Одесский Клондайк 1.
15 марта 2015
Евгений Деменок (фото: Иван Толстой)
Одесситы всегда славили свой город по всему миру. Их успех патриоты Одессы отмечали как свой собственный. Культурный «посол» Одессы - историк искусства и коллекционер Евгений Деменок. Он рассказывает, какой неисчерпаемый творческий Клондайк представляет собой знаменитый город у Черного моря
Иван Толстой
Одесский Клондайк. Сегодня мы продолжим беседу с историком искусства и коллекционером Евгением Деменком. В прошлый раз Евгений рассказывал о судьбе разветвленного семейства Бурлюков. А сегодня привез в подарок книгу-альбом «Новое о Бурлюках», выпущенную в городе Дрогобыче.
Иван Толстой: Теперь наша тема - Одесский Клондайк.
Евгений, у нас в Праге давным-давно притча во языцех ресторан под названием «Open», который все никак не может, вопреки своему названию, открыться. Мы ходим и облизываемся, потому что мы знаем ресторатора, знаем, что он хорошо готовит. В Фейсбуке несколько дней назад я прочитал, что вы приехали и открыли там посольство Одессы. Что сей сон значит?
Евгений Деменок: Это, на мой взгляд, очень интересная инициатива одесситов. У нас есть своя туристическая ассоциация города, Иван Лептуга ее возглавляет. В конце прошлого года придумали открывать посольство Одессы во всех городах и странах, где только ступила нога одессита. По-моему, это очень интересная вещь. С одной стороны это шутка, а с другой стороны в этом что-то есть, потому что одесситы могут отмечать флажками на карте мира места, куда они могут идти и чувствовать себя комфортно и безопасно, может быть даже получать скидки. Наверное, одна из целей тайных открытия в ресторане «Open» то, что одесситы смогут там получить небольшие скидки. Правда, хозяева пока об этом не знают, я им об этом не говорил. Но тем не менее, благодаря тому, что ресторан обрел некий международный статус, его откроют как можно скорее.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, хозяевам ресторана об этом поскорее, потому что предки по одной из моих линий одесситы, так что я очень надеюсь подешевле там выпивать и закусывать.
Евгений Деменок: Непременно.
Иван Толстой: Итак, вы любите представлять Одессу и знаете в этом толк. Вы несете одесское знание, одесские традиции, культуру и одесское прошлое по всему миру. Что вы в это вкладываете, какие традиции, какое прошлое вы несете: вы ведь коллекционер, искусствовед, эссеист, историк искусства. Расскажите, пожалуйста, об этом.
Евгений Деменок: Вы знаете, у одесситов есть удивительная черта: с одной стороны, с легкостью покидать свой город в поисках лучшей доли, а с другой стороны, не переставать прославлять этот город, даже будучи от него за тысячи километров и даже не навещая его. Есть масса тому подтверждающих примеров. Я недавно был в Нью-Йорке, у меня там есть приятельница, которая с мужем там живет уже около 30 лет, муж одессит, с тех пор он в Одессе не был ни разу, но она говорит: «Почему он так любит свою Одессу? Он все время про нее говорит, как будто бы это какой-то Клондайк».
Вообще, есть такая теория, Сергей Ануфриев, художник-концептуалист, друг и партнер Павла Пепперштейна известного, сказал мне как-то, по-моему, замечательную фразу: «Одесса - это же мама, а повзрослевший сын не должен жить с мамой, он должен уехать куда-то и вернуться к маме в сиянии славы, с какими-то победами».
Наверное, одесситы, следуя этой мысли, уезжают и потом возвращаются в сиянии славы. Может быть, возвращаются не физически, но слава возвращается. Я как раз занимаюсь возвращением этой славы. Если пользоваться терминологией Жванецкого о сосредоточенных и рассеянных одесситах, то я сосредоточенно занимаюсь рассеянными одесситами. Большинство одесских краеведов занимаются тем, что описывают годы, месяцы и недели жизни знаменитых людей, проведенные в Одессе, я занимаюсь, напротив, одесситами, которые уехали куда-либо и состоялись там, я возвращаю из славу Одессе. Безусловно, Прага в том числе является одним из мест, куда докатились одесситы и откуда их слава теперь возвращается в Одессу.
Иван Толстой: В прошлый раз, Евгений, мы с вами поговорили о судьбе Бурлюков, которые осели в Праге и оставили память и о семье, и об Одессе, об Украине. О ком поговорим теперь?
Евгений Деменок: Вы знаете, есть целая группа одесситов. Наверное, начну с того, как они оказались в Праге, оказались они, безусловно, не по своей воле и не от хорошей жизни. Первая волна - это 1919 и 1920 год, революция и гражданская война, те, кто уходил с Добровольческой армией или раньше, те, кто не мог остаться в советской России. Фамилии известны всем, наверное, в Праге. Меньше известны в Одессе. Никодим Павлович Кондаков, братья Флоровские Антоний и Георгий, Всеволод Стратонов, геолог Николай Андрусов и целый ряд других. Вторая волна была тоже не по своей воле - это «философский пароход», уникальное явление. Несколько одесситов тоже попали в Прагу, будучи высланными на «философском пароходе». Три человека - Евгений Леонидович Буницкий, математик, он всю свою оставшуюся жизнь прожил в Праге, был профессором Карлова университета, преподавал в пражской Политехнике, написал множество научных работ, умер и похоронен в Праге. Это тот же Всеволод Стратонов, которого отправили в ссылку, в изгнание вообще из Москвы. Он к тому моменту жил и работал в Москве, преподавал, но в 1922 году он был выслан из Петербурга на одном из «философских пароходов».
Самый первый «философский пароход» отплыл из Одессы. На нем отплыли Антоний Флоровский, физиолог Бабкин и ассистент Скачков, на самом деле он Секачев. Три человека, три одессита оказались в Праге. Кроме того, в Праге оказалась целая плеяда людей, о которых меньше мы говорим, - это не ученые, а это деятели искусства. Например, Елизавета Никольская, прима-балерина государственной оперы, которая уже в Одессе была прима-балерина оперного театра, окончила гимназию в Одессе и в Праге прожила до 1945 года, уехала в Венесуэлу, понимая, что ничего хорошего ее не ожидает.
Это ее партнеры Вадим Балдин и Андрей Дроздов, рожденные в Одессе артисты балета. Константин Каренин, который ставил голос Карелу Готту и Елене Вондрачковой, он учился в Одессе, закончил военное училище в Одессе. Тот же Александр Головин, скульптор, муж Аллы Головиной, одной из участниц пражского «Скита поэтов». Я бы, наверное, остановился более подробно на некоторых фигурах, с вашего разрешения.
Иван Толстой: Да, конечно, хочется послушать ваш рассказ о наиболее драматических судьбах.
Евгений Деменок: Наиболее драматических, наиболее выдающихся. Если говорить о выдающихся, то, наверное, это Кондаков, который добился в Праге всего, чего может добиться ученый. А все это произошло не только благодаря его авторитету как византолога, а благодаря каким-то счастливым случаям и добрым делам. В свое время, когда Кондаков преподавал, Кондаков видный византолог, историк искусства, один из теоретиков истории искусства, может быть, волей или неволей он послужил предтечей евразийской теории, которая сегодня так популярна в России. Потому что именно он, благодаря исследованиям истории и хронологии византийской иконописи, понял влияние ее на культуру Западной Европы, в том числе. Никодим Павлович Кондаков фактически состоялся в Одессе. Он более 20 лет там прожил, преподавал в Новороссийском университете, в Одессе вышли его самые выдающиеся труды, в Одессе он защищал докторскую диссертацию, получил степень профессора. Из Одессы он отправлялся в свои путешествия, он ездил в Палестину, Синай, на Афон, в Западную Европу, в Сирию и так далее. В 1919 году он вернулся в Одессу вновь и вместе с Буниным издавал газету «Южное слово». То есть после 20 лет научной деятельности он вернулся в Одессу уже как скорее политик, потому что в этой газете «Южное слово» он отвечал за политическое направление - это газета руководства Добровольческой армии.
Безусловно, они с Буниным понимали, что ничего хорошего при большевиках их не ждет, в конце января 1920-го года в одной кабине с четой Буниных Никодим Павлович плыл в Болгарию. Это был, наверное, один из последних шансов уцелеть, потому что начало февраля 1920-го - уже окончательное установление красной власти в Одессе
Бунин уехал в Париж, его довольно быстро забрали оттуда, потому что он нуждался, у него украли все деньги и все, что он привез туда, - это известная история мистическая.
Кондаков преподавал в Софийском университете, жил очень бедно. Об этом узнал Масарик, а Масарик пытался стать профессором славяноведения в Петербурге. И тогда российские власти, чтобы не дразнить австрияков (Чехословакия тогда была в составе Австрийской империи), не дали ему должность профессора, а Кондаков вступился за него. Масарик это запомнил. Узнав о том, что Кондаков живет в Софии, что он нуждается, он пригласил его, осыпал его всяческими благами, открыл для него собственный институт, семинарий Кондакова, который потом стал институтом. И даже дочь Масарика Алиса занималась историей искусства. Что интересно, что Кондаков преподавал в Карловом университете на русском, он вел курсы истории искусства на русском. После его смерти преемником его стал профессор Николай Окунев, который также преподавал в Новороссийском университете в 1918-19 году. Это не может быть совпадением, безусловно, они прекрасно знали друг друга еще по Одессе.
Братья Флоровские - это следующие фигуры, на мой взгляд, очень интересные. Антоний и Георгий Флоровские родились в семье священника и выросли в Одессе, по сути. Антоний приехал в Одессу в 10 лет, Георгию был год. Они окончили гимназию, окончили Новороссийский университет оба, Антоний стал историком, а Георгий богословом.
Антоний Флоровский довольно интересная фигура. Он получил в 1946 году советский паспорт, здил свободно в Советский Союз, не подвергся репрессиям, при том он был, как я говорил, выслан на «философском пароходе». Я заметил интересную закономерность, безусловно, сейчас рано обобщать - это еще предстоит изучить: те, кто был выслан на «пароходах», потом в 1945 году репрессиям не подвергались. Я несколько фамилий проследил, поэтому обобщать сейчас рано. Флоровский избежал этой участи, хотя он преподавал тут, у него был чешский паспорт в том числе. Он преподавал везде, когда нужно было зарабатывать. Прага была благоприятным местом для этого. Безусловно, тот одесский характер, который, наверное, включает в себя жизнестойкость некую, умение приспосабливаться к новым условиям, некий предпринимательский дух, он позволял одесситам начинать все сначала. Флоровский преподавал и в Народном университете, и в Карловом университете, он был в совете Русского заграничного архива, он руководил Русским историческим обществом. Кстати, в Одессе одно время он руководил Публичной библиотекой. Человек абсолютно многогранный и разносторонний. Он преподавал всю жизнь историю. Он умер в Праге.
Брат его Георгий Флоровский прожил всего несколько лет, он тоже был византологом поначалу. Потом он с византологами разошелся кардинально, уехал в Париж, после войны уехал в Америку. В Америке он стал одним из лидеров экуменического движения, движения объединения церквей. Его фигура там на очень высоком счету.
Более драматична судьба Стратонова.
Иван Толстой: Если можно, я хотел бы маленькое уточнение сделать, Евгений. Вы меня очень заинтересовали тем, что Антоний Флоровский или Антонин, как его иногда называют, ездил в Советский Союз. Какие там были у него связи, куда он ездил? Что это были за поездки?
Евгений Деменок: Насколько я понимаю, это были поездки по научной линии, он читал какие-то лекции в Москве.
Иван Толстой: В каком году?
Евгений Деменок: В 1950-е годы.
Иван Толстой: После смерти кое-кого?
Евгений Деменок: Я так полагаю, да. Это нужно будет еще раз внимательно посмотреть. Но то, что он езди, - это абсолютно точно. И то, что он получил советский паспорт и жил здесь, - это тоже факт.
Иван Толстой: Ну, это как раз несложно, советский паспорт получили многие. Очень интересно. Пожалуйста, продолжайте.
Евгений Деменок: Всеволод Стратонов, наверное, более трагична его судьба. Он покончил с собой. Известный астроном. Он также вырос в Одессе, закончил гимназию, закончил Новороссийский университет. И отец его был даже одно время директором Ришельевской гимназии. Работал в Ташкенте много лет, работал в Пулково. Он чередовал научную деятельность и коммерческую деятельность. Потому что, например, чтобы издать собственную книгу «Солнце», ему пришлось заняться выпуском газеты в Тбилиси, что он с успехом и сделал. Потом он работал в коммерческих банках, и уже приехав сюда, он тоже одно время пытался заниматься коммерцией, открыл коммерческий банк, к сожалению, банк прогорел, и он стал тогда финансовым консультантом, не переставая преподавать, будучи профессором Карлова университета, астрофизик, не переставая писать книги, не переставая читать лекции. К сожалению, после смерти дочери и жены он покончил с собой. Он похоронен на Ольшанском кладбище. Я думаю, что одесситы должны знать его, потому что он рожден в Одессе. Я надеюсь, что послушав эту передачу, одесситы, по крайней мере, заинтересуются его биографией.
Иван Толстой: Лет 20 назад, как только мы все приехали в Прагу работать на Радио Свобода, я познакомился с одной из дочерей Стратонова. И у меня даже есть кое-какие книжки из их семейной библиотеки с ее автографом на титульном листе. По-моему, одна или две с автографом самого астронома Стратонова.
Евгений Деменок: Я вам по-хорошему завидую. Судьба Стратонова удивительна именно тем, что он умел сочетать в себе некую коммерческо-предпринимательскую жилку, когда жизнь заставляла его зарабатывать деньги, он умел заниматься этим нелюбимым делом, при этом продолжая писать свои исследования. После 10 лет работы в Ташкенте он неожиданно бросил все, у него были периодически импульсивные решения. С одной стороны он был взвешенным человеком, дослужился до статного советника в Тбилиси, и в то же время он мог принимать импульсивные решения. Он решил бросить свою работу в обсерватории, которую чуть ли не специально под него построили в Ташкенте, вернуться в Питер, где его никто не ждал, в Пулково его не ждали, в университете его тоже не ждали, и он тогда опять занялся коммерцией, занялся банковским делом. А уже перед самой революцией из Тифлиса он попал в Муром, в город, в котором интеллигенции можно было по пальцам двух рук посчитать, безусловно, ему особо не с кем общаться было. Но что интересно, из Мурома Зворыкин, изобретатель телевизора, буквально незадолго до приезда Стратонова в Муром Зворыкин уехал продолжать обучение в Париж, потому что там учиться, естественно, было негде. Отец Зворыкина был известным купцом, достаточно зажиточным, смог отправить своего сына учиться Париж. Такие удивительные судьбы: Стратонов приехал в Муром, Зворыкин уехал в Париж, оттуда уехал в Америку и изобрел телевизор.
Иван Толстой: А вот фрагмент из воспоминаний Всеволода Стратонова, написанных в Праге «Потеря Московским университетом свободы».
«Московский университет был лишен автономии в 1920 г. Но он еще оставался очагом свободной мысли и чистой науки. Он оставался также и рассадником общечеловеческой, а главное - внеклассовой культуры. Примириться с этим советская власть не могла. От коммунистов неоднократно приходилось слышать: - Мы вам высшей школы не отдадим! Провинциальные высшие учебные заведения («Вузы») с их малочисленной профессурой, изолированные, подавленные материальной нуждой, - упорства в защите своей научной свободы проявить не могли). Сопротивление петроградской профессуры, при изумительно героической стойкости отдельных ее членов, вследствие местных условий, в общем было слабее, чем московской профессуры. Наиболее напряженная защита свободы высшей школы происходила в центре, в Москве. Во главе ее, как самая сильная цитадель, естественно стоял Московский университет - старейшая и крупнейшая высшая школа России. Неравная борьба имела предрешенный исход. Грубое насилие и террор ГПУ не могли не победить. Катастрофа свершилась. Каждая alma mater перестала быть свободною матерью. Она была теперь низведена террором на роль невольницы, принужденной обслуживать захватчиков власти. Победа, да... Но не будет ли она Пирровой? В период острой борьбы, в 1921-1922 гг., автор имел честь быть деканом физико-математического факультета Московского университета. Этому факультету суждено было попасть в фокус борьбы за Московский университет.
18 августа. Ночью звонок. Чекист! Обыск. Арест... Отвозят на грузовиках в знаменитую внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке. Поздней ночью - в комендатуре тюрьмы. Новый обыск. Ряд неожиданных встреч. Вопросы глазами: - Как, и вы? Много знакомых профессоров. Несколько - Московского университета. Разводят по камерам. Швыряют в дверь грязный, в подозрительных пятнах, сенник и доски. Устраиваем себе ложе. Тюрьма возбуждена - в одну ночь столько новых арестантов! Едва заснут, снова дверь открывается. Новый! Шепчутся арестанты: - Что-то происходит в Москве... В эту ночь отвезли в тюрьму ряд профессоров, писателей и деятелей кооперации. В Москве арестовали человек сорок. В Петрограде и в провинции - примерно столько же. Программа Зиновьева приводилась в исполнение. Тюремный режим внутренней тюрьмы ГПУ не раз описывался: содержание голодными, грубое обращение, лишение прогулок, умаление дневного света в камере, разрешение только один раз утром и один раз вечером, в назначаемое надзирателем время, пользоваться уборными и пр.
В одной камере со мной было девять арестантов; между ними профессор-философ Московского университета Н. А. Бердяев. Ночью наша камера оглашается воплем: - Погибаю! Поги-ба-аю!! Вскакиваем. Что такое?! Снова неистовый крик не своим голосом... По коридору, гремя оружием, бежит караул. Дверь поспешно открывается. Камера заливается светом. - Николай Александрович, да проснитесь же... - По-оги-бааю! - Ничего подобного! Очнитесь! Наконец, наш профессор просыпается. Оглядывается, поворачивая недоумевающе взлохмаченную голову... - Что случилось? - Что... Да вы же во сне крик подняли! - Я?! Разве?... Караул смеется. Надзиратель, прибежавший с караулом, старается быть строгим. Ищет жертвы, на которой сорвать бы досаду... Искупительная жертва найдена: - Снимите жилетку! Слышите? Немедленно снять жилетку!! Николай Александрович покорно снимает свой жилет. Караул уходит...
Мы являлись в комендатуру тюрьмы на Лубянке, а оттуда чекисты, снесясь по телефону с соответственным отделением, пропускали нас дальше. Ждем мы как-то разрешения. Передо мною - наш историк, проф. А.А.Кизеветтер, со своей окладистой бородой. Чекист посмотрел на его бороду и телефонирует: - Священник Кизеветтер просит пропустить! - Какой я священник! - возмутился А.А. - Гражданин Кизеветтер, а не священник! Чекист осмотрел его недоверчиво... Но все же согласился...
Всем нам предъявлено одно и то же, еще до ареста и довольно нелепо составленное обвинение. Оказывается, мы все огулом виновны в контрреволюционной деятельности вообще, а в частности, в содействии белым войскам; это содействие особенно нами усиливалось при приближении белых к Москве... Ряд бесцельных ночных допросов у следователя. Бесцельных - ибо наша судьба уже наперед предрешена: - Высылка профессоров и писателей за границу! А кто на это добровольно не согласится, предание суду по обвинению, могущему окончиться «высшей мерой наказания», с предварительным содержанием в тюрьме. Позже мы узнали взгляд власти: - Непримиримых профессоров вышлем за границу. Остальных напугаем, а затем ублажим материальными подачками. Американский журналист интервьюирует Троцкого о смысле высылки нас за границу. -О,- говорит Троцкий,- высылка за границу - это лишь гуманная мера в отношении высылаемых! Иначе нам пришлось бы их расстреливать, в случае каких-либо контрреволюционных выступлений... Нас обязали выехать в Германию в течение одной недели, после освобождения из тюрьмы. Заграничные паспорта и визы должно было добыть ГПУ. А мы обязаны были чуть ли не через день являться в это учреждение.
Ходим, ходим, а ГПУ заграничных паспортов все не дает! Проходит не одна неделя, а несколько. Наконец, узнаем причину промедления. Вот ответ германского правительства: - Германия не является местом ссылки для кого бы то ни было. Поэтому, на основании высылки ГПУ, визы в Германию никому дано быть не может. Но правительство осведомляет, что, зная, кого именно высылает ГПУ, и в том случае, если высылаемые добровольно пожелают прибыть в Германию, разрешение на въезд будет им дано немедленно.
Мы подали такое заявление и тотчас получили визы. Нам было неоднократно подсказываемо, чтобы мы просили Политбюро пересмотреть постановление о нашей высылке за границу. - Ведь не считалось же раньше предосудительным не только просить о смягчении наказания министра внутренних дел, но даже подавать об этом прошение на высочайшее имя... Человек десять из высылаемых действительно просили о пересмотре и об оставлении их в Москве. На весьма тяжелых моральных условиях им это было разрешено. В последний день сентября 1922 г. германский пароход «Обербюргермейстер Гакен» увозил из Петрограда в Штеттин наполнившую все судно группу высланных из Москвы, вместе с их семьями. Из профессоров собственно Московского университета были высланы: А.Л.Байков, Н. А. Бердяев, И.А.Ильин, А. А. Кизеветтер, М.М.Новиков, С.Л.Франк и В.В.Стратонов.
Отдохнув душою на пароходе, после пережитых испытаний, мы поблагодарили любезного капитана за отношение к изгнанникам адресом, в котором было сказано: - Потерпев житейское крушение на материке, в Москве, мы нашли, наконец, тихую пристань среди волн Балтийского моря, на вашем пароходе. Мы лично нашли тихую пристань, хотя ее и не искали. И возвращение на родину для нас закрыто, под угрозою расстрела. А Московский университет стал ареной для сведения дальнейших счетов и с профессурой и с несчастным студенчеством. Луначарский и Покровский добивали высшую школу беспрепятственно. О тяжких днях Московского университета, наставших после потери им свободы, расскажут их пережившие, когда получат свободу слова.
Иван Толстой: Это были воспоминания астронома Всеволода Стратонова, написанные в эмиграции в Праге.
Продолжение следует
https://www.svoboda.org/a/26903001.html