самым отличным образом эксплоатировать всякого другого, всё равно - крестьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплоатировать его нужду.

Краски, несомненно, сгущены, хотя нужно сказать, что пролетарского влияния среди крестьянства Энгельгардт просто ещё не мог застать. Это написано ведь в 70-х годах, когда это пролетарское влияние далеко ещё не проникло в деревню, деревня отстала. Позже, конечно, среди деревенской бедноты появились иные настроения но это было не в 70-х годах, а позднее...

Каково же было настроение самого кулака? «Богачи-кулаки, это - самые крайние либералы в деревне, самые яростные противники господ, которых они мало того что ненавидят, но и презирают как людей, по их мнению, ни к чему не способных и ни на что не годных», - говорит Энгельгардт. «Богачей-кулаков хотя иногда и ненавидят в деревне, но как либералов всегда слушают, а потому значение их в деревне в этом смысле громадное. При всех толках о земле, переделах, поравнении кулаки-богачи более всех говоря о том, что, вот-де, у господ земля пустует, а мужикам затеснение, что будь земля в мужицких руках, она не пустовала бы, и хлеб на был бы так дорог» [поэтому сегодняшним либералам жалко тех, чернозёмных либералов-кулаков, пострадавших при коллективизации, и не жалко революционеров, уничтоженных в годы Большого террора, хотя вторых было существенно больше, среди них часто были их прямые предки и т.п. - социальная близость важнее родства. Wsf1917].

Таким образом, кулаки представляли собой уже в 70-х годах, несомненно, слой, наиболее демократический в деревне, и могли бы быть опорой политической революции. Но поскольку наши тогдашние революционеры подходили к деревне с социалистической программой, со своей наивной верой в сельскую общину, как зародыш будущего социалистического строя, - они, конечно, должны были встретить у этого единственно политически восприимчивого слоя деревни глухое ухо. Иначе и быть не могло. Кулаку проповедывать социализм было совершенно невозможно, а проповедывать ему политическую революцию, может быть, не совсем бесполезно. Во всяком случае в этой политической революции впоследствии кулак принял участие и был на её стороне, но только до того момента, когда социализм, в лице комитетов бедноты, прямо не свалился к нему в деревню; тогда он стал контр-революционным. Повторяю, это был командующий слой в деревне, и то, что говорил недавно [в 1923 году - wsf1917] т.Калинин, - вы, вероятно, это сами помните, - показывает, что этот слой сохранил некоторое значение и до сих пор; вы помните его рассказ, как кулаки сидят на передних скамьях в деревне и т.д....». М.Н.Покровский. Очерки истории революционного движения в России. Лекции, читанные на курсах секретарей уездных комитетов ВКПб (спасибо vive_liberta!).

А вот как выглядела эксплуатируемая крепкими хозяевами беднота (снова Покровский, из воспоминаний Веры Фигнер, которая в рамках «хождения в народ» устроилась в селе фельдшерицей, чтобы вести революционную пропаганду - и не смогла по объективным причинам):

«Я принялась прежде всего за свои официальные обязанности. Восемнадцать дней из тридцати мне приходилось быть вне дома, в разъездах по деревням и сёлам; эти дни давали мне возможность окунуться в бездну голодной нищеты и горя. Я останавливалась обыкновенно в избе, называемой въезжей, куда тотчас же стекались больные, оповещённые подворно десятским или старостой. 30-40 пациентов моментально наполняли избу; тут были старые и молодые, большое количество женщин, ещё больше детей всякого возраста, которые оглашали воздух всевозможными криками и писком.

Грязные и истощённые, - на больных нельзя было смотреть равнодушно; болезни все застарелые: у взрослых на каждом шагу ревматизмы, головные боли, тянущиеся 10-15 лет, почти все страдали накожными болезнями; в редкой деревне были бани; в громадном большинстве случаев они заменялись мытьём в русской печке; неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакой возраст, струпья, язвы без конца, и всё это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении над вопросом, есть ли это жизнь животного или человека?.. Часто слёзы текли у меня градом в микстуры и капли, которые я приготовляла для этих несчастных; их жизнь, казалось мне, немногим отличается от жизни 40 миллионов париев Индии, так мастерски описанной Жакольо».

«И, - резюмирует В.Фигнер, - эти три месяца были для меня тяжёлым испытанием по тем ужасным впечатлениям, которые я вынесла из знакомства с материальной стороной народного быта; в душу же народа мне не удалось заглянуть, для пропаганды я рта не раскрывала».

***

Прошло много лет, но к 1910-м годам, до ПМВ, в общем-то ничего не изменилось. Также периодически в годы засух происходил голод, на котором наживались кулаки; среди голода и людей, которых надо было спасать от смерти благотворительными столовыми, в кулацких хозяйствах - изобилие продуктов по повышенным ценам: «Когда мы ехали на голод, то много думали о том, как и откуда будем получать хлеб и друге продукты. В действительности же оказалось, что почти всюду, где нам пришлось кормить, можно было или в этом же селе или по соседству найти богатых мужиков, у которых хлеба сколько угодно. В Ефимовке нашлись такие богатые мужики, и у них мы в первый же день купили 1,000 пуд. пшеницы по 1 руб. 45 коп. за пуд. (Обычная цена на пшеницу в тех местах 60 - 70 коп.). Мясо тоже можно было достать на месте…»

(Поездка на голод. Записки члена отряда помощи голодающим Поволжья, 1912 год).

Читать дальше

общество, история СССР, угнетение, коммунизм

Previous post Next post
Up