anshar
in
warhistory
10. Южнее Невеля, озера Езерище и Свибло, Выровля. Раменское. Осень-зима 1943 г. Зима-весна 1944 г.
(Военные воспоминания моего дедушки - генерал-лейтенанта Омельянчука Алексея Тихоновича)
(Военный рисунок дедушки сделанный 24 февраля 1945 года)
(предыдущая глава - 9. Духовщина. Михайловка. Смоленск. Понизовье. Второе ранение. Лето-осень 1943 г.)
(Оглавление)
Из множества событий этого периода остановлюсь на тех, которые оставили в памяти заметный след. Вначале остановлюсь на атаке под Невелем нашего кавалерийского корпуса. Уже выпал снег и кавалеристы в черных бурках и с ярко красными башлыками на плечах были хорошо видны противнику. Кроме того, данные разведки запоздали и Кавкорпус генерала Медведского ударил не по позициям пехоты противника, измотанной оборонительными боями, а по подошедшей 47 танковой дивизии, которая встретила корпус огнем из танковых пушек и пулеметов. Мы наблюдали со своих НП эту атаку и разгром кавкорпуса на болотистой равнине южнее Невеля. Это была жуткая картина. На снежной равнине шириной 4-5 км и глубиной до 5-6 км рассыпаны в атакующем строю несколько десятков эскадронов кавалеристов двух кубанских кавдивизий, расстрелянных огнем прямой наводкой из танков. Подлетевшей авиации противника уже нечего было делать, все было кончено. Это была бездарная атака бездарного руководства. После провала атаки немецкие танки с остатками пехоты 80 под пошли в контратаку и мы еле-еле остановили их. Остановили огнем артиллерии, большая группировка которой занимала огневые позиции для артподготовки, которая планировалась через сутки. Так, упреждающий удар кавалерии не был даже увязан с нашим наступлением, и чуть не сорвал нам все наступление. Кто это сотворил, по чьему это приказу так атаковала конница, мы конечно не узнали. Но преступление было на лицо. Это видимо был результат оперативной “самостоятельности” на фронте конных корпусов и их неподчинение командирам общевойсковых армий. Урок был суровый, больше такого хулиганства не было. Но эта наука стоила нам потери целого корпуса, двух кавдивизий, около 15 тысяч кавалеристов! В этом бою я оказался на командном пункте одного батальона и при приближении пехоты противника заменил тяжело раненного пулеметчика и расстрелял по противнику целую ленту патронов из станкового пулемета “Максим”. Это единственный случай за всю войну, когда я стрелял не из орудий, а из пулемета.
Тяжелые бои шли восточнее оз. Свибло, где мы основательно завязли. Наш КНП полка находился на открытой местности. Было очень холодно и мы использовали замершие трупы противника для прикрытия от ледяного ветра. Кто-то умудрился использовать замерший труп как бревно, для установки стереотрубы! Пришлось все эти несуразицы и извращения отменить и запретить, ведь они влияют на психику и своих солдат. У нас возник спор с одним командиром батальона, который получил боевую задачу и отправлялся к своему батальону. Я спросил его, куда наносит удар его батальон, он ответил на д. Веселый Кут и показал на местности совсем другую деревню. На что я ему заметил - это совсем не та деревня! Он удивился и поспорил, что это не так. Тогда я попросил его поставить крестик на д. Веселый Кут на моей карте и на установках по этой точке-крестику дал выстрел бризантной гранатой. Снаряд разорвался над д. Веселый Кут, к его полному удивлению. Так была устранена ошибка в ориентировании на местности для всего батальона. К сожалению, многие офицеры пехоты плохо ориентировались по карте на местности. Артиллеристы их часто выручали и спасали от грубых ошибок на поле боя. Хорошая топографическая ориентировка отличала офицеров артиллерии, да иначе и быть не могло, ведь артиллерия вела огонь и готовила данные по карте и координатам, снятым с карты.
Как-то я вел огонь по скоплению пехоты, которое видно было с пункта полка и не видно с НП дивизионов. Мои радисты сидели у рации слева сзади от меня в 4-5 метрах, в воронке от снаряда и были хорошо укрыты. Передавая очередную команду я не услышал ее повторения радистами. Повернулся к ним, что бы посмотреть в чем дело? И не нашел их на ожидаемом месте - их там просто не было - прямое попадание немецкого снаряда разнесло их и радиостанции в пыль. Я каким-то чудом уцелел. Возвращаясь как-то на НП по насыпи узкоколейки я вдруг был оглушен мощным взрывом тяжелого реактивного снаряда, упавшего в 10-12 метрах слева от меня в болото и детонировавшего на глубине около 7-8 метров. Я был контужен и потерял речь на 2 суток. Меня посадили в блиндаже возле печки, где я просидел сутки без признаков сознания и только потом начал что-то мычать и показывать за воротник, где товарищи нашли кусок мерзлой земли. Но как он туда попал при расстегнутой только на две верхние пуговички гимнастерке? Через 2 суток речь вернулась, но заикание на буквах К, М, Н, продолжалось всю войну и только к окончанию академии вроде стало исчезать. Контузия тоже отпустила, и я с отличием окончил артакадемию в 1953 году.
Необходимо отметить те дороги, по которым мы передвигались по северо-западу нашей страны. Это не были дороги, это было бездорожье. Представьте себе сплошное болото и на нем лес. По просеке в лесу положен настил из жердей, положенных друг к другу вплотную и скрепленных такой же жердью справа и слева от проезжей части, которая имеет ширину не более 5-6 метров. Идти по этой дороге можно, она спасает от болота, но ехать на машине сущий ад. А теперь представьте 10-15-30 км этих дорог по болоту и по лесу. Солдаты их называли 1440 жопотолчков на каждый километр дороги. Тут уж не уснешь никогда, зубы выскакивают и звон в висках, голова идет кругом.
Мы вели тяжелые наступательные бои под оз. Езерище, нанося удар на юго-запад. Корпус имел в составе уже четыре дивизии, в том числе 16 литовскую, командиром в которой был полковник Олехнович, всегда чисто выбрит, с белым подворотничком, такой предупредительный во всем, такой пунктуальный, особенно с доставкой сводок в штаб артиллерии корпуса. Меня временно перевели Первым замначштаба артиллерии корпуса, чтобы помочь в организации и управлении огнем в наступательных боях. Работы было много, особенно по разведке и планированию огня, по сбору оперативной информации. Было много артиллерии усиления и своей в четырех дивизиях. Выбивать оперсводки из дивизий к концу каждого дня боев было сущим адом. И вот только из 16 лсд все сводки поступали в установленное время - к 20-00. Нам было обидно за русские дивизии, оперсводки и разведсводки от которых как правило всегда запаздывали на 2-3 часа, что не довало возможности планировать бой на следующий день. Мы решили проверить в чем тут дело. Вместе с Романом Гузиенко (он был замначштаба артиллерии корпуса по разведке) отправились на проверку данных оперсводок (наличия боеприпасов и положение огневых позиций) к концу очередного дня боя. Оказалось, что в наших русских дивизиях все данные верны, но они приходят с запозданием, а в 16 лсд все липа, все вранье. В чем же дело? Почему такая вакханалия? Оказалось все предельно просто. Олехнович показывал огневые позиции своей артиллерии не там, где они фактически есть, а там, где они должны быть по плану перемещения. Наличие боеприпасов он показывал не то, что есть фактически в полках, а то что должно быть по плану боя, если из него исключить запланированный расход. Вот это было открытие!? Ну конечно Олехнович получил по заслугам. Еще раз он отличился при организации артподготовки с докладом готовности артиллерии 16 лсд. Его спрашивает Васильев: “Готова ли артиллерия?”, он отвечает: ”Все распоряжения отданы”, тот повторяет вопрос. Олехнович повторяет ответ. Мы проверяем - снова вранье! Оказывается в литовской армии не положено проверять выполнение приказов. Но ведь в дивизии основная масса артиллерии была не литовская, а наша русская, которую нужно проверять да еще как! Вот такие были у нас чудеса!
После этого случая мы начали очень часто проверять донесения с наших дивизий, пока не отучили их от вранья. Правда нагрузка была на нас очень большая. Иногда нам приходилось с Романом Гузиенко не спать по трое суток подряд, больше мы просто не выдерживали. После поездок и ночей без сна мы просто спали на ходу. Один раз я уснул прямо с телефонной трубкой возле уха, когда передавал в штаб армии сводку о наличии боеприпасов в артиллерии корпуса. Как-то мы с Гузиенко вынуждены были спать на нарах из пяти жердей и мы привязали себя друг к другу поясным ремнем, чтобы не упасть на мокрый пол. В нашем распоряжении было 2-3 часа и просто не было времени сооружать еще одну постель.
Особенно нам досталось при организации огня при прорыве обороны немцев в районе оз. Езерище. Прорыв планировался тремя дивизиями на фронте 4 километра. Данные разведки были очень неточны. Целей было много, особенно пулеметных точек и ДЗОТ, разница между ними в координатах не превышала 100-150 метров. Все это от того, что точность координат была низкой. Мы вместе с Гузиенко ползали по переднему краю, чтобы установить истину. Все это заняло не менее 4-5 дней, труд был очень большой, не говоря об опасности которая нас сопровождала. Наконец удалось разобраться и спланировать огонь в артподготовке и поддержке атаки. Мы составили кальки целей и участков огня и поручили их скопировать и размножить для каждой дивизии нашим писарям-чертежникам. Сами легли спать. Каково же было наше удивление, когда оказалось что координаты всех целей и участков огня неверны! Нас вызвал командующий артиллерией корпуса полковник Медведьев и начальник штаба корпуса для разборки. Дела принимали крутой оборот, тем более что огонь пришелся по нашему первому атакующему эшелону! Зашевелились “смершовцы” - представители КГБ. Нас могли подвести под трибунал и расстрелять, но слава богу все обошлось. Оказалось, что чертежники механически перепутали нумерацию координатной сетки и мы все исправили, но труханули изрядно.
При подготовке прорыва произошел “забавный случай” с тем же полковником Олехновичем. Медведьев взял меня с собой на проверку готовности к наступлению артиллерии 16 лсд, начштаба и Роман поехали в левофланговую, 9 гв.сд. Дорога проходила по крутой насыпи и мы скоро прибыли на место. Артиллерия вся уже заняла огневые и готовилась к артподготовке с утра следующего дня. Только один 76 мм дивизион 16 лсд сосредоточился в кустарнике и почему то медлил, он не торопился. Медведьев отругал его и приказал срочно занимать позиции, до сумерек, благо было пасмурно и не было авиации. Мы на обратном пути встретили Олехновича и Медведьев спросил его о готовности. Тот невозмутимо ответил, что все распоряжения им уже отданы. И тут Медведьев взорвался и выругал матом Олехновича, а когда тот что-то возразил, отвесил ему такую оплеуху, что тот кувырком полетел вниз с насыпи. Я стоял рядом и подстраховал Медведьева, когда Олехнович поднимался к нему и тот второй раз влепил ему затрещину, и он снова полетел вниз. Мы же сели в “Виллис” и уехали на свой КНП. Ничего трагичного не произошло, а ведь могло быть значительно хуже, если бы Олехнович попытался дать сдачи и постоял бы за свою честь, ведь он был при пистолете. Конечно вмешался бы и я, защищая своего начальника.
В марте 1944 года мы отмечали очередную годовщину 8 марта и Белобородов собрал всех штабников в палатке. Он зашел за стол и хотел нас всех поздравить, но в это время вошел связист и передал ему срочную телеграмму от командующего фронтом генерала Баграмяна, которую он нам немедленно прочел: “Афанасий Павлантьевич! Поздравляю с праздником. Ты хоть и на 40 метров но все же впереди!” Это была ирония по поводу топтания корпуса на занимаемых позициях. Мы упорно и яростно наступали, но сил было мало, мало было и боеприпасов. К этому времени в одной из наших дивизий обнаружили “педикулез” и напуганные перспективой заболевания тифом фронт отвел в тыл на дезинфекцию “вшивую” дивизию вместе с атриллерией.
Всю зиму мы вели то наступательные, то оборонительные бои под Выровлей и у станции Бычиха. Однажды нам удалось всеми четырьмя дивизиями во взаимодействии с дивизиями 21 гв.ск окружить остатки двух немецких дивизий под Выровлей. Получилось так, что при контратаке наблюдательные пункты нашей артиллерии с частью пехоты оказались отрезанными от нас. Немцы подготовили мощную контратаку и попытались вырваться из кольца окружения. Они нанесли удар на узком участке, около 2 км, и пьяные на боргвордах полезли в сторону огневых позиций 2 адн 38 гв.кап. Я тогда еще был в штабе артиллерии корпуса. Белобородов прихватил меня и мы вдвоем на “Виллисе” помчались на ОП нашего гаубичного дивизиона, который уже потерял связь со своими НП и командиром дивизиона майором Захаровым, которые в свою очередь были отрезаны контратакующими от своих позиций. Прибыв на ОП одной из батарей мы поняли, что батарея, увидив атакующего противника и не имея связи с комбатом, решила сменить позицию на которой через 30-40 минут будет противник. Мы немедленно возвратили ее “К бою!” и, указав на подходившего противника, который был в 1000 метрах от орудий, приказали открыть беглый огонь прямой наводкой “Гранатой, взрыватель замедленный, заряд полный, прицел 200, наводить прямо в середину атакующей массы, веер батареи иметь по ширине цели, по 15 снарядов на орудие, беглый, Огонь!”. Слава богу снарядов было достаточно и батарея повела беглый огонь прямо по черным точкам пехоты, сплошная масса которой спускалась с заснеженных холмов, прямо на огневые позиции дивизиона. Они шли плотно, в несколько цепей и с малыми интервалами. Когда батарея 122 мм гаубиц дала первый залп, была достигнута полная неожиданность, да еще на рикошетах, осколки работали на фронте 400 метров от каждого снаряда, и на фронте 1600 метров от всех четырех орудий батареи, каждое орудие с темпом 6 выстрелов в минуту, то есть 10 секунд выстрел в батарейных очередях. Огневики старались вовсю, тем более на виду у Белобородова и даже поснимали гимнастерки. Среди атакующих началась паника, их строй смешался и их пришлось добивать еще некоторое время, так как они позалегали в снег, но от воздушных рикошетных разрывов никакое залегание в снег не спасало. Через несколько минут подошли три танка и помогли добивать противника огнем своих шести пулеметов. К этому времени на огневой появился майор Захаров, который прибежал с НП и который попался на глаза Белобородову. Он в гневе начал его материть за отступление, тот возразил, сославшись на отход своей пехоты. Тогда Белобородов выхватил пистолет и с угрозой “Убью! Расстреляю!” бросился к Захарову, который мигом скрылся в кустах. Белобородов знал лично и любил Захарова, но момент был очень взрывной и испытывать судьбу не стоило. Я как мог успокоил комкора и похвалил Захарова за мужество и огонь дивизиона, который спас от прорыва кольцо окружения, и поблагодарил прибывших танкистов, которые нам вовремя помогли. Потом их всех Белобородов наградит орденами, включая и самого Захарова.
На весь корпус прибыло несколько путевок для отдыха в санаторий “Раменское” под Москвой, к моему удивлению одну путевку Белобородов и Медведьев вручили мне, как награду за отличие в последних боях под Бычихой и Выровлей. Я поехал в Москву. Сначала до станции Старая Торопа, а затем поездом до Москвы. До станции я добирался попутными машинами, которые на фронт везли снаряды или другое снабжение, а обратно раненных, гильзы от снарядов или бочкотару от горючего. Нас было двое и мы умудрились при расставании перепутать вещмешки. Когда я приехал в Москву, то увидел, что моих сапог в вещмешке нет, там вторая пара валенок, а ведь вокруг уже была весна и тем более в Москве. В пути, на попутной машине, со мной ехал веселый попутчик, который все поучал как надо жить, как его учил этому его отец. Отец говаривал, “Ты сынок живи и работай старательно, честно, но и немного приворовывай!”. Вот такая наука...
В Раменском произошли два существенных события в жизни, которые запомнились. Это встреча с Дурницким, моим старым “другом” и выпивкой в ресторане парка культуры и отдыха им. Горького, где я потерял один зуб. Вот как это было. Прибыл в санаторий к вечеру, все на концерте художественной самодеятельности в клубе. Я туда захожу (дверь со стороны сцены) и вижу перед собой в первом ряду сидит майор Дурницкий, мой старый “друг”. Когда мы вошли концерт прервался и, вскочивший мне навстречу, Дурницкий немедленно представил меня всем как своего лучшего фронтового товарища и ордненоносца (у меня тогда было два ордена). Я поздоровался со всеми и концерт продолжился. В конце концерта мы конечно же обмыли встречу прямо в комнате, где разместились. И здесь снова возник вопрос о коне, о “Жевжике”, который был у него и в последних боях под Невелем был ранен и его пристрелили. Пришлось напомнить ему о тех подставках, которые он делал для меня в отместку за коня и он повинился передо мной, правда оба были подвыпивши, но поклялись в вечной дружбе. На следующий день нашли мне сапоги и мы уже компанией поехали в Москву продолжать “обмывку“. С нами поехал еще один отдыхающий офицер. Мы почему-то попали в ЦПКО им. Горького, на выставку трофейной техники, которая была там на набережной реки, прямо в парке. С выставки мы закатились на обед в ресторан. Взяли водки по 200 грамм и вначале салат из капусты. Затем к нам подсел какой-то студент и предложил достать пива, его в ресторане не было, а продавалось в разлив в киоске на территории парка. Фронтовикам-орденоносцам отпускали вне очереди. Наш студент взял мой орден “Красной Звезды” и жестяное ведро в буфете и побежал на территорию парка. Мы остались ждать. Минут через 30 он вернулся с полным ведром пива. Мы разлили на четверых и выпили конечно за победу. Здесь мне в капусте попал камешек, который сломал мне один из передних зубов - правый резак! Я взвыл от боли и проблемы. Сломанный зуб болел всю войну, только новый подрастающий его сменил со временем, сдвигая в сторону сломанный.
Когда я ехал в Москву, Васильев (нш артиллерии корпуса) передал мне для вручения генералу Самсонову немецкий прибор для подготовки данных для артстрельбы. Я два раза ездил в Москву, в штаб артиллерии, но Самсонова не было - он был в длительной командировке на южных фронтах и, уезжая, я передал прибор для него в его же штаб. Но прибор видимо к нему не попал или его передали другому, но мне он принес много неприятностей. Был разгневан на меня Васильев и отругал меня изрядно, хотя я и не понял за что! Я еще числился в штабе корпуса, когда понял что меня умышленно подставляют под верные пули. Так, не успел я отдохнуть, как Васильев посылает меня ни с того ни с сего проверить заняли ли огневую позицию противотанковые пушки на участке одного батальона в обороне под деревней Пухи. Это был горячий участок фронта, но не посылать же на него капитана-замначштаба артиллерии корпуса! Я почувствовал, что тучи снова сгущаются над моей головой и мне не сдобровать. Немедленно отпросился обратно в свой полк, к Грошенкову, заместителем нш полка, к майору Шульге, которого знал давно, где меня приняли с распростертыми руками, где меня все знали и уважали, а некоторые даже и любили.
(следующая глава - 11. Сиротино, Шумилино, Бешенковичи, Ст. Загаце. Выход в Литву и Латвию. Апрель-Июль 1944 г.)
(Оглавление)
(Военный рисунок дедушки сделанный 24 февраля 1945 года)
(предыдущая глава - 9. Духовщина. Михайловка. Смоленск. Понизовье. Второе ранение. Лето-осень 1943 г.)
(Оглавление)
Из множества событий этого периода остановлюсь на тех, которые оставили в памяти заметный след. Вначале остановлюсь на атаке под Невелем нашего кавалерийского корпуса. Уже выпал снег и кавалеристы в черных бурках и с ярко красными башлыками на плечах были хорошо видны противнику. Кроме того, данные разведки запоздали и Кавкорпус генерала Медведского ударил не по позициям пехоты противника, измотанной оборонительными боями, а по подошедшей 47 танковой дивизии, которая встретила корпус огнем из танковых пушек и пулеметов. Мы наблюдали со своих НП эту атаку и разгром кавкорпуса на болотистой равнине южнее Невеля. Это была жуткая картина. На снежной равнине шириной 4-5 км и глубиной до 5-6 км рассыпаны в атакующем строю несколько десятков эскадронов кавалеристов двух кубанских кавдивизий, расстрелянных огнем прямой наводкой из танков. Подлетевшей авиации противника уже нечего было делать, все было кончено. Это была бездарная атака бездарного руководства. После провала атаки немецкие танки с остатками пехоты 80 под пошли в контратаку и мы еле-еле остановили их. Остановили огнем артиллерии, большая группировка которой занимала огневые позиции для артподготовки, которая планировалась через сутки. Так, упреждающий удар кавалерии не был даже увязан с нашим наступлением, и чуть не сорвал нам все наступление. Кто это сотворил, по чьему это приказу так атаковала конница, мы конечно не узнали. Но преступление было на лицо. Это видимо был результат оперативной “самостоятельности” на фронте конных корпусов и их неподчинение командирам общевойсковых армий. Урок был суровый, больше такого хулиганства не было. Но эта наука стоила нам потери целого корпуса, двух кавдивизий, около 15 тысяч кавалеристов! В этом бою я оказался на командном пункте одного батальона и при приближении пехоты противника заменил тяжело раненного пулеметчика и расстрелял по противнику целую ленту патронов из станкового пулемета “Максим”. Это единственный случай за всю войну, когда я стрелял не из орудий, а из пулемета.
Тяжелые бои шли восточнее оз. Свибло, где мы основательно завязли. Наш КНП полка находился на открытой местности. Было очень холодно и мы использовали замершие трупы противника для прикрытия от ледяного ветра. Кто-то умудрился использовать замерший труп как бревно, для установки стереотрубы! Пришлось все эти несуразицы и извращения отменить и запретить, ведь они влияют на психику и своих солдат. У нас возник спор с одним командиром батальона, который получил боевую задачу и отправлялся к своему батальону. Я спросил его, куда наносит удар его батальон, он ответил на д. Веселый Кут и показал на местности совсем другую деревню. На что я ему заметил - это совсем не та деревня! Он удивился и поспорил, что это не так. Тогда я попросил его поставить крестик на д. Веселый Кут на моей карте и на установках по этой точке-крестику дал выстрел бризантной гранатой. Снаряд разорвался над д. Веселый Кут, к его полному удивлению. Так была устранена ошибка в ориентировании на местности для всего батальона. К сожалению, многие офицеры пехоты плохо ориентировались по карте на местности. Артиллеристы их часто выручали и спасали от грубых ошибок на поле боя. Хорошая топографическая ориентировка отличала офицеров артиллерии, да иначе и быть не могло, ведь артиллерия вела огонь и готовила данные по карте и координатам, снятым с карты.
Как-то я вел огонь по скоплению пехоты, которое видно было с пункта полка и не видно с НП дивизионов. Мои радисты сидели у рации слева сзади от меня в 4-5 метрах, в воронке от снаряда и были хорошо укрыты. Передавая очередную команду я не услышал ее повторения радистами. Повернулся к ним, что бы посмотреть в чем дело? И не нашел их на ожидаемом месте - их там просто не было - прямое попадание немецкого снаряда разнесло их и радиостанции в пыль. Я каким-то чудом уцелел. Возвращаясь как-то на НП по насыпи узкоколейки я вдруг был оглушен мощным взрывом тяжелого реактивного снаряда, упавшего в 10-12 метрах слева от меня в болото и детонировавшего на глубине около 7-8 метров. Я был контужен и потерял речь на 2 суток. Меня посадили в блиндаже возле печки, где я просидел сутки без признаков сознания и только потом начал что-то мычать и показывать за воротник, где товарищи нашли кусок мерзлой земли. Но как он туда попал при расстегнутой только на две верхние пуговички гимнастерке? Через 2 суток речь вернулась, но заикание на буквах К, М, Н, продолжалось всю войну и только к окончанию академии вроде стало исчезать. Контузия тоже отпустила, и я с отличием окончил артакадемию в 1953 году.
Необходимо отметить те дороги, по которым мы передвигались по северо-западу нашей страны. Это не были дороги, это было бездорожье. Представьте себе сплошное болото и на нем лес. По просеке в лесу положен настил из жердей, положенных друг к другу вплотную и скрепленных такой же жердью справа и слева от проезжей части, которая имеет ширину не более 5-6 метров. Идти по этой дороге можно, она спасает от болота, но ехать на машине сущий ад. А теперь представьте 10-15-30 км этих дорог по болоту и по лесу. Солдаты их называли 1440 жопотолчков на каждый километр дороги. Тут уж не уснешь никогда, зубы выскакивают и звон в висках, голова идет кругом.
Мы вели тяжелые наступательные бои под оз. Езерище, нанося удар на юго-запад. Корпус имел в составе уже четыре дивизии, в том числе 16 литовскую, командиром в которой был полковник Олехнович, всегда чисто выбрит, с белым подворотничком, такой предупредительный во всем, такой пунктуальный, особенно с доставкой сводок в штаб артиллерии корпуса. Меня временно перевели Первым замначштаба артиллерии корпуса, чтобы помочь в организации и управлении огнем в наступательных боях. Работы было много, особенно по разведке и планированию огня, по сбору оперативной информации. Было много артиллерии усиления и своей в четырех дивизиях. Выбивать оперсводки из дивизий к концу каждого дня боев было сущим адом. И вот только из 16 лсд все сводки поступали в установленное время - к 20-00. Нам было обидно за русские дивизии, оперсводки и разведсводки от которых как правило всегда запаздывали на 2-3 часа, что не довало возможности планировать бой на следующий день. Мы решили проверить в чем тут дело. Вместе с Романом Гузиенко (он был замначштаба артиллерии корпуса по разведке) отправились на проверку данных оперсводок (наличия боеприпасов и положение огневых позиций) к концу очередного дня боя. Оказалось, что в наших русских дивизиях все данные верны, но они приходят с запозданием, а в 16 лсд все липа, все вранье. В чем же дело? Почему такая вакханалия? Оказалось все предельно просто. Олехнович показывал огневые позиции своей артиллерии не там, где они фактически есть, а там, где они должны быть по плану перемещения. Наличие боеприпасов он показывал не то, что есть фактически в полках, а то что должно быть по плану боя, если из него исключить запланированный расход. Вот это было открытие!? Ну конечно Олехнович получил по заслугам. Еще раз он отличился при организации артподготовки с докладом готовности артиллерии 16 лсд. Его спрашивает Васильев: “Готова ли артиллерия?”, он отвечает: ”Все распоряжения отданы”, тот повторяет вопрос. Олехнович повторяет ответ. Мы проверяем - снова вранье! Оказывается в литовской армии не положено проверять выполнение приказов. Но ведь в дивизии основная масса артиллерии была не литовская, а наша русская, которую нужно проверять да еще как! Вот такие были у нас чудеса!
После этого случая мы начали очень часто проверять донесения с наших дивизий, пока не отучили их от вранья. Правда нагрузка была на нас очень большая. Иногда нам приходилось с Романом Гузиенко не спать по трое суток подряд, больше мы просто не выдерживали. После поездок и ночей без сна мы просто спали на ходу. Один раз я уснул прямо с телефонной трубкой возле уха, когда передавал в штаб армии сводку о наличии боеприпасов в артиллерии корпуса. Как-то мы с Гузиенко вынуждены были спать на нарах из пяти жердей и мы привязали себя друг к другу поясным ремнем, чтобы не упасть на мокрый пол. В нашем распоряжении было 2-3 часа и просто не было времени сооружать еще одну постель.
Особенно нам досталось при организации огня при прорыве обороны немцев в районе оз. Езерище. Прорыв планировался тремя дивизиями на фронте 4 километра. Данные разведки были очень неточны. Целей было много, особенно пулеметных точек и ДЗОТ, разница между ними в координатах не превышала 100-150 метров. Все это от того, что точность координат была низкой. Мы вместе с Гузиенко ползали по переднему краю, чтобы установить истину. Все это заняло не менее 4-5 дней, труд был очень большой, не говоря об опасности которая нас сопровождала. Наконец удалось разобраться и спланировать огонь в артподготовке и поддержке атаки. Мы составили кальки целей и участков огня и поручили их скопировать и размножить для каждой дивизии нашим писарям-чертежникам. Сами легли спать. Каково же было наше удивление, когда оказалось что координаты всех целей и участков огня неверны! Нас вызвал командующий артиллерией корпуса полковник Медведьев и начальник штаба корпуса для разборки. Дела принимали крутой оборот, тем более что огонь пришелся по нашему первому атакующему эшелону! Зашевелились “смершовцы” - представители КГБ. Нас могли подвести под трибунал и расстрелять, но слава богу все обошлось. Оказалось, что чертежники механически перепутали нумерацию координатной сетки и мы все исправили, но труханули изрядно.
При подготовке прорыва произошел “забавный случай” с тем же полковником Олехновичем. Медведьев взял меня с собой на проверку готовности к наступлению артиллерии 16 лсд, начштаба и Роман поехали в левофланговую, 9 гв.сд. Дорога проходила по крутой насыпи и мы скоро прибыли на место. Артиллерия вся уже заняла огневые и готовилась к артподготовке с утра следующего дня. Только один 76 мм дивизион 16 лсд сосредоточился в кустарнике и почему то медлил, он не торопился. Медведьев отругал его и приказал срочно занимать позиции, до сумерек, благо было пасмурно и не было авиации. Мы на обратном пути встретили Олехновича и Медведьев спросил его о готовности. Тот невозмутимо ответил, что все распоряжения им уже отданы. И тут Медведьев взорвался и выругал матом Олехновича, а когда тот что-то возразил, отвесил ему такую оплеуху, что тот кувырком полетел вниз с насыпи. Я стоял рядом и подстраховал Медведьева, когда Олехнович поднимался к нему и тот второй раз влепил ему затрещину, и он снова полетел вниз. Мы же сели в “Виллис” и уехали на свой КНП. Ничего трагичного не произошло, а ведь могло быть значительно хуже, если бы Олехнович попытался дать сдачи и постоял бы за свою честь, ведь он был при пистолете. Конечно вмешался бы и я, защищая своего начальника.
В марте 1944 года мы отмечали очередную годовщину 8 марта и Белобородов собрал всех штабников в палатке. Он зашел за стол и хотел нас всех поздравить, но в это время вошел связист и передал ему срочную телеграмму от командующего фронтом генерала Баграмяна, которую он нам немедленно прочел: “Афанасий Павлантьевич! Поздравляю с праздником. Ты хоть и на 40 метров но все же впереди!” Это была ирония по поводу топтания корпуса на занимаемых позициях. Мы упорно и яростно наступали, но сил было мало, мало было и боеприпасов. К этому времени в одной из наших дивизий обнаружили “педикулез” и напуганные перспективой заболевания тифом фронт отвел в тыл на дезинфекцию “вшивую” дивизию вместе с атриллерией.
Всю зиму мы вели то наступательные, то оборонительные бои под Выровлей и у станции Бычиха. Однажды нам удалось всеми четырьмя дивизиями во взаимодействии с дивизиями 21 гв.ск окружить остатки двух немецких дивизий под Выровлей. Получилось так, что при контратаке наблюдательные пункты нашей артиллерии с частью пехоты оказались отрезанными от нас. Немцы подготовили мощную контратаку и попытались вырваться из кольца окружения. Они нанесли удар на узком участке, около 2 км, и пьяные на боргвордах полезли в сторону огневых позиций 2 адн 38 гв.кап. Я тогда еще был в штабе артиллерии корпуса. Белобородов прихватил меня и мы вдвоем на “Виллисе” помчались на ОП нашего гаубичного дивизиона, который уже потерял связь со своими НП и командиром дивизиона майором Захаровым, которые в свою очередь были отрезаны контратакующими от своих позиций. Прибыв на ОП одной из батарей мы поняли, что батарея, увидив атакующего противника и не имея связи с комбатом, решила сменить позицию на которой через 30-40 минут будет противник. Мы немедленно возвратили ее “К бою!” и, указав на подходившего противника, который был в 1000 метрах от орудий, приказали открыть беглый огонь прямой наводкой “Гранатой, взрыватель замедленный, заряд полный, прицел 200, наводить прямо в середину атакующей массы, веер батареи иметь по ширине цели, по 15 снарядов на орудие, беглый, Огонь!”. Слава богу снарядов было достаточно и батарея повела беглый огонь прямо по черным точкам пехоты, сплошная масса которой спускалась с заснеженных холмов, прямо на огневые позиции дивизиона. Они шли плотно, в несколько цепей и с малыми интервалами. Когда батарея 122 мм гаубиц дала первый залп, была достигнута полная неожиданность, да еще на рикошетах, осколки работали на фронте 400 метров от каждого снаряда, и на фронте 1600 метров от всех четырех орудий батареи, каждое орудие с темпом 6 выстрелов в минуту, то есть 10 секунд выстрел в батарейных очередях. Огневики старались вовсю, тем более на виду у Белобородова и даже поснимали гимнастерки. Среди атакующих началась паника, их строй смешался и их пришлось добивать еще некоторое время, так как они позалегали в снег, но от воздушных рикошетных разрывов никакое залегание в снег не спасало. Через несколько минут подошли три танка и помогли добивать противника огнем своих шести пулеметов. К этому времени на огневой появился майор Захаров, который прибежал с НП и который попался на глаза Белобородову. Он в гневе начал его материть за отступление, тот возразил, сославшись на отход своей пехоты. Тогда Белобородов выхватил пистолет и с угрозой “Убью! Расстреляю!” бросился к Захарову, который мигом скрылся в кустах. Белобородов знал лично и любил Захарова, но момент был очень взрывной и испытывать судьбу не стоило. Я как мог успокоил комкора и похвалил Захарова за мужество и огонь дивизиона, который спас от прорыва кольцо окружения, и поблагодарил прибывших танкистов, которые нам вовремя помогли. Потом их всех Белобородов наградит орденами, включая и самого Захарова.
На весь корпус прибыло несколько путевок для отдыха в санаторий “Раменское” под Москвой, к моему удивлению одну путевку Белобородов и Медведьев вручили мне, как награду за отличие в последних боях под Бычихой и Выровлей. Я поехал в Москву. Сначала до станции Старая Торопа, а затем поездом до Москвы. До станции я добирался попутными машинами, которые на фронт везли снаряды или другое снабжение, а обратно раненных, гильзы от снарядов или бочкотару от горючего. Нас было двое и мы умудрились при расставании перепутать вещмешки. Когда я приехал в Москву, то увидел, что моих сапог в вещмешке нет, там вторая пара валенок, а ведь вокруг уже была весна и тем более в Москве. В пути, на попутной машине, со мной ехал веселый попутчик, который все поучал как надо жить, как его учил этому его отец. Отец говаривал, “Ты сынок живи и работай старательно, честно, но и немного приворовывай!”. Вот такая наука...
В Раменском произошли два существенных события в жизни, которые запомнились. Это встреча с Дурницким, моим старым “другом” и выпивкой в ресторане парка культуры и отдыха им. Горького, где я потерял один зуб. Вот как это было. Прибыл в санаторий к вечеру, все на концерте художественной самодеятельности в клубе. Я туда захожу (дверь со стороны сцены) и вижу перед собой в первом ряду сидит майор Дурницкий, мой старый “друг”. Когда мы вошли концерт прервался и, вскочивший мне навстречу, Дурницкий немедленно представил меня всем как своего лучшего фронтового товарища и ордненоносца (у меня тогда было два ордена). Я поздоровался со всеми и концерт продолжился. В конце концерта мы конечно же обмыли встречу прямо в комнате, где разместились. И здесь снова возник вопрос о коне, о “Жевжике”, который был у него и в последних боях под Невелем был ранен и его пристрелили. Пришлось напомнить ему о тех подставках, которые он делал для меня в отместку за коня и он повинился передо мной, правда оба были подвыпивши, но поклялись в вечной дружбе. На следующий день нашли мне сапоги и мы уже компанией поехали в Москву продолжать “обмывку“. С нами поехал еще один отдыхающий офицер. Мы почему-то попали в ЦПКО им. Горького, на выставку трофейной техники, которая была там на набережной реки, прямо в парке. С выставки мы закатились на обед в ресторан. Взяли водки по 200 грамм и вначале салат из капусты. Затем к нам подсел какой-то студент и предложил достать пива, его в ресторане не было, а продавалось в разлив в киоске на территории парка. Фронтовикам-орденоносцам отпускали вне очереди. Наш студент взял мой орден “Красной Звезды” и жестяное ведро в буфете и побежал на территорию парка. Мы остались ждать. Минут через 30 он вернулся с полным ведром пива. Мы разлили на четверых и выпили конечно за победу. Здесь мне в капусте попал камешек, который сломал мне один из передних зубов - правый резак! Я взвыл от боли и проблемы. Сломанный зуб болел всю войну, только новый подрастающий его сменил со временем, сдвигая в сторону сломанный.
Когда я ехал в Москву, Васильев (нш артиллерии корпуса) передал мне для вручения генералу Самсонову немецкий прибор для подготовки данных для артстрельбы. Я два раза ездил в Москву, в штаб артиллерии, но Самсонова не было - он был в длительной командировке на южных фронтах и, уезжая, я передал прибор для него в его же штаб. Но прибор видимо к нему не попал или его передали другому, но мне он принес много неприятностей. Был разгневан на меня Васильев и отругал меня изрядно, хотя я и не понял за что! Я еще числился в штабе корпуса, когда понял что меня умышленно подставляют под верные пули. Так, не успел я отдохнуть, как Васильев посылает меня ни с того ни с сего проверить заняли ли огневую позицию противотанковые пушки на участке одного батальона в обороне под деревней Пухи. Это был горячий участок фронта, но не посылать же на него капитана-замначштаба артиллерии корпуса! Я почувствовал, что тучи снова сгущаются над моей головой и мне не сдобровать. Немедленно отпросился обратно в свой полк, к Грошенкову, заместителем нш полка, к майору Шульге, которого знал давно, где меня приняли с распростертыми руками, где меня все знали и уважали, а некоторые даже и любили.
(следующая глава - 11. Сиротино, Шумилино, Бешенковичи, Ст. Загаце. Выход в Литву и Латвию. Апрель-Июль 1944 г.)
(Оглавление)