Чикатило не в ЧК
нынче в церкви ни души,
в поле волки воют.
а в комнатах наших
сидят комиссары
я обещал Aleksey_c прочитать «Тихий Дон» и всех вывести на чистую воду. выполняю обещание. для начала рассмотрим убийцу Михаила Кошевого на примере разговора его с Григорием Мелеховым:
...Григорий проводил друга за калитку. Вошел в кухню.
- Что ж, потолкуем, Михаил?
- Давай.
Они сидели друг против друга, разделенные столом, молчали. Потом Григорий сказал:
- Что-то у нас не так... По тебе вижу, не так! Не по душе тебе мой приезд? Или я ошибаюсь?
- Нет, ты угадал, не по душе.
- Почему?
- Лишняя забота.
- Я думаю сам прокормиться.
- Я не об этом.
- Тогда об чем же?
- Враги мы с тобой...
- Были.
- Да, видно, и будем.
- Не понимаю. Почему?
- Ненадежный ты человек.
- Это ты зря. Говоришь ты это зря!
- Нет, не зря. Почему тебя в такое время демобилизовали? Скажи прямо?
- Не знаю.
- Нет, знаешь, да не хочешь сказать! Не доверяли тебе, так?
- Ежли б не верили - не дали бы эскадрон.
- Это на первых порах, а раз в армии тебя не оставили, стало быть, дело ясное, браток!
- А ты мне веришь? - глядя в упор, спросил Григорий.
- Нет! Как волка ни корми, он в лес глядит.
...
- А потом Митька Коршунов явится, мне тоже радоваться? Нет, уж лучше бы вы не являлись в хутор.
- Для тебя лучше?
- И для меня, да и народу лучше, спокойнее.
- Ты меня с ними не равняй!
- Я уже тебе сказал, Григорий, и обижаться тут нечего: ты не лучше их, ты непременно хуже, опасней.
- Чем же? Чего ты мелешь?
- Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием.
- Не я им закручивал, я был командиром дивизии.
- А это мало?
- Мало или много - не в том дело... Ежли б тогда на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании.
- Не был бы ты офицером, никто б тебя не трогал.
- Ежли б меня не брали на службу, не был бы я офицером... Ну, это длинная песня!
- И длинная и поганая песня.
- Зараз ее не перепевать, опаздано.
Они молча закурили. Сбивая ногтем пепел с цигарки, Кошевой сказал:
- Знаю я об твоих геройствах, слыхал. Много ты наших бойцов загубил, через это и не могу легко на тебя глядеть... Этого из памяти не выкинешь.
Григорий усмехнулся.
- Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю... Ежли все помнить - волками надо жить.
- Ну что ж, убил, не отказываюсь! Довелось бы тогда тебя поймать, я и тебя бы положил, как миленького!
- А я, когда Ивана Алексеевича в Усть-Хопре в плен забрали, спешил, боялся, что и ты там, боялся, что убьют тебя казаки... Выходит, занапрасну я тогда спешил.
- Благодетель какой нашелся! Поглядел бы я, как ты со мной разговаривал, ежли б зараз кадетская власть была, ежли б вы одолели. Ремни бы со спины небось вырезывал! Это ты зараз такой добрый...
- Может, кто-нибудь и резал бы ремни, а я поганить об тебя рук не стал бы.
- Значит, разные мы с тобой люди... Сроду я не стеснялся об врагов руки поганить и зараз не сморгну при нужде. - Михаил вылил в стаканы остатки самогона, спросил: - Будешь пить?
- Давай, а то дюже трезвые мы стали для такого разговора...
Они молча чокнулись, выпили. Григорий слег грудью на стол, смотрел на Михаила щурясь, покручивая ус.
- Так ты чего же, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?
- Ничего я не боюсь, а между прочим думаю: случись какая-нибудь заварушка - и ты переметнешься на другую сторону.
- Я мог бы там перейти к полякам, как ты думаешь? У нас целая часть перешла к ним.
- Не успел?
- Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция и контрреволюция. Нехай бы вся эта... нехай оно все идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все. Ты поверь, Михаил, говорю это от чистого сердца!
Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк.и позже разговор Григория с Прохором Зыковым:
- Говорил с Михаилом вчера?
- Как меду напился.
- Чего же он?
Григорий крестом сложил пальцы.
- Вот на нашу дружбу. За службу белым попрекает, думает, что зло таю на новую власть, нож держу против нее за пазухой. Боится, что восстание буду подымать, а на черта мне это нужно - он и сам, дурак, не знает.увы, кривая вынесла Григория к восстанию Фомина, но это было позже. итак, Кошевой видит в Мелехове врага, или «классового врага», как говорили когда-то. он этакий упёртый «свидомый», глухой к разумным аргументам. совсем как сказал поэт:
Мужик что бык: втемяшится
В башку какая блажь -
Колом ее оттудова
Не выбьешь: упираются,
Всяк на своем стоит!
но! нигде у Шолохова нет указаний на телеграммы Ленина, Сталина и Берии, мол, «больше террора, товарищи! на сегодня больше террора!» кстати, и на пресловутое постановление Оргбюро о расказачивании - тоже. значит, все злодейства Кошевого - «инициатива на местах», «перегибы» и т.п. это если рассматривать именно текст Шолохова как энциклопедию Гражданской войны - это важная оговорка. всё-таки реальная история была намного «реальнее».
а что с другой стороны? например, Митька Коршунов:
Видно, немалую службу сослужил Митька Войску Донскому, будучи в карательном отряде: за зиму был он произведен в вахмистры, а затем в подхорунжии и в хутор приехал во всей красе новой офицерской формы. Надо думать, что неплохо жилось ему в отступлении, за Донцом; легкий защитный френч так и распирали широченные Митькины плечи, на тугой стоячий воротник набегали жирные складки розовой кожи, сшитые в обтяжку синие диагоналевые штаны с лампасами чуть не лопались сзади... Быть бы Митьке по его наружным достоинствам лейб-гвардии атаманцем, жить бы при дворце и охранять священную особу его императорского величества, если бы не эта окаянная революция. Но Митька и без этого на жизнь не жаловался. Добился и он офицерского чина, да не так, как Григорий Мелехов, рискуя головой и бесшабашно геройствуя. Чтобы выслужиться, в карательном отряде от человека требовались иные качества... А качеств этих у Митьки было хоть отбавляй; не особенно доверяя казакам, он сам водил на распыл заподозренных в большевизме, не брезгал собственноручно, при помощи плети или шомпола, расправляться с дезертирами, а уж по части допроса арестованных - во всем отряде не было ему равного, и сам войсковой старшина Прянишников, пожимая плечами, говорил: «Нет, господа, как хотите, а Коршунова превзойти невозможно! Дракон, а не человек!» И еще одним замечательным свойством отличался Митька: когда карателям арестованного нельзя было расстрелять, а не хотелось выпускать живым из рук, его присуждали к телесному наказанию розгами и поручали выполнить это Митьке. И он выполнял, да так, что после пятидесяти ударов у наказываемого начиналась безудержная кровавая рвота, а после ста - человека, не ослушивая, уверенно заворачивали в рогожу... Из-под Митькиных рук еще ни один осужденный живым не вставал. Он сам, посмеиваясь, не раз говаривал: «Ежли б мне со всех красных, побитых мною, посымать штаны да юбки - весь хутор Татарский одел бы!»
Жестокость, свойственная Митькиной натуре с детства, в карательном отряде не только нашла себе достойное применение, но и, ничем не будучи взнуздываема, чудовищно возросла. Соприкасаясь по роду своей службы со всеми стекавшимися в отряд подонками офицерства, - с кокаинистами, насильниками, грабителями и прочими интеллигентными мерзавцами, - Митька охотно, с крестьянской старательностью, усваивал все то, чему они его в своей ненависти к красным учили, и без особого труда превосходил учителей. Там, где уставший от крови и чужих страданий неврастеник-офицер не выдерживал, Митька только щурил свои желтые, мелкой искрой крапленные глаза и дело доводил до конца.здесь, собственно, тоже нет телеграмм от Деникина или Краснова или кто там был: «больше террора, господа!» и тоже можно вести речь о перегибах на местах. но! обратите внимание на вот это вот восхищённое: «как хотите, а Коршунова превзойти невозможно! Дракон, а не человек!» вот вам и разница подхода к зверствам. потому прямо скажу о разнице систем: у красных - идейная выдержанность при сравнительно маленькой кровожадности, у белых - чистый, беспримесный первородный грех во всей своей красе.