Размышления при прочтении Анны Карениной.
Перечитываю Каренину. Третий раз после школы, и наконец-то она у меня пошла, школьная магия на нее вроде больше не действует. Треугольник Каренины - Вронский меня мало волнует, а вот Левин - интересный малый и рассуждения у него прелюбопытнейшие.
Конечно я не могла не обратить внимание на то, как растят детей в высшем обществе. Толстой подробно описывает материнство своих героинь и свои представления о правильном материнстве. На одном конце его шкалы стоит мать Вронского
«Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском корпусе.»
Мило, помнится «при исследованиях нормы (развития нервной системы), из выборки исключаются детдомовские ребятишки, дети, которые с первых дней были отданы на попечение бабушек или нянь и дети «холодных» матерей, т.е. тех, кто в первые полгода подходит к ребенку только чтобы покормить и перепеленать.» http://vokina.livejournal.com/61087.html
На другой стороне шкалы Толстой поместил Долли, которая за 8 лет замужества родила 7 детей, двое умерли в родах, а во время повествования она родила еще девочку.
*Сразу предупреждаю неподготовленных новых читателей моего журнала, у меня категоричное мнение относительно длительности кормления и разницы между детьми и я сейчас буду писать с этой точки зрения*
Интересен такой диалог Долли и крестьянки:
«- А у тебя есть дети?
- Было четверо, двое осталось: мальчик и девочка. Вот в прошлый мясоед отняла.
- А сколько ей?
- Да другой годок.
- Что же ты так долго кормила?
- Наше обыкновение: три поста...»
Долли удивляет, что крестьянка так долго кормила, аж 1,5 года. Если это для нее долго, то сколько же кормила она? Вероятно, гораздо меньше, зачастую беременность одновременно с кормлением для женщины бывает тяжелой, а Долли была практически непрерывно беременной. Т.е. удовлетворения потребности в ГВ у детей этой «образцовой» матери не происходило (хорошо еще, что Долли хоть немного сама кормила, а ведь Наташа Ростова кормящая сама еще в начале того же века не находила понимания у окружающих, в оправдание такого поведения ей приходилось ссылаться на Руссо).
Жизнь мамы с двумя-то погодками весьма непроста, оба ребенка маленькие, оба хотят внимания, всю маму, а у нее лишь одна пара рук. Но что происходит, когда погодков не двое, а шестеро! Это значит, что мама озабочена лишь тем, всех ли накормили, всем ли попы помыли, и не выткнул ли один ребенок другому глаз. А если она при этом беременна, у нее токсикоз, ей хочется спать, она бегает в туалет каждые 5 минут и мечтает только о том, чтобы побыть сама с собой хоть несколько минут. В такой ситуации для отдельно взятого ребенка мама вроде бы есть, вот она, но она вне зоны доступа. Я это отлично ощутила на примере домашнего детского сада. Сад просуществовал 3 месяца, максимум у меня было одновременно семеро детей, не такие уж малыши, всем минуло 2 года, и дети у нас были не 24 часа в сутки, но после развала сада моему сыну потребовалось 2 месяца реабилитации. В эти 2 месяца, когда к нам приходили другие дети, он заявлял, чтобы они уходили, выпроваживал даже тех, с кем он всегда любил играть, говорил, что он хочет, чтобы только он был у меня. Сейчас к счастью все нормализовалось, он замечательно общается с приходящими к нам детьми, и почти каждый день ведет беседы на тему «Породи мне братика». И это пацан, которому на момент сада было больше 3,5 лет. Как же чувствует себя ребенок, когда он с рождения один из, а потребности у него, как у единственного?
А если учесть, что детей аристократии при всем при том изначально приучали правильно вести себя, сдерживать эмоции, держать себя в руках. Чего стоит эта сцена:
«Зачем ты пришла, Таня? - сказала Дарья Александровна по-французски вошедшей девочке.
- Где моя лопатка, мама?
- Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей подсказала и потом по-французски же сказала, где отыскать лопатку. И это показалось Левину неприятным.
"И для чего она говорит по-французски с детьми? подумал он. - Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности", - думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна все это двадцать раз уже передумала и все-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.»
Плюс дети высшего света росли главным образом с кормилицами и нянями, зачастую иностранками. Что мы можем наблюдать и у Долли.
Так что я не думаю, что с т.з. развития нервной системы, активизации зон головного мозга, удовлетворения врожденных ожиданий дети Долли сильно выигрывали у детей вроде «сироты» Вронского. И при исследованиях нормы, дети Долли были бы исключены из выборки как как и Вронский как дети «холодной» матери. Впрочем, как и дети остальных аристократок, которые находились где-то посередине между Долли и матерью Вронского.
Похоже, такой же стиль материнства был распространен и среди аристократии Европы, я не большой знаток европейской истории и культуры, но в «Саге о Форсайтах» описывается подобный вариант материнства у знати. Скорее всего, наши и в этом копировали европейцев.
В итоге из таких детей получались взрослые, которые представляли бы большой интерес для психологов и психиатров. А ведь у знати традиции материнства подобного типа были распространены давно. Т.е. проблема осложнялась тем, что когда дети таки имели возможность общаться со своими знатными родителями, они общались с людьми, имеющими глубокие личностные проблемы.
И все бы ничего, но эти не вполне психически здоровые люди обладали властью и деньгами и имели возможность влиять на жизнь других общественных прослоек.
Полюбуйтесь, что из этого вышло.
Россия X IX, недавно отменили крепостное право, аристократы, привыкшие к крепостничеству, понимают, что так дальше нельзя было (в Европе уже слишком косо смотрят, у них метро и конституции, у нас крепостное право), но им тяжело учиться жить без крепостных. Ведь с одной стороны хочется вести прежний образ жизни с балами и роскошью, но с другой на это нужны деньги, которые надо получать в новых экономических условиях. Не у всех это получается. Для покрытия долгов аристократы продают свои земли и имения за бесценок более умелым хозяйственникам (сцена с продажей леса Облонским купцу Рябинину, да и «Вишневый сад» об этом же).
В то же время часть особо недолюбленных молодых людей ударяются в набирающую силу, такую модную новую религию, науку. Эти люди испытывают душевную боль, в религии они не находят утешения, более того, благодаря новой религии науке они перестают верить в бога.
«Стоя у первой обедни, Левин попытался освежить в себе юношеские воспоминания того сильного религиозного чувства, которое он пережил от шестнадцати до семнадцати лет. Но тотчас же убедился, что это для него совершенно невозможно. Он попытался смотреть на все это, как на не имеющий значения пустой обычай, подобный обычаю делания визитов; но почувствовал, что и этого он никак не мог сделать. Левин находился в отношении к религии, как и большинство его современников, в самом неопределенном положении. Верить он не мог, а вместе с тем он не был твердо убежден в том, чтобы все это было несправедливо. И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во все время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Во время службы он то слушал молитвы, стараясь приписывать им значение такое, которое бы не расходилось с его взглядами, то, чувствуя, что он не может понимать и должен осуждать их, старался не слушать их, а занимался своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, которые с чрезвычайною живостью во время этого праздного стояния в церкви бродили в его голове.»
Им кажется, что в науке они наконец-то найдут утешение для своей боли, которая не дает им покоя. И открыв науку для себя, стараются открыть свою новую религию и для других (прям как мамаши, которых их внутренняя боль заставляет сначала проповедовать на форумах и устраивать мамские бои, а потом становиться консультантами по ГВ).
А в науке на тот момент процветают естественные науки, народ дружно берется все разделять, разбирать, препарировать от лягушек до человеческих трупов, и не только, такой подход: разобрать, разложить, и описать становится образцовым для всех остальных наук, даже таких, где дело касается истории и культуры, где дело касается души и где такой подход неуместен.
И вот этих ребят, увлеченных наукой, очень заботит то, что русская аристократия теряет свои позиции и на их место приходят купцы вроде Рябинина, и одну из причин такой ситуации они видят в крестьянах, что те не хотят и не умеют работать. А подходы для решения проблемы с мужиками, конечно же надо использовать самые передовые:
«- Да, но постой: я говорю не о политической экономии, я говорю о науке хозяйства. Она должна быть как естественные науки и наблюдать данные явления и рабочего с его экономическим, этнографическим...»
Но эти ребята, будучи русскими, мало знакомы с русской культурой. При нашествии Наполеона, часть русских аристократов русским языком не владела. Современники Толстого уже лучше знали русский, но и их воспитывали мадмуазели и бонны, и образование они получали за границей. Т.е. о русской культуре они имели самое отдаленное представление.
Собственно они знали о русском народе то, что смогли увидеть в своих поместьях. А это - Центральная Россия, где было крепостничество, и где крестьянам приходилось работать не только для того, чтобы обеспечить себя, но и для того, чтобы позволить своему барину порхать на балах, и ездить на воды. Т.е. экономическое положение крестьян Центральной России было таково, что культура в таких условиях разрушалась, и в результате мы имеем вот такую «красоту» http://www.situation.ru/app/j_art_307.htm
Но как Москва еще не Россия, так и Центральная Россия - еще не Россия. Там где крепостного права не было: Север, Сибирь, Алтай, Забайкалье, крестьяне жили несколько иначе. Люди уходили в поисках лучшей жизни и уносили с собой кусочки культуры, которая была раньше и в Центральной России, но стараниями все той же верхушки уходила. В Сибири люди жили богаче, зажиточнее, чем в России http://andjusev.narod.ru/ работали так, чтобы прокормить себя и еще на продажу что-то оставалось и культурные традиции народа в таких медвежьих углах сохранялись дольше. Например, тут, имея интерес к культуре материнства, я не раз слышала от людей, далеких от таких вопросов: «Моя прабабка кормила всех до 5 лет», вот бы Долли удивилась, пообщавшись с сибирячкой.
Вот и получается, книги того времени писали люди знатные образованные, описывали то, что видели, а видели они лишь результат деятельности своих знатных предков. И все же традиционная культура и в Центральных районах не была утеряна, основа-то оставалась, но наши ребята, получившие образование в Европах ее не видели. Народ для них был темным, необразованным и диким. Да, они старались изучать народную культуру, но будучи представителями естественных наук (большинство из них были врачами) они старались и народную культуру разобрать, препарировать и описать, но особо вникая в ее суть и заведомо объясняя все непонятное и иррациональное в действиях простых людей темнотой и отсутствием образования.
И вот наши аристократы, ведомые внутренней душевной болью, не разобравшись, куда они пришли, и что было до них, заведомо уверенные, что они все знают, а народ дик и необразован, потому собственно и нужды нет разбираться в народной культуре, что и почему делается, затевают такие вещи, как фельдшерские пункты, больницы и школы. И что интересно, еще каких-то сто с лишним лет назад было неочевидно, что в этих нововведениях есть нужда. Почитайте часть третью, главу третью. http://public-library.narod.ru/Tolstoy.Lev/annakall.html
Представляете, если сейчас кто-то начнет утверждать, что школы, врачи, больницы не нужны. А прошло-то всего каких-то 100 лет.
Левин (т.е. Толстой) в силу того, что последнее время он жил в деревне и постоянно общался с простыми людьми, ощущал, что нельзя вот так приходить к крестьянам и создавать эти нововведения. Он чувствовал, что у крестьян есть какая-то своя правда, свое образование, свой уклад, к которому он не может быть допущен в силу своего положения, но познать эту правду он смог. Обратите внимание на главы с четвертой по шестую, а так же одиннадцатую и двенадцатую третей части.
А ведь крестьяне действительно владели знанием, как быть здоровым и поддерживать здоровье, лечить и ладить так или иначе умели все, лишь в сложных случаях отправлялись к знахарке. Образование? Крестьяне были по своему очень образованы, они имели представление о мироустройстве и знали, как жить в этом мире с миром и с собой в ладу. (Как раз то, чего не знали представители аристократии). И действительно возникает вопрос, а нужны ли им были школы, врачи и больницы? Стали ли они от этого счастливее, более приспособленными к жизни.
Все это лишь эксперимент, когда не вполне психически здоровые, но наделенные властью и деньгами люди, не разобравшись, куда они влезли, решают вводить такие новшества там, где и до них люди жили в ладу.
Получается, что и аристократы и простой народ получали свое образование дома, такое образование, которое позволяло жить в тех условиях, которые их окружали.
И аристократы, и крестьяне получали врачебную помощь дома, к аристократам приходили врачи, к крестьянам целители.
И аристократы, и крестьяне рожали дома.
Но стараниями образованных аристократов сначала появляются больницы для бедных в городах (вполне возможно, что это был лучший вариант, потому что в городе народная культура утрачивается и в том числе знания о том, как сохранять свое здоровье)
Потом в городах появляются роддома для падших женщин и женщин низших сословий
Через 100 лет все ходят в больницы, как раньше бедные и все женщины рожают в роддомах, как раньше падшие женщины. Ну и школы туда же.
100 лет, каких-то 100 лет! И мы уже думаем, что так всегда было и иначе нельзя. А мы всего лишь 4-е поколение, участвующее в эксперименте, который затеяли эти деятельные господа.
Сейчас мы пожинаем плоды эксперимента, нас не устраивает современное образование, но мы не знаем, как самим его дать, нас не устраивает состояние медицины, но мы забыли, как без нее обходиться.
При этом те, кто решил выйти из эксперимента, и рожать дома, учить детей дома, обходиться без врачебной помощи и сам отвечать за свое здоровье (т.е. жить так, как люди всегда жили) кажутся остальным безумцами.
Что лучше судьба лабораторной мыши, где тебя кормят, где тепло и все понятно, но где над тобой ставят опыты, или судьба мыши полевой с риском стать едой для птиц и зверей, но с возможностью вести настоящую мышиную жизнь? Я не знаю. Но я уверена, что мыши, которая решила уйти из лаборатории в поля не стоит агитировать за это остальных лабораторных. А просто надо идти, потому что там, в поле тоже есть мыши, которые давно так живут. Об этом хорошо сказано тут http://vetka0.livejournal.com/128304.html#cutid1
P.S. У меня есть подозрение, что классиков специально вставляют в школьную программу, чтобы отбить желание их читать, до того момента когда думалка вырастет. Очень хочу перечитать Тургенева, он как раз писал о том, как этот эксперимент начинался.
Читайте классиков, они уже не страшные.
Конечно я не могла не обратить внимание на то, как растят детей в высшем обществе. Толстой подробно описывает материнство своих героинь и свои представления о правильном материнстве. На одном конце его шкалы стоит мать Вронского
«Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском корпусе.»
Мило, помнится «при исследованиях нормы (развития нервной системы), из выборки исключаются детдомовские ребятишки, дети, которые с первых дней были отданы на попечение бабушек или нянь и дети «холодных» матерей, т.е. тех, кто в первые полгода подходит к ребенку только чтобы покормить и перепеленать.» http://vokina.livejournal.com/61087.html
На другой стороне шкалы Толстой поместил Долли, которая за 8 лет замужества родила 7 детей, двое умерли в родах, а во время повествования она родила еще девочку.
*Сразу предупреждаю неподготовленных новых читателей моего журнала, у меня категоричное мнение относительно длительности кормления и разницы между детьми и я сейчас буду писать с этой точки зрения*
Интересен такой диалог Долли и крестьянки:
«- А у тебя есть дети?
- Было четверо, двое осталось: мальчик и девочка. Вот в прошлый мясоед отняла.
- А сколько ей?
- Да другой годок.
- Что же ты так долго кормила?
- Наше обыкновение: три поста...»
Долли удивляет, что крестьянка так долго кормила, аж 1,5 года. Если это для нее долго, то сколько же кормила она? Вероятно, гораздо меньше, зачастую беременность одновременно с кормлением для женщины бывает тяжелой, а Долли была практически непрерывно беременной. Т.е. удовлетворения потребности в ГВ у детей этой «образцовой» матери не происходило (хорошо еще, что Долли хоть немного сама кормила, а ведь Наташа Ростова кормящая сама еще в начале того же века не находила понимания у окружающих, в оправдание такого поведения ей приходилось ссылаться на Руссо).
Жизнь мамы с двумя-то погодками весьма непроста, оба ребенка маленькие, оба хотят внимания, всю маму, а у нее лишь одна пара рук. Но что происходит, когда погодков не двое, а шестеро! Это значит, что мама озабочена лишь тем, всех ли накормили, всем ли попы помыли, и не выткнул ли один ребенок другому глаз. А если она при этом беременна, у нее токсикоз, ей хочется спать, она бегает в туалет каждые 5 минут и мечтает только о том, чтобы побыть сама с собой хоть несколько минут. В такой ситуации для отдельно взятого ребенка мама вроде бы есть, вот она, но она вне зоны доступа. Я это отлично ощутила на примере домашнего детского сада. Сад просуществовал 3 месяца, максимум у меня было одновременно семеро детей, не такие уж малыши, всем минуло 2 года, и дети у нас были не 24 часа в сутки, но после развала сада моему сыну потребовалось 2 месяца реабилитации. В эти 2 месяца, когда к нам приходили другие дети, он заявлял, чтобы они уходили, выпроваживал даже тех, с кем он всегда любил играть, говорил, что он хочет, чтобы только он был у меня. Сейчас к счастью все нормализовалось, он замечательно общается с приходящими к нам детьми, и почти каждый день ведет беседы на тему «Породи мне братика». И это пацан, которому на момент сада было больше 3,5 лет. Как же чувствует себя ребенок, когда он с рождения один из, а потребности у него, как у единственного?
А если учесть, что детей аристократии при всем при том изначально приучали правильно вести себя, сдерживать эмоции, держать себя в руках. Чего стоит эта сцена:
«Зачем ты пришла, Таня? - сказала Дарья Александровна по-французски вошедшей девочке.
- Где моя лопатка, мама?
- Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей подсказала и потом по-французски же сказала, где отыскать лопатку. И это показалось Левину неприятным.
"И для чего она говорит по-французски с детьми? подумал он. - Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности", - думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна все это двадцать раз уже передумала и все-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.»
Плюс дети высшего света росли главным образом с кормилицами и нянями, зачастую иностранками. Что мы можем наблюдать и у Долли.
Так что я не думаю, что с т.з. развития нервной системы, активизации зон головного мозга, удовлетворения врожденных ожиданий дети Долли сильно выигрывали у детей вроде «сироты» Вронского. И при исследованиях нормы, дети Долли были бы исключены из выборки как как и Вронский как дети «холодной» матери. Впрочем, как и дети остальных аристократок, которые находились где-то посередине между Долли и матерью Вронского.
Похоже, такой же стиль материнства был распространен и среди аристократии Европы, я не большой знаток европейской истории и культуры, но в «Саге о Форсайтах» описывается подобный вариант материнства у знати. Скорее всего, наши и в этом копировали европейцев.
В итоге из таких детей получались взрослые, которые представляли бы большой интерес для психологов и психиатров. А ведь у знати традиции материнства подобного типа были распространены давно. Т.е. проблема осложнялась тем, что когда дети таки имели возможность общаться со своими знатными родителями, они общались с людьми, имеющими глубокие личностные проблемы.
И все бы ничего, но эти не вполне психически здоровые люди обладали властью и деньгами и имели возможность влиять на жизнь других общественных прослоек.
Полюбуйтесь, что из этого вышло.
Россия X IX, недавно отменили крепостное право, аристократы, привыкшие к крепостничеству, понимают, что так дальше нельзя было (в Европе уже слишком косо смотрят, у них метро и конституции, у нас крепостное право), но им тяжело учиться жить без крепостных. Ведь с одной стороны хочется вести прежний образ жизни с балами и роскошью, но с другой на это нужны деньги, которые надо получать в новых экономических условиях. Не у всех это получается. Для покрытия долгов аристократы продают свои земли и имения за бесценок более умелым хозяйственникам (сцена с продажей леса Облонским купцу Рябинину, да и «Вишневый сад» об этом же).
В то же время часть особо недолюбленных молодых людей ударяются в набирающую силу, такую модную новую религию, науку. Эти люди испытывают душевную боль, в религии они не находят утешения, более того, благодаря новой религии науке они перестают верить в бога.
«Стоя у первой обедни, Левин попытался освежить в себе юношеские воспоминания того сильного религиозного чувства, которое он пережил от шестнадцати до семнадцати лет. Но тотчас же убедился, что это для него совершенно невозможно. Он попытался смотреть на все это, как на не имеющий значения пустой обычай, подобный обычаю делания визитов; но почувствовал, что и этого он никак не мог сделать. Левин находился в отношении к религии, как и большинство его современников, в самом неопределенном положении. Верить он не мог, а вместе с тем он не был твердо убежден в том, чтобы все это было несправедливо. И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во все время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Во время службы он то слушал молитвы, стараясь приписывать им значение такое, которое бы не расходилось с его взглядами, то, чувствуя, что он не может понимать и должен осуждать их, старался не слушать их, а занимался своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, которые с чрезвычайною живостью во время этого праздного стояния в церкви бродили в его голове.»
Им кажется, что в науке они наконец-то найдут утешение для своей боли, которая не дает им покоя. И открыв науку для себя, стараются открыть свою новую религию и для других (прям как мамаши, которых их внутренняя боль заставляет сначала проповедовать на форумах и устраивать мамские бои, а потом становиться консультантами по ГВ).
А в науке на тот момент процветают естественные науки, народ дружно берется все разделять, разбирать, препарировать от лягушек до человеческих трупов, и не только, такой подход: разобрать, разложить, и описать становится образцовым для всех остальных наук, даже таких, где дело касается истории и культуры, где дело касается души и где такой подход неуместен.
И вот этих ребят, увлеченных наукой, очень заботит то, что русская аристократия теряет свои позиции и на их место приходят купцы вроде Рябинина, и одну из причин такой ситуации они видят в крестьянах, что те не хотят и не умеют работать. А подходы для решения проблемы с мужиками, конечно же надо использовать самые передовые:
«- Да, но постой: я говорю не о политической экономии, я говорю о науке хозяйства. Она должна быть как естественные науки и наблюдать данные явления и рабочего с его экономическим, этнографическим...»
Но эти ребята, будучи русскими, мало знакомы с русской культурой. При нашествии Наполеона, часть русских аристократов русским языком не владела. Современники Толстого уже лучше знали русский, но и их воспитывали мадмуазели и бонны, и образование они получали за границей. Т.е. о русской культуре они имели самое отдаленное представление.
Собственно они знали о русском народе то, что смогли увидеть в своих поместьях. А это - Центральная Россия, где было крепостничество, и где крестьянам приходилось работать не только для того, чтобы обеспечить себя, но и для того, чтобы позволить своему барину порхать на балах, и ездить на воды. Т.е. экономическое положение крестьян Центральной России было таково, что культура в таких условиях разрушалась, и в результате мы имеем вот такую «красоту» http://www.situation.ru/app/j_art_307.htm
Но как Москва еще не Россия, так и Центральная Россия - еще не Россия. Там где крепостного права не было: Север, Сибирь, Алтай, Забайкалье, крестьяне жили несколько иначе. Люди уходили в поисках лучшей жизни и уносили с собой кусочки культуры, которая была раньше и в Центральной России, но стараниями все той же верхушки уходила. В Сибири люди жили богаче, зажиточнее, чем в России http://andjusev.narod.ru/ работали так, чтобы прокормить себя и еще на продажу что-то оставалось и культурные традиции народа в таких медвежьих углах сохранялись дольше. Например, тут, имея интерес к культуре материнства, я не раз слышала от людей, далеких от таких вопросов: «Моя прабабка кормила всех до 5 лет», вот бы Долли удивилась, пообщавшись с сибирячкой.
Вот и получается, книги того времени писали люди знатные образованные, описывали то, что видели, а видели они лишь результат деятельности своих знатных предков. И все же традиционная культура и в Центральных районах не была утеряна, основа-то оставалась, но наши ребята, получившие образование в Европах ее не видели. Народ для них был темным, необразованным и диким. Да, они старались изучать народную культуру, но будучи представителями естественных наук (большинство из них были врачами) они старались и народную культуру разобрать, препарировать и описать, но особо вникая в ее суть и заведомо объясняя все непонятное и иррациональное в действиях простых людей темнотой и отсутствием образования.
И вот наши аристократы, ведомые внутренней душевной болью, не разобравшись, куда они пришли, и что было до них, заведомо уверенные, что они все знают, а народ дик и необразован, потому собственно и нужды нет разбираться в народной культуре, что и почему делается, затевают такие вещи, как фельдшерские пункты, больницы и школы. И что интересно, еще каких-то сто с лишним лет назад было неочевидно, что в этих нововведениях есть нужда. Почитайте часть третью, главу третью. http://public-library.narod.ru/Tolstoy.Lev/annakall.html
Представляете, если сейчас кто-то начнет утверждать, что школы, врачи, больницы не нужны. А прошло-то всего каких-то 100 лет.
Левин (т.е. Толстой) в силу того, что последнее время он жил в деревне и постоянно общался с простыми людьми, ощущал, что нельзя вот так приходить к крестьянам и создавать эти нововведения. Он чувствовал, что у крестьян есть какая-то своя правда, свое образование, свой уклад, к которому он не может быть допущен в силу своего положения, но познать эту правду он смог. Обратите внимание на главы с четвертой по шестую, а так же одиннадцатую и двенадцатую третей части.
А ведь крестьяне действительно владели знанием, как быть здоровым и поддерживать здоровье, лечить и ладить так или иначе умели все, лишь в сложных случаях отправлялись к знахарке. Образование? Крестьяне были по своему очень образованы, они имели представление о мироустройстве и знали, как жить в этом мире с миром и с собой в ладу. (Как раз то, чего не знали представители аристократии). И действительно возникает вопрос, а нужны ли им были школы, врачи и больницы? Стали ли они от этого счастливее, более приспособленными к жизни.
Все это лишь эксперимент, когда не вполне психически здоровые, но наделенные властью и деньгами люди, не разобравшись, куда они влезли, решают вводить такие новшества там, где и до них люди жили в ладу.
Получается, что и аристократы и простой народ получали свое образование дома, такое образование, которое позволяло жить в тех условиях, которые их окружали.
И аристократы, и крестьяне получали врачебную помощь дома, к аристократам приходили врачи, к крестьянам целители.
И аристократы, и крестьяне рожали дома.
Но стараниями образованных аристократов сначала появляются больницы для бедных в городах (вполне возможно, что это был лучший вариант, потому что в городе народная культура утрачивается и в том числе знания о том, как сохранять свое здоровье)
Потом в городах появляются роддома для падших женщин и женщин низших сословий
Через 100 лет все ходят в больницы, как раньше бедные и все женщины рожают в роддомах, как раньше падшие женщины. Ну и школы туда же.
100 лет, каких-то 100 лет! И мы уже думаем, что так всегда было и иначе нельзя. А мы всего лишь 4-е поколение, участвующее в эксперименте, который затеяли эти деятельные господа.
Сейчас мы пожинаем плоды эксперимента, нас не устраивает современное образование, но мы не знаем, как самим его дать, нас не устраивает состояние медицины, но мы забыли, как без нее обходиться.
При этом те, кто решил выйти из эксперимента, и рожать дома, учить детей дома, обходиться без врачебной помощи и сам отвечать за свое здоровье (т.е. жить так, как люди всегда жили) кажутся остальным безумцами.
Что лучше судьба лабораторной мыши, где тебя кормят, где тепло и все понятно, но где над тобой ставят опыты, или судьба мыши полевой с риском стать едой для птиц и зверей, но с возможностью вести настоящую мышиную жизнь? Я не знаю. Но я уверена, что мыши, которая решила уйти из лаборатории в поля не стоит агитировать за это остальных лабораторных. А просто надо идти, потому что там, в поле тоже есть мыши, которые давно так живут. Об этом хорошо сказано тут http://vetka0.livejournal.com/128304.html#cutid1
P.S. У меня есть подозрение, что классиков специально вставляют в школьную программу, чтобы отбить желание их читать, до того момента когда думалка вырастет. Очень хочу перечитать Тургенева, он как раз писал о том, как этот эксперимент начинался.
Читайте классиков, они уже не страшные.