Продолжительность жизни. Граф Григорий Ламздорф
Михаил Соколов SokolovMi@rferl.org
Михаил Соколов: Жарким летом 1936 года 25-летний граф Григорий Ламздорф спешил на передовой рубеж борьбы с большевизмом - воевать на стороне испанских белых во главе с генералом Франко.
Григорий Ламздорф: Женился в 12 часов у мэра, а уже в 4 часа сидел в поезде, который ехал в Испанию. Я поехал один, переплыл речку Бедасуа и попал к фалангистам. Пришли в Памплону, главный город Наварры, и там меня сразу же посадили в тюрьму.
И там я встретил тоже русского, который переходил границу, Зотова Николая. Они выгнали нас в шею, привезли на границу и выбросили обратно во Францию. И тогда мы пошли опять на то же место, где переходили границу, и второй раз перешли. Нас не выгнали, так я и остался в Испании. И таким образом мы записались в легион.
Михаил Соколов: Я веду беседу с Григорием Ламздорфом, наверное, последним из русских добровольцев, которые воевали на стороне генерала Франко.
Мой собеседник, граф Григорий Ламздорф, в 1936 году добровольцев пошел воевать на Арагонский фронт в Испанию, на стороне тех, кто восстал против взявших в Мадриде власть красных. И это не случайно. Григорий в Петербурге мальчиков пережил октябрьский переворот, а затем было бегство на юг.
Михаил Соколов: Вы что-то из детства своего помните в Петербурге?
Григорий Ламздорф: Я помню Таврический сад, детскую комнату помню. Все-таки это было до 10 лет.
Михаил Соколов: Как уезжали оттуда?
Григорий Ламздорф: Вагон какой-то помню, вернее купе в вагоне, которое мы занимали, 6 человек нас было.
Михаил Соколов: 1918-ый год был?
Григорий Ламздорф: Может быть, и 1918-ый. Ехали на Кавказ. Северный Кавказ состоял из маленьких городков - Кисловодск, Железноводск, Минеральные Воды, которые переводили из рук в руки: то красные брали их, то белые брали их, то зеленые.
А зеленые - это были социал-демократы, у них тоже была армия на Кавказе.
Бандитов было везде тоже достаточно. Стреляли все друг в друга.
Мы участвовали детьми в Гражданской войне. Мы - дети, прыгали через трупы...
А мой отец сидел в Баталпашинске, кубанской странице, захваченной красными, в тюрьме сидел. Его отбили кубанцы, и тогда он приехал, нашел нас, нашел семью, и решил выехать.
Михаил Соколов: А потом у Григория Ламздорфа была жизнь в Югославии.
Григорий Ламздорф: Мы уехали последние из Новороссийска сербским пароходом. В январе 1920-года. Пароход был русский, но командовали сербы. И с нами ехал Синод.
На пароходе я ехал с семьей Льва Казем-Бека: был очень дружен с Марией Казем-бек (потом Чавчавадзе) и с будущим лидером "младороссов" - Александром Казем-Беком.
Приехали в Константинополь, потом оттуда в Салоники, из Салоников в Югославию отправили уже на поезде под Белград.
И там нам повезло. Недалеко от Нового Сада - такой город есть - было имение графа Хотека, австрийца, который жил там довольно давно. Но так как он был в прошлом посол австро-венгерский в России, а раньше министром иностранных дел России был брат отца - Владимир Ламздорф, этот бывший посол пригласил моего отца к себе. Особенно я хорошо помню приезд наш в замок, в имени этого Хотека.
Михаил Соколов: Учился Григорий Ламздорф в Югославии, во Франции. Жили трудно.
Григорий Ламздорф: В Новом Саду открылась русская гимназия, первая гимназия, в которую я попал. В 1928 году, когда наша семья переехала во Францию, я перешел из одной русской гимназии в другую русскую гимназию, потому что в Париже тоже существовала русская гимназия.
Михаил Соколов: А почему переехали в 1928 году?
Григорий Ламздорф: Потому что мой отец хотел дать образование сыновьям. У него было два сына и дочь. Наша семья прекрасно понимала, что с возвращением в Россию покончено. Были такие люди, которые считали, что все это временно. Мой отец отлично соображал, что надо жизнь начинать и продолжать за границей, поэтому нужно дать хорошее образование детям. А в Югославии никакого образования не было, кроме русской гимназии. Учителя были все просто любители. Тихомиров и Антонов - два летчика, бывшие врангелевские летчики - преподавали физику и математике.
Дядя мой, брат моего отца, сидел уже в Париже и выписал нас. Приехали в Париж. Когда я приехал в 1928 году в Париж, было 200 тысяч семей русских во Франции, причем говорили все по-русски, ездили, на страх французам, со свечками в метро в Святой четверг. Там я поступил опять же в русскую гимназию. Там были уже русские профессора старые, матерые, которые в России преподавали в университетах. Два года я сидел в одном и то же классе, 7-ом, потому что, во-первых, не знал французского языка достаточно, а во-вторых, потому что серьезное преподавание было. Я век благодарен всем этим самым профессорам, что они из меня человека сделали.
Михаил Соколов: Ваш отец, когда приехал, нашел работу?
Григорий Ламздорф: Вначале работала только мать, она вышивала белье. Денег не было ни копейки. А потом мой отец поступил во французскую компанию работал, и мы вздохнули немножко. Работал сестра секретаршей в каком-то страховом обществе, а потом отец поступил в другое страховое общество, так что было два жалованья. Мы с братом учились, мать вышивала. Мы в 1928 году приехали, значит, в 1932 году можно было вздохнуть, потому что три человека в семье работали, зарабатывали какие-то деньги.
Все русские шли дальше, высшее образование получали почти все. 95 процентов русских получили высшее образование во Франции. Сорбонна - это был университет, в который шло очень мало народу. Вот Кирилл Хенкин учился в Сорбонне, моя жена училась в Сорбонне, тоже русская.
Но лучшие дипломы давали частные предприятия во Франции. И главная по электричеству была школа в пригороде Парижа, в которую я два раза, два года держал экзамены. 200 человек брали из 2 тысяч. Было много людей, которые были умнее меня, которые больше меня знали. Кончил, в конце концов, второстепенную высшую школу "Эколь брее" - по электричеству. Стал инженером. Но инженером я проработал всего несколько месяцев, потому что уехал в Испанию в 1936 году.
Михаил Соколов: Григорий Ламздорф, как и его сверстники, начал подрабатывать со школьной скамьи.
- А вы сами могли в студенческие времена подработать?
Григорий Ламздорф: Мы после школы на велосипедах развозили газету "Пари Суар" по всему Парижу.
Михаил Соколов: Русские, я знаю, еще активно в кино участвовали.
Григорий Ламздорф: Один раз я только, снимался в "Тарасе Бульбе". Мы с женой, она еще невестой была, она училась у Преображенской, а я вообще хорошо танцевал, ну и мы там, в "Тарасе Бульбе" участвовали, полонез танцевали.
Я был статистом в Русской опере и был статистом в Русском художественном театре, который остался у нас, там играли, конечно, большие артисты, Греч, Павлов, Богданов, Хмара.
"Белая гвардия" Булгакова, которая у вас, в Советском Союзе, называлась "Дни Турбиных",- там я был статистом - солдатом.
В Русской опере пел Шаляпин, Садовин, Печора, Поземковский. Шаляпина я слушал сто раз. В "Борисе Годунове" я выходил первым, я был переодет в дьякона. И начинался "Борис Годунов" не так, как в России, а начинался с парада. Шаляпин играл Бориса Годунова, и он выходил, первыми шли священники, дьяконы и так далее. И я был страшно горд, что я первый выходил на сцену, одетый в костюм дьякона, с кадилом.
Назимов был такой, он танцевал с Анной Павловой. Там были Шварц, Люсьен Дарсонваль- были такие звезды. Анна Туманова была. Балет был в руках русских был. Было 10-12 балетных школ: Преображенская, Кшесинская...
Лифарь был главным танцором в опере, Сережа.
Потом он был даже директором оперы. Его французы сняли за то, что он Гитлера принимал там, потому что ему нужно было получить от Гитлера разрешение ехать в оккупированную зону, чтобы искать родителей, которые в Киеве остались. Удалось, но потом сняли его. Лифарь потом приехал в Монте-Карло и стал директором Монте-Карловской оперы.
Михаил Соколов: А с газетами какими-то сотрудничали, куда-то писали?
Григорий Ламздорф: Я писал иногда фельетоны в "Возрождение", в юмористический отдел, ради заработка. Я приезжал домой и давал маме 10 или 12 франков на базар, чтобы покупать что-то.
Михаил Соколов: Молодой граф Ламздорф стал свидетелем бурной общественной жизни русских эмигрантов во Франции.
Григорий Ламздорф: Танцы были обыкновенные, то есть фокстрот, слоу-фокс, танго, вальс. Одевались по-старому. На шикарных балах надо было смокинг надеть или фрак, на второстепенных балах - костюмы, и костюмы тогда были все новомодные. Балов была масса, все имели свои балы, чтобы зарабатывать деньги. Военные "северо-западники" имели бал, потом гвардейцы такие, гвардейцы такие имели все балы. Русская гимназия имела бал, Высший технический институт имел бал. Зарабатывали на свое собственное общество. Раз в год был День русской культуры - Пушкинский праздник.
Михаил Соколов: Писательская среда Григория Ламздорфа привлекала.
Париж 30-е
Григорий Ламздорф: На Монпарнасе было три знаменитых кафе, где собирались только люди, которые занимались литературой, писатели - Иван Шмелев вот там был, в "Ла Куполь"
Шмелев, он читал у нас, с русской гимназии, отрывки каждую неделю. Каждую неделю был шмелевский вечер, и каждую неделю он читал. Эренбурга я видел, знал, который потом уехал в Советский Союз.
Кого я хорошо помню, так это Бальмонта, он у нас в "Кружке молодых поэтов" читал свои стихи. Бальмонт приходил и ждал, когда придет и сядет кто-нибудь, кто ему закажет кофе и круассан, потому что у него денег не было, у Бальмонта.
Бедно жили. Те, кто занимался литературой, они писали в "Возрождение", писали в "Последние новости", в "Вестнике", потом новые журналы были, - у них были деньги какие-то.
Но большинство русских эмигрантов жили "на шарамыжку".
У Мережковских я два раза был, два раза они меня приглашали на чашку чая, я тогда Бунина видел. Их квартира - это была роскошная вещь для нас, нормальных эмигрантов.
Я тогда состоял в Обществе молодых поэтов. Они приглашала тогда по 2-3 человек из нашего общества, и потом говорили о литературе. Мережковский был толстовец, как и мой отец. Мережковский раньше был влюблен в Муссолини, а потом решил, что это тоже политик, а Мережковский был умный человек и политиков терпеть не мог.
Михаил Соколов: Круг политических интересов Ламздорфа сводился к выбору между правым "Возрождением" и центристскими "Последними новостями".
А что вы читали, "Возрождение" или "Последние новости"?
Григорий Ламздорф: "Возрождение". Я читал "Возрождение", потому что мой отец был подписчиком "Возрождения". "Последние новости" - это были милюковцы. Милюковцы не особенно левые были. Левые были эсеры, социал-революционеры - они все были под Керенским.
Михаил Соколов: А вы Милюкова слышали когда-нибудь?
Григорий Ламздорф: Да, да, Павел Николаевич его звали. Часто ходил на его лекции, Милюкова. Он был маленького роста. Умный человек был, очень умный человек, историк.
Михаил Соколов: А "Возрождение" вам больше нравилось, чем "Последние новости"?
Григорий Ламздорф: Собственно говоря, в "Возрождении" мы считали только спорт, главные статьи тогда мало интересовали нас. Когда я остался на второй год в 7-ом классе, я попал в класс, где были только спортсмены, Русский баскетбольный клуб вышел оттуда. В команде Владимир Познер был капитаном, только потому, что у него были деньги. А деньги были советские, и все это знали. Откуда деньги у человека, который не работает? Потом, у него дядя был главным советским человеком в Париже, его звали Семен Познер, дядю нашего Владимира.
Михаил Соколов: Вы тоже играли?
Григорий Ламздорф: Я играл.
Михаил Соколов: Я рассказываю о судьбе Григория Ламздорфа, жителя Барселоны, 93 лет, уроженца Петербурга, парижанина.
Летом 1936 года молодой граф Ламздорф решил отправиться в Испанию - поддержать генерала Франко, выступившего против левого правительства Народного фронта: республиканцев, масонов, социалистов, коммунистов и анархистов. Симпатии тогда 25-летнего Ламздорфа были на стороне испанских белых, хотя на вопрос о своих тогдашних убеждениях он отвечает сейчас так.
Григорий Ламздорф: Решение ехать помогать Франко было чисто русское, никакого отношения не имело к русским партиям, которые тогда образовались. Есть такой анекдот: когда два русских соберутся вместе, они моментально организуют три политические партии. Я ни в одной организации никогда в жизни не был членом.
Михаил Соколов: Военные знания у Ламздорфа были теоретические, в Париже он посещал курсы для офицеров Генерального штаба генерала Николая Головина.
Григорий Ламздорф: Ходил на курсы генерала Головина, курсы были Генерального штаба, а я ходил только послушать.
Михаил Соколов: Возможно, уже последний русский франкист вспоминает о том, как он вступил в иностранный легион и отправился на фронт. Испанская гражданская война в его рассказе выглядит не очень героично, почти обыденно.
Григорий Ламздорф: В Сарагосе вступили в иностранный легион и провели там всю войну. Первый мой фронт была в Арагоне. Сьерра-дель-Альгубера там называемая, которая в 60 километрах от Сарагосы, была линией фронта, передовой. Были разные пункты обороны.
Михаил Соколов: А вы были простым солдатом?
Григорий Ламздорф: Нет, я солдатом был всего один день. Меня забрали в пулеметную роту, а я сказал, что надо пулеметы разобрать и посмотреть, что с ними такое. Так как я инженер, мне было это легко сделать. Я разобрал тотчас пулемет, собрал его, посмотрел, как он действовал. Это увидел сержант и сказал: "Ты знаешь пулемет", и взял начальником пулемета. Четыре пулеметы было, всеми пулеметами командовал сержант, а потом были капралы, которые командовали пулеметами, и я сразу капралом стал, нашивку мне дали. И это еще до того было, как я в офицерскую школу попал. После ранения младшим лейтенантом стал в испанской войне.
Михаил Соколов: А вы первый бой свой помните там?
Испания 1937
Григорий Ламздорф: Когда мы стояли на одном из пунктов, красные, между прочим, натягивали свой флаг вечно, и я решил попасть туда и этот флаг забрать. Пошли вдвоем с Зотовым.
Зотов сказал, что надо бросить эту историю, потому что мы тут запутаемся, и пошел назад. А я остался один. И я один к этому флагу подошел. Оказалось, они там специально флаг убирали обратно. Я тогда забрал не флаг, а прихватил какого-то перебежчика. И когда нас оттуда сняли, и был первый бой, потому что они решили тогда забрать наш пункт. Когда мы ушли, нас сменила какая-то фаланга, которая особенно воевать не умела.
Первый бой был в Теруэле, когда красные взяли этот город. У нас какие-то резервы были, бросили их туда, чтобы отобрать вот этот самый город. Вот там я попал в передрягу по своей собственной вине, потому что я решил смотреть на "красные" самолеты, которые летели к нам. Я вышел из дома и смотрел вверх, а в это время они бросил бомбы, и одна бомба упала недалеко от меня. И очевидцы говорили: "Ты побил рекорд летания с земли наверх - 5 метров, по крайней мере, - и потом шлепнулся об землю". Вот первый мой бой был, бой с авиацией.
Михаил Соколов: А там тяжелые бои были. Они наступали, пытаясь от Мадрида отбросить.
Григорий Ламздорф: Тяжелые, да. От Теруэля до Сарагосы, приблизительно 150 километров, ни одного солдата не было. И если бы красные сообразили это и просто, забрав Теруэль, пошли на Сарагосу, то никто бы их не тронул. А они успокоились, забрали Теруэль и дальше не пошли. Это была их колоссальная ошибка, там был Эль Кампессино - начальник бригады, потом Листер - командир другой бригады. Они оба решили сидеть в Теруэле и не двигаться оттуда.
И когда собрали наши свои полки, все, которые были на севере, бросили на Теруэль, отбили Теруэль и дальше пошли до моря, в Кастельоне, разделили красную территорию надвое - на север и на юг.
Там меня научили воевать по-настоящему: человек против человека. Было тяжело, потому что техники особенной не было, там надо было идти легион против бригады, люди на людей шли в рукопашный бой.
Если были пулеметы, то это была уже колоссальная техника.
Танки в Испании вообще никуда не годились, - все время надо было или подниматься, или опускаться, потому что страна гористая, - и легко от них было защищаться.
В Теруэле русские, между прочим, пустили танки, 60 штук, - это самый большой танковый кулак. Командовал ими русский генерал Павлов.
Я был ранен тогда в этом наступлении в Теруэль довольно тяжело, и после этого пролежал в госпитале в Сарагосе месяц, потом меня отправили на север, отдыхать после ранения. На две недели давали отпуск. Потом меня вернули в Телявер-де ля Рейна, там был пункт выздоровления для бывших раненых.
Жена приехала из Парижа, поехала в Бургос, старалась меня как-то высвободить оттуда, потому что, говорит: "Его тяжело ранили, а в следующий раз его убьют!"
Она каким-то образом уговорила генерала Ягуа, который был нашим шефом. Меня отправили в Сарагосу, но уже не на фронт, а в "бандерин" так называемый, в центр переподготовки.
Михаил Соколов: А во взятии Барселоны вы не участвовали?
Григорий Ламздорф: Я был, собственно говоря, сзади. Но которые были спереди, они тоже были сзади, потому что в конце концов Барселона сдалась, подняли белый флаг, и сдалась она без боя. Были маленькие стычки в парке Монжуэй, на горе, в Тибидабо тоже стычка была, две-три стычки были небольшие.
Короче, республиканцы ушли себе спокойнейшим образом во Францию, стрельбы никакой не было. А просто - шли до Барселоны, а потом после Барселоны шли почти что до Франции.
В конце концов, все красные перешли границу, а мы остановились, и уже война была окончена.
Михаил Соколов: В испанскую гражданскую войну были вовлечены европейские державы. Советская Россия отправила в Испанию несколько тысяч военных советников, комиссаров и чекистов.
Раскололись и эмигранты. В декабре 2002 я рассказывал в программе "Продолжительность жизни" о Кирилле Хенкине. Соученик Григория Ламздорфа по гимназии, он приехал в Испанию воевать на стороне республиканцев, и теперь они оказались по разные стороны баррикад. В этой войне русские были по обе стороны фронта. В 1936-38 году под знамена Франко встали 72 русских эмигранта, я спросил о тех кого он знал Григория Ламздорфа.
Григорий Ламздорф: В легионе Иванов-Панфилов еще был. А потом был русский отряд "рекете", там только русские были, старые офицеры: генерал Фок, , Полухин, который погибли в битве на Эбро, Белин, Игнатьев, Балтин, - и вся их компания, которая была в "рекете", там человек 20 было.
Михаил Соколов: СССР и Германия отправили в Испанию военных советников, интербригады воевали с регулярными частями итальянской армии, чьи боевые качества Григорий Ламздорф оценивает не очень высоко.
Григорий Ламздорф: Они на север приехали и испортили все на свете. Итальянская техника была - пушки, артиллерия была итальянская, потому что пушки остались все на стороне красных, не было артиллерии у Франко. А немцы - авиация и связь (телефон, радио).
Михаил Соколов: А вы с советскими людьми, которые туда направлялись, как-то сталкивались?
Григорий Ламздорф: Я их допрашивал, многих русских перебежчиков.
Пленных было очень мало. Русские на фронте в пехоте не участвовали почти, только в танках и летчики.
Вот "Катюши" летали - там русские сидели. Очень мало было пленных и из авиации, и из танков.
Было больше перебежчиков, которые бежали из Советского Союза.
Война шла уже на Эбро, когда отозвали интернациональные бригады, это уже конец войны был.
Михаил Соколов: Почему все же победил генерал Франко? Григорий Ламздорф считает, что он смог опереться как на социально активную и внесословную национал-патриотическую партию "Испанскую фалангу", так и на монархистов, так и на профессиональные военные кадры.
Григорий Ламздорф: Молодеж была в "Фаланге" - это была главная опора Франко во всей Испании.
В "Фалангу" шли люди не только абсолютно правые, не только те, которые с деньгами были, а шли все.
Было очень много рабочих-фалангистов, которые считали, что вся эта история социалистическая никуда не годится.
И шли в "Фалангу" потму что, собственно, это была левая партия. Это ерунда, что "Фаланга" была по-нашему правая партия. Они социальные проблемы решали совершенно иначе, чем социалисты.
"Рекете" - это монархисты были, карлисты, главным образом в Наварре.
Кадровых офицеров было мало у красных. У Франко были все генералы, весь старший командный состав. И потом младший командный состав, офицеры и унтер-офицеры, - для них были школы, где их учили.
А у красных вообще не учили никого.
Михаил Соколов: Для Григория Ламздорфа с взятием Барселоны - города, где он живет теперь, - закончилась его первая война. Но она не была последней. Париж 1939 года встретил вернувшегося во Францию графа Ламздорфа повесткой в армию. Русских эмигрантов призывали.
В сентябре 1939 года началась странная война, в мае 1940 года - настоящие бои. За те сражения русский эмигрант Григорий Ламздорф получил французский орден.
Григорий Ламздорф: Меня посадили в тюрьму сразу в Байоне.
Меня поймали на границе и посадили в тюрьму. За нелегальный переход границы давали месяц тюрьмы, так что я месяц отсидел и меня выгнали.
Я приехал в Париж, а потом меня уже забрали в армию, в Лимож, в артиллерию.
Причем, я ходил в своих штанах и во французском кителе, потому что штанов на меня не нашли, таких больших штанов не было. Полковник, который командовал, увидев меня, сказал: "Что этот делает здесь в своих штанах?" Ему объяснили. "Вы были в Испании?" - "Да". - "Пулеметчиком?" - "Да". Были сдвоенные французские пулеметы от авиации, и он меня назначил начальником всего этого дела. Во французской армии я солдатом был тоже всего несколько дней, а потом меня уже назначили даже не сержантом, а, по-моему, бригадиром (это меньше сержанта).
Михаил Соколов: А война скоре уже началась?
Григорий Ламздорф: Ну, слушайте, это не война была. Это было бегство. Меня же научили воевать в Испании, и там бежать было совершенно невозможно. Если ты нападал, то нападал, если шел вперед, так шел вперед, назад не смотрели и не оглядывались.
Во Франции никто не хотел воевать. Объяснить французам, что за Польшу надо умирать, было трудно. Так вот, все и бежали.
8 мая началось. Французы потом острили сами: "Дроль де герр" была 9 месяцев. 9 месяцев сидели друг против друга и не стреляли - "Странная война". Потом 8 мая немцы напали, и тогда кончено все было, они 14 июня уже были в Париже.
Михаил Соколов: А вы где были?
Григорий Ламздорф: Так бежал вместе со всеми. Наш полк был в Бельгии, 9-ая армия, - это был полный сброд.
Михаил Соколов: А с парашютистами где вы столкнулись?
Григорий Ламздорф: С парашютистами я столкнулся уже на Марне. Я был сержантом уже и уже был начальником пулеметной роты. Офицеров у нас не было, офицеры все сбежали. Были только унтер-офицеры и солдаты. И вот мы сидели, помню, за столом и сделали себе омлет. Прибегает сержант-шеф из штаба и говорит: "Надо спасать нашу батарею, которую парашютисты захватили. Кто хочет идти?" Я встал и говорю: "Мы все пойдем спасать". А я как сейчас помню: один из них говорит: "Ты дурак! Ты с ума сошел, какого черта мы туда полезем? Там стреляют". Сели на машину и поехали, и отбили эту самую батарею. По парашютистам мы, собственно, только стреляли, а видеть их не видели.
И за такое дело мне дали крест, "Круа де герр", и правильно, потому что мы были единственные добровольцы, которые пошли туда и отбили эту батарею.
Михаил Соколов: Вы были ранены?
Григорий Ламздорф: Да, но ранение было слабое, в руку, очень легкое ранение. Я в госпиталях был из-за руки в Перегё, в Мулен. Даже в плен меня взяли немцы в госпитале Муле, но мы смотались оттуда очень быстро в неоккупированную зону. И попал я в госпиталь Перегё, там мне залечили руку и демобилизовали.
Я опять приехал в Париж, и опять я поступил инженером, проработал там всего несколько месяцев, потому что началась война в России. И тогда я решил ехать в Россию переводчиком.
Михаил Соколов: Так для графа Ламздорфа закончилась вторая война.
По Парижу 1941 года маршировали немецкие солдаты. Для демобилизованного из французской армии по ранению, награжденного военным крестом русского эмигранта Григория Ламздорфа закончилась уже вторая, после испанской, война. Впереди была третья, уже не в роли белого добровольца, не в роли призванного властью солдата, а участника германо-советской войны, колоборанта нацистов.
Граф Ламздорф, вспоминая следующие четыре года, с горечью сетует, что не послушал ни родных, ни генералов из Российского общевоинского союза.
Вам двух войн мало было?
Григорий Ламздорф: Я всегда считал, что Сталина надо убрать, а раз немцы шли в Россию против коммунизма, это их была пропаганда, я поехал туда переводчиком.
Михаил Соколов: А вас фигура Гитлера тогда не смущала?
Григорий Ламздорф: Главное, что он против Сталина был - это для меня было самое главное. Против коммунизма я всегда был.
Михаил Соколов: А ваши родные, друзья как это восприняли?
Григорий Ламздорф: Тоже плохо, еще хуже, чем когда я в Испанию ехал. Потому что в Испанию я и не спрашивал, а тут я напирал больше на то, ехать или не ехать. Семья отсоветовали совершенно: отец, мать, мои братья. У меня были хорошие отношения с генералами, они все мне отсоветовали мне ехать. Они дрались же против немцев раньше, и осталось, что немцы - это враги.
Пропаганда немецкая была, Геббельс кричал больше всего, что против коммунизма идет это, а это была неправда. Потому что, если бы я прочел раньше книгу Гитлера "Майн камф", я бы не поехал никогда в жизни туда. Но я, к сожалению, не прочел эту книгу, а он от своей книги не отошел ни на шаг. Он свою программу окончательно и бесповоротно в книге изложил и так по ней и шел. А там было написано, что надо расчленить Россию, забрать Украину, потому что там чернозем, а Германии никогда не хватало злаков: пшеницы, ржи.
И если бы я прочел книгу Гитлера, я бы не поехал, конечно. А так я поверил, что против коммунизма это все идет, а это же все против России было.
Михаил Соколов: Летом 1941 года Григорий Ламздорф с помощью генерала Бискупского, назначенного немцами шефом русской эмиграции, отправился в Россию переводчиком при немцах.
Григорий Ламздорф: Мы вдвоем поехали, Сережка Пален и я, переводчиками, причем переводчиками. Причем переводчик липовый был, потому что по-немецки я не особенно говорил, только в школе учился. Ну а Пален говорил по-немецки хорошо.
Одели в какую-то дикую форму с повязкой белой, на которой было написано по-немецки: "Переводчик с офицерским чином". Я носил на форме французский крест, который я получил против немцев.
Ехали мы нормальным поездом до границы, и с границы тоже поезда были уже. Смоленск еще был в руках красных.
От Бискупского, между прочим, мы попали в Вязьму к генералу Шенкендорфу. Палена он оставил при себе, а меня послали в 6-ую танковую дивизию официальным переводчиком в штаб дивизии.
Там я столкнулся с людьми, которых переводить было очень трудно, потому что один, например, рассказывал: "Нас сбросили на молодняк без парашютов, бреющим полетом". Ну как это переведешь? Немцы же не поверят такому делу, и никто не способен поверить. А было такое дело, сбрасывали на молодняк.
Под Москвой дело было. И тогда начался дикий мороз, все замерзло, и немцы замерзли, и русские замерзли, все остановилось. Я вернулся в Вязьму, к Палену, потому что нечего было делать. И тогда Шенкендорф нам сказал, что в Орше, в Белоруссии, организуется Русская народная национальная армия.
Михаил Соколов: Это была уже весна 1942 года, да?
Григорий Ламздорф: Да, конец зимы - начало весны 1942 года. Там мы узнали, что два брата было Ивановых, Сергей Никитич и Николай Никитич, они были эсерами Керенского, они были эсерами в России, и они организовали это дело против немцев, за временное правительство они шли. С ними вместе были Кромиади, Сахаров, Ресслер, Соколовский.
Михаил Соколов: Сахаров воевал в Испании тоже.
Григорий Ламздорф: Сахаров в Испании воевал, раньше него и я его форму увидел - висела форма испанская там, где он жил.
Никаких немцев у нас не было, были только русские. Где-то в Смоленске был какой-то штаб, который нами заведовал, но мы и не видели, и не слышали их.
Михаил Соколов: Оружие где брали?
Григорий Ламздорф: Оружие было русское, немцы отобрали и нам отдали. ППШ, ППД, винтовки были, легкие пулеметы были и станковые пулеметы были.
Михаил Соколов: А снабжались как?
Григорий Ламздорф: Есть нам давали немцы, конечно.
Ездили по лагерям и собирали пленных. Какое количество было их, положение было в этих лагерях кошмарное. Многие шли. Причем мы говорили так людям: "Мы идем против Сталина. Советский лозунг - "За Родину! За Сталина!" Наш лозунг - "За Родину - без Сталина!" Кто хочет идти в партизаны - они там, а кто хочет с нами оставаться - оставайтесь. Только без оружия, потому что за оружие отвечаем мы".
Кто хотел уходить в партизаны, без оружия уходили, так оно и было. У нас оставались только те, кто хотел против Сталина воевать. Те, кто не хотели, шли в партизаны.
Михаил Соколов: А из лагерей вы могли кого угодно забирать фактически?
Григорий Ламздорф: Забирали кого угодно.
Михаил Соколов: То есть это был какой-то приказ.
Григорий Ламздорф: Приказ был командира участка фронта, был приказ его отдавать нам пленных, которых мы выбирали. Но шли все, потому что или голодной смертью умереть в лагере, или идти к нам. Шли к нам, конечно, потому что оставаться в лагере никому не хотелось. А были и такие, которые оставались в лагере.
Михаил Соколов: Пален был там комендантом, в Шклове?
Григорий Ламздорф: Он был там комендантом в Шклове и кончил плохо. Как его немцы не расстреляли, я до сих пор не понимаю. Я бы его расстрелял, честно говоря, потому что он безобразно себя вел. Он боялся, что его примут за немца, и поэтому свою русскость перебарщивал. Он, например, про портрет Гитлера сказал: "Убрать эту мерзость".
В госпитале он говорит: "Что это за ерунда написана по-немецки на кроватях? Перевести на русский язык". И на него донесли, сами русские на него донесли.
Михаил Соколов: И чем кончилось?
Григорий Ламздорф: Кончилось тем, что его выгнали, но не расстреляли.
Я, честно говоря, расстрелял бы за такие истории.
Михаил Соколов: Когда был донос на Палена, что с этими людьми было, которые на него донесли?
Григорий Ламздорф: Расстреляли одного, Бочарова, по-моему. Он донес немцам, а немцы по-русски читать не умели, передали этот самый донос нам в штаб. А в штабе возмутились, его судили. Ему назначили защитника, а защитник встал и говорит: "Я совершенно согласен с обвинением". И расстреляли его.
Вот я должен сказать, что это - советское воспитание.
Михаил Соколов: Но как кажется Григорию Ламздорфу, население, бывало, симпатизировало тем, кто шел вместе с немцами.
Григорий Ламздорф: Майор Щербаков решил Москву брать: чтобы мы взяли Москву, а не немцы. Забрать Москву русскими руками. Там вот, Риля послали в Орел, а меня - в Старую Руссу. 60 человек прошли 50 километров в тыл врага.
Когда мы переходили реку Ловать, если бы кто-нибудь хотел предать нас, так я бы тут не сидел. А на 50 километров я был в советском тылу, и советские люди со мной были, причем были перебежчики, которых я взял тут же, переходя фронт, и они ни слова не сказали. Сказали бы только, намекнули - и все кончено было.
Михаил Соколов: А немцы как к этому относились?
Григорий Ламздорф: Посылали меня в какую-то дивизию и говорили, что вот этот будет разведка наша. Немцам было наплевать на это. 60 человек нас было, и фотография есть. Четыре офицера были со мной: Закс, Зинченко, бывший священник-расстрига, он был сослан в Колыму, Шумаков. Все офицеры были советские, кроме Зинченко.
Михаил Соколов: А шли в советской форме.
Григорий Ламздорф: Я был комиссаром, причем "грузином", потому что мой разговор сразу моментально наводил людей на плохие мысли: этот не так говорит, как мы.
Так что я грузином был, по-грузински говорил.
А Шумаков с Орденом Красного Знамени был, который он заработал там, он его никогда не снимал, всегда носил.
Прошли 50 километров, вернулись обратно.
Сказали, что здесь можно дивизию проводить, две дивизии, три дивизии, что хотите, потому что никого нет, войск не было. Это было уже в 1942 году, в самом начале.
Михаил Соколов: Григорий Ламздорф доказывает, что отношения эмигрантов-антибольшевиков и фашистов были антагонистическими.
А почему в августе 1942 года отозвали всех эмигрантов из этой армии?
Григорий Ламздорф: Два раза нас отозвали, потому что слишком было антигитлеровское движение. Раскусили мы, в конце концов, гитлеровскую надежду на то, что Россия распадется, значит, не против коммунизма шло все это дело, а против России.
Михаил Соколов: И было известно, какие там зверства были против гражданского населения, против пленных.
Григорий Ламздорф: Вот именно. Выгнали. Гитлер написал: "Выгнать всех старых эмигрантов" - и выгнали всех. А потом в Берлине мечтали о том, чтобы вернуться, и искали пути, чтобы вернуться в Россию. И второй раз вернулись - и второй раз выгнали.
Михаил Соколов: У вас не было возможности вернуться в Париж?
Григорий Ламздорф: Была. Но как же бросить людей? Просто совесть не позволяла бросить людей, которых ты вытащил из лагерей, которым ты говорил что-то, и вдруг уехать. Были такие. Соколовский уехал, плюнул и уехал. Иванов Николай Никитич тоже смотался, сказал, что немцы сволочи, ничего общего с ними не хотел иметь. Палена выгнали вовремя. А я остался. И я, и Иванов, и Сахаров - все остались. Вскоре тоже выгнали всех.
Михаил Соколов: Было понятно, что Гитлер войну проигрывает. Что думали делать?
Псков 1943
Продолжение
https://www.svoboda.org/a/24203384.html
Михаил Соколов: Жарким летом 1936 года 25-летний граф Григорий Ламздорф спешил на передовой рубеж борьбы с большевизмом - воевать на стороне испанских белых во главе с генералом Франко.
Григорий Ламздорф: Женился в 12 часов у мэра, а уже в 4 часа сидел в поезде, который ехал в Испанию. Я поехал один, переплыл речку Бедасуа и попал к фалангистам. Пришли в Памплону, главный город Наварры, и там меня сразу же посадили в тюрьму.
И там я встретил тоже русского, который переходил границу, Зотова Николая. Они выгнали нас в шею, привезли на границу и выбросили обратно во Францию. И тогда мы пошли опять на то же место, где переходили границу, и второй раз перешли. Нас не выгнали, так я и остался в Испании. И таким образом мы записались в легион.
Михаил Соколов: Я веду беседу с Григорием Ламздорфом, наверное, последним из русских добровольцев, которые воевали на стороне генерала Франко.
Мой собеседник, граф Григорий Ламздорф, в 1936 году добровольцев пошел воевать на Арагонский фронт в Испанию, на стороне тех, кто восстал против взявших в Мадриде власть красных. И это не случайно. Григорий в Петербурге мальчиков пережил октябрьский переворот, а затем было бегство на юг.
Михаил Соколов: Вы что-то из детства своего помните в Петербурге?
Григорий Ламздорф: Я помню Таврический сад, детскую комнату помню. Все-таки это было до 10 лет.
Михаил Соколов: Как уезжали оттуда?
Григорий Ламздорф: Вагон какой-то помню, вернее купе в вагоне, которое мы занимали, 6 человек нас было.
Михаил Соколов: 1918-ый год был?
Григорий Ламздорф: Может быть, и 1918-ый. Ехали на Кавказ. Северный Кавказ состоял из маленьких городков - Кисловодск, Железноводск, Минеральные Воды, которые переводили из рук в руки: то красные брали их, то белые брали их, то зеленые.
А зеленые - это были социал-демократы, у них тоже была армия на Кавказе.
Бандитов было везде тоже достаточно. Стреляли все друг в друга.
Мы участвовали детьми в Гражданской войне. Мы - дети, прыгали через трупы...
А мой отец сидел в Баталпашинске, кубанской странице, захваченной красными, в тюрьме сидел. Его отбили кубанцы, и тогда он приехал, нашел нас, нашел семью, и решил выехать.
Михаил Соколов: А потом у Григория Ламздорфа была жизнь в Югославии.
Григорий Ламздорф: Мы уехали последние из Новороссийска сербским пароходом. В январе 1920-года. Пароход был русский, но командовали сербы. И с нами ехал Синод.
На пароходе я ехал с семьей Льва Казем-Бека: был очень дружен с Марией Казем-бек (потом Чавчавадзе) и с будущим лидером "младороссов" - Александром Казем-Беком.
Приехали в Константинополь, потом оттуда в Салоники, из Салоников в Югославию отправили уже на поезде под Белград.
И там нам повезло. Недалеко от Нового Сада - такой город есть - было имение графа Хотека, австрийца, который жил там довольно давно. Но так как он был в прошлом посол австро-венгерский в России, а раньше министром иностранных дел России был брат отца - Владимир Ламздорф, этот бывший посол пригласил моего отца к себе. Особенно я хорошо помню приезд наш в замок, в имени этого Хотека.
Михаил Соколов: Учился Григорий Ламздорф в Югославии, во Франции. Жили трудно.
Григорий Ламздорф: В Новом Саду открылась русская гимназия, первая гимназия, в которую я попал. В 1928 году, когда наша семья переехала во Францию, я перешел из одной русской гимназии в другую русскую гимназию, потому что в Париже тоже существовала русская гимназия.
Михаил Соколов: А почему переехали в 1928 году?
Григорий Ламздорф: Потому что мой отец хотел дать образование сыновьям. У него было два сына и дочь. Наша семья прекрасно понимала, что с возвращением в Россию покончено. Были такие люди, которые считали, что все это временно. Мой отец отлично соображал, что надо жизнь начинать и продолжать за границей, поэтому нужно дать хорошее образование детям. А в Югославии никакого образования не было, кроме русской гимназии. Учителя были все просто любители. Тихомиров и Антонов - два летчика, бывшие врангелевские летчики - преподавали физику и математике.
Дядя мой, брат моего отца, сидел уже в Париже и выписал нас. Приехали в Париж. Когда я приехал в 1928 году в Париж, было 200 тысяч семей русских во Франции, причем говорили все по-русски, ездили, на страх французам, со свечками в метро в Святой четверг. Там я поступил опять же в русскую гимназию. Там были уже русские профессора старые, матерые, которые в России преподавали в университетах. Два года я сидел в одном и то же классе, 7-ом, потому что, во-первых, не знал французского языка достаточно, а во-вторых, потому что серьезное преподавание было. Я век благодарен всем этим самым профессорам, что они из меня человека сделали.
Михаил Соколов: Ваш отец, когда приехал, нашел работу?
Григорий Ламздорф: Вначале работала только мать, она вышивала белье. Денег не было ни копейки. А потом мой отец поступил во французскую компанию работал, и мы вздохнули немножко. Работал сестра секретаршей в каком-то страховом обществе, а потом отец поступил в другое страховое общество, так что было два жалованья. Мы с братом учились, мать вышивала. Мы в 1928 году приехали, значит, в 1932 году можно было вздохнуть, потому что три человека в семье работали, зарабатывали какие-то деньги.
Все русские шли дальше, высшее образование получали почти все. 95 процентов русских получили высшее образование во Франции. Сорбонна - это был университет, в который шло очень мало народу. Вот Кирилл Хенкин учился в Сорбонне, моя жена училась в Сорбонне, тоже русская.
Но лучшие дипломы давали частные предприятия во Франции. И главная по электричеству была школа в пригороде Парижа, в которую я два раза, два года держал экзамены. 200 человек брали из 2 тысяч. Было много людей, которые были умнее меня, которые больше меня знали. Кончил, в конце концов, второстепенную высшую школу "Эколь брее" - по электричеству. Стал инженером. Но инженером я проработал всего несколько месяцев, потому что уехал в Испанию в 1936 году.
Михаил Соколов: Григорий Ламздорф, как и его сверстники, начал подрабатывать со школьной скамьи.
- А вы сами могли в студенческие времена подработать?
Григорий Ламздорф: Мы после школы на велосипедах развозили газету "Пари Суар" по всему Парижу.
Михаил Соколов: Русские, я знаю, еще активно в кино участвовали.
Григорий Ламздорф: Один раз я только, снимался в "Тарасе Бульбе". Мы с женой, она еще невестой была, она училась у Преображенской, а я вообще хорошо танцевал, ну и мы там, в "Тарасе Бульбе" участвовали, полонез танцевали.
Я был статистом в Русской опере и был статистом в Русском художественном театре, который остался у нас, там играли, конечно, большие артисты, Греч, Павлов, Богданов, Хмара.
"Белая гвардия" Булгакова, которая у вас, в Советском Союзе, называлась "Дни Турбиных",- там я был статистом - солдатом.
В Русской опере пел Шаляпин, Садовин, Печора, Поземковский. Шаляпина я слушал сто раз. В "Борисе Годунове" я выходил первым, я был переодет в дьякона. И начинался "Борис Годунов" не так, как в России, а начинался с парада. Шаляпин играл Бориса Годунова, и он выходил, первыми шли священники, дьяконы и так далее. И я был страшно горд, что я первый выходил на сцену, одетый в костюм дьякона, с кадилом.
Назимов был такой, он танцевал с Анной Павловой. Там были Шварц, Люсьен Дарсонваль- были такие звезды. Анна Туманова была. Балет был в руках русских был. Было 10-12 балетных школ: Преображенская, Кшесинская...
Лифарь был главным танцором в опере, Сережа.
Потом он был даже директором оперы. Его французы сняли за то, что он Гитлера принимал там, потому что ему нужно было получить от Гитлера разрешение ехать в оккупированную зону, чтобы искать родителей, которые в Киеве остались. Удалось, но потом сняли его. Лифарь потом приехал в Монте-Карло и стал директором Монте-Карловской оперы.
Михаил Соколов: А с газетами какими-то сотрудничали, куда-то писали?
Григорий Ламздорф: Я писал иногда фельетоны в "Возрождение", в юмористический отдел, ради заработка. Я приезжал домой и давал маме 10 или 12 франков на базар, чтобы покупать что-то.
Михаил Соколов: Молодой граф Ламздорф стал свидетелем бурной общественной жизни русских эмигрантов во Франции.
Григорий Ламздорф: Танцы были обыкновенные, то есть фокстрот, слоу-фокс, танго, вальс. Одевались по-старому. На шикарных балах надо было смокинг надеть или фрак, на второстепенных балах - костюмы, и костюмы тогда были все новомодные. Балов была масса, все имели свои балы, чтобы зарабатывать деньги. Военные "северо-западники" имели бал, потом гвардейцы такие, гвардейцы такие имели все балы. Русская гимназия имела бал, Высший технический институт имел бал. Зарабатывали на свое собственное общество. Раз в год был День русской культуры - Пушкинский праздник.
Михаил Соколов: Писательская среда Григория Ламздорфа привлекала.
Париж 30-е
Григорий Ламздорф: На Монпарнасе было три знаменитых кафе, где собирались только люди, которые занимались литературой, писатели - Иван Шмелев вот там был, в "Ла Куполь"
Шмелев, он читал у нас, с русской гимназии, отрывки каждую неделю. Каждую неделю был шмелевский вечер, и каждую неделю он читал. Эренбурга я видел, знал, который потом уехал в Советский Союз.
Кого я хорошо помню, так это Бальмонта, он у нас в "Кружке молодых поэтов" читал свои стихи. Бальмонт приходил и ждал, когда придет и сядет кто-нибудь, кто ему закажет кофе и круассан, потому что у него денег не было, у Бальмонта.
Бедно жили. Те, кто занимался литературой, они писали в "Возрождение", писали в "Последние новости", в "Вестнике", потом новые журналы были, - у них были деньги какие-то.
Но большинство русских эмигрантов жили "на шарамыжку".
У Мережковских я два раза был, два раза они меня приглашали на чашку чая, я тогда Бунина видел. Их квартира - это была роскошная вещь для нас, нормальных эмигрантов.
Я тогда состоял в Обществе молодых поэтов. Они приглашала тогда по 2-3 человек из нашего общества, и потом говорили о литературе. Мережковский был толстовец, как и мой отец. Мережковский раньше был влюблен в Муссолини, а потом решил, что это тоже политик, а Мережковский был умный человек и политиков терпеть не мог.
Михаил Соколов: Круг политических интересов Ламздорфа сводился к выбору между правым "Возрождением" и центристскими "Последними новостями".
А что вы читали, "Возрождение" или "Последние новости"?
Григорий Ламздорф: "Возрождение". Я читал "Возрождение", потому что мой отец был подписчиком "Возрождения". "Последние новости" - это были милюковцы. Милюковцы не особенно левые были. Левые были эсеры, социал-революционеры - они все были под Керенским.
Михаил Соколов: А вы Милюкова слышали когда-нибудь?
Григорий Ламздорф: Да, да, Павел Николаевич его звали. Часто ходил на его лекции, Милюкова. Он был маленького роста. Умный человек был, очень умный человек, историк.
Михаил Соколов: А "Возрождение" вам больше нравилось, чем "Последние новости"?
Григорий Ламздорф: Собственно говоря, в "Возрождении" мы считали только спорт, главные статьи тогда мало интересовали нас. Когда я остался на второй год в 7-ом классе, я попал в класс, где были только спортсмены, Русский баскетбольный клуб вышел оттуда. В команде Владимир Познер был капитаном, только потому, что у него были деньги. А деньги были советские, и все это знали. Откуда деньги у человека, который не работает? Потом, у него дядя был главным советским человеком в Париже, его звали Семен Познер, дядю нашего Владимира.
Михаил Соколов: Вы тоже играли?
Григорий Ламздорф: Я играл.
Михаил Соколов: Я рассказываю о судьбе Григория Ламздорфа, жителя Барселоны, 93 лет, уроженца Петербурга, парижанина.
Летом 1936 года молодой граф Ламздорф решил отправиться в Испанию - поддержать генерала Франко, выступившего против левого правительства Народного фронта: республиканцев, масонов, социалистов, коммунистов и анархистов. Симпатии тогда 25-летнего Ламздорфа были на стороне испанских белых, хотя на вопрос о своих тогдашних убеждениях он отвечает сейчас так.
Григорий Ламздорф: Решение ехать помогать Франко было чисто русское, никакого отношения не имело к русским партиям, которые тогда образовались. Есть такой анекдот: когда два русских соберутся вместе, они моментально организуют три политические партии. Я ни в одной организации никогда в жизни не был членом.
Михаил Соколов: Военные знания у Ламздорфа были теоретические, в Париже он посещал курсы для офицеров Генерального штаба генерала Николая Головина.
Григорий Ламздорф: Ходил на курсы генерала Головина, курсы были Генерального штаба, а я ходил только послушать.
Михаил Соколов: Возможно, уже последний русский франкист вспоминает о том, как он вступил в иностранный легион и отправился на фронт. Испанская гражданская война в его рассказе выглядит не очень героично, почти обыденно.
Григорий Ламздорф: В Сарагосе вступили в иностранный легион и провели там всю войну. Первый мой фронт была в Арагоне. Сьерра-дель-Альгубера там называемая, которая в 60 километрах от Сарагосы, была линией фронта, передовой. Были разные пункты обороны.
Михаил Соколов: А вы были простым солдатом?
Григорий Ламздорф: Нет, я солдатом был всего один день. Меня забрали в пулеметную роту, а я сказал, что надо пулеметы разобрать и посмотреть, что с ними такое. Так как я инженер, мне было это легко сделать. Я разобрал тотчас пулемет, собрал его, посмотрел, как он действовал. Это увидел сержант и сказал: "Ты знаешь пулемет", и взял начальником пулемета. Четыре пулеметы было, всеми пулеметами командовал сержант, а потом были капралы, которые командовали пулеметами, и я сразу капралом стал, нашивку мне дали. И это еще до того было, как я в офицерскую школу попал. После ранения младшим лейтенантом стал в испанской войне.
Михаил Соколов: А вы первый бой свой помните там?
Испания 1937
Григорий Ламздорф: Когда мы стояли на одном из пунктов, красные, между прочим, натягивали свой флаг вечно, и я решил попасть туда и этот флаг забрать. Пошли вдвоем с Зотовым.
Зотов сказал, что надо бросить эту историю, потому что мы тут запутаемся, и пошел назад. А я остался один. И я один к этому флагу подошел. Оказалось, они там специально флаг убирали обратно. Я тогда забрал не флаг, а прихватил какого-то перебежчика. И когда нас оттуда сняли, и был первый бой, потому что они решили тогда забрать наш пункт. Когда мы ушли, нас сменила какая-то фаланга, которая особенно воевать не умела.
Первый бой был в Теруэле, когда красные взяли этот город. У нас какие-то резервы были, бросили их туда, чтобы отобрать вот этот самый город. Вот там я попал в передрягу по своей собственной вине, потому что я решил смотреть на "красные" самолеты, которые летели к нам. Я вышел из дома и смотрел вверх, а в это время они бросил бомбы, и одна бомба упала недалеко от меня. И очевидцы говорили: "Ты побил рекорд летания с земли наверх - 5 метров, по крайней мере, - и потом шлепнулся об землю". Вот первый мой бой был, бой с авиацией.
Михаил Соколов: А там тяжелые бои были. Они наступали, пытаясь от Мадрида отбросить.
Григорий Ламздорф: Тяжелые, да. От Теруэля до Сарагосы, приблизительно 150 километров, ни одного солдата не было. И если бы красные сообразили это и просто, забрав Теруэль, пошли на Сарагосу, то никто бы их не тронул. А они успокоились, забрали Теруэль и дальше не пошли. Это была их колоссальная ошибка, там был Эль Кампессино - начальник бригады, потом Листер - командир другой бригады. Они оба решили сидеть в Теруэле и не двигаться оттуда.
И когда собрали наши свои полки, все, которые были на севере, бросили на Теруэль, отбили Теруэль и дальше пошли до моря, в Кастельоне, разделили красную территорию надвое - на север и на юг.
Там меня научили воевать по-настоящему: человек против человека. Было тяжело, потому что техники особенной не было, там надо было идти легион против бригады, люди на людей шли в рукопашный бой.
Если были пулеметы, то это была уже колоссальная техника.
Танки в Испании вообще никуда не годились, - все время надо было или подниматься, или опускаться, потому что страна гористая, - и легко от них было защищаться.
В Теруэле русские, между прочим, пустили танки, 60 штук, - это самый большой танковый кулак. Командовал ими русский генерал Павлов.
Я был ранен тогда в этом наступлении в Теруэль довольно тяжело, и после этого пролежал в госпитале в Сарагосе месяц, потом меня отправили на север, отдыхать после ранения. На две недели давали отпуск. Потом меня вернули в Телявер-де ля Рейна, там был пункт выздоровления для бывших раненых.
Жена приехала из Парижа, поехала в Бургос, старалась меня как-то высвободить оттуда, потому что, говорит: "Его тяжело ранили, а в следующий раз его убьют!"
Она каким-то образом уговорила генерала Ягуа, который был нашим шефом. Меня отправили в Сарагосу, но уже не на фронт, а в "бандерин" так называемый, в центр переподготовки.
Михаил Соколов: А во взятии Барселоны вы не участвовали?
Григорий Ламздорф: Я был, собственно говоря, сзади. Но которые были спереди, они тоже были сзади, потому что в конце концов Барселона сдалась, подняли белый флаг, и сдалась она без боя. Были маленькие стычки в парке Монжуэй, на горе, в Тибидабо тоже стычка была, две-три стычки были небольшие.
Короче, республиканцы ушли себе спокойнейшим образом во Францию, стрельбы никакой не было. А просто - шли до Барселоны, а потом после Барселоны шли почти что до Франции.
В конце концов, все красные перешли границу, а мы остановились, и уже война была окончена.
Михаил Соколов: В испанскую гражданскую войну были вовлечены европейские державы. Советская Россия отправила в Испанию несколько тысяч военных советников, комиссаров и чекистов.
Раскололись и эмигранты. В декабре 2002 я рассказывал в программе "Продолжительность жизни" о Кирилле Хенкине. Соученик Григория Ламздорфа по гимназии, он приехал в Испанию воевать на стороне республиканцев, и теперь они оказались по разные стороны баррикад. В этой войне русские были по обе стороны фронта. В 1936-38 году под знамена Франко встали 72 русских эмигранта, я спросил о тех кого он знал Григория Ламздорфа.
Григорий Ламздорф: В легионе Иванов-Панфилов еще был. А потом был русский отряд "рекете", там только русские были, старые офицеры: генерал Фок, , Полухин, который погибли в битве на Эбро, Белин, Игнатьев, Балтин, - и вся их компания, которая была в "рекете", там человек 20 было.
Михаил Соколов: СССР и Германия отправили в Испанию военных советников, интербригады воевали с регулярными частями итальянской армии, чьи боевые качества Григорий Ламздорф оценивает не очень высоко.
Григорий Ламздорф: Они на север приехали и испортили все на свете. Итальянская техника была - пушки, артиллерия была итальянская, потому что пушки остались все на стороне красных, не было артиллерии у Франко. А немцы - авиация и связь (телефон, радио).
Михаил Соколов: А вы с советскими людьми, которые туда направлялись, как-то сталкивались?
Григорий Ламздорф: Я их допрашивал, многих русских перебежчиков.
Пленных было очень мало. Русские на фронте в пехоте не участвовали почти, только в танках и летчики.
Вот "Катюши" летали - там русские сидели. Очень мало было пленных и из авиации, и из танков.
Было больше перебежчиков, которые бежали из Советского Союза.
Война шла уже на Эбро, когда отозвали интернациональные бригады, это уже конец войны был.
Михаил Соколов: Почему все же победил генерал Франко? Григорий Ламздорф считает, что он смог опереться как на социально активную и внесословную национал-патриотическую партию "Испанскую фалангу", так и на монархистов, так и на профессиональные военные кадры.
Григорий Ламздорф: Молодеж была в "Фаланге" - это была главная опора Франко во всей Испании.
В "Фалангу" шли люди не только абсолютно правые, не только те, которые с деньгами были, а шли все.
Было очень много рабочих-фалангистов, которые считали, что вся эта история социалистическая никуда не годится.
И шли в "Фалангу" потму что, собственно, это была левая партия. Это ерунда, что "Фаланга" была по-нашему правая партия. Они социальные проблемы решали совершенно иначе, чем социалисты.
"Рекете" - это монархисты были, карлисты, главным образом в Наварре.
Кадровых офицеров было мало у красных. У Франко были все генералы, весь старший командный состав. И потом младший командный состав, офицеры и унтер-офицеры, - для них были школы, где их учили.
А у красных вообще не учили никого.
Михаил Соколов: Для Григория Ламздорфа с взятием Барселоны - города, где он живет теперь, - закончилась его первая война. Но она не была последней. Париж 1939 года встретил вернувшегося во Францию графа Ламздорфа повесткой в армию. Русских эмигрантов призывали.
В сентябре 1939 года началась странная война, в мае 1940 года - настоящие бои. За те сражения русский эмигрант Григорий Ламздорф получил французский орден.
Григорий Ламздорф: Меня посадили в тюрьму сразу в Байоне.
Меня поймали на границе и посадили в тюрьму. За нелегальный переход границы давали месяц тюрьмы, так что я месяц отсидел и меня выгнали.
Я приехал в Париж, а потом меня уже забрали в армию, в Лимож, в артиллерию.
Причем, я ходил в своих штанах и во французском кителе, потому что штанов на меня не нашли, таких больших штанов не было. Полковник, который командовал, увидев меня, сказал: "Что этот делает здесь в своих штанах?" Ему объяснили. "Вы были в Испании?" - "Да". - "Пулеметчиком?" - "Да". Были сдвоенные французские пулеметы от авиации, и он меня назначил начальником всего этого дела. Во французской армии я солдатом был тоже всего несколько дней, а потом меня уже назначили даже не сержантом, а, по-моему, бригадиром (это меньше сержанта).
Михаил Соколов: А война скоре уже началась?
Григорий Ламздорф: Ну, слушайте, это не война была. Это было бегство. Меня же научили воевать в Испании, и там бежать было совершенно невозможно. Если ты нападал, то нападал, если шел вперед, так шел вперед, назад не смотрели и не оглядывались.
Во Франции никто не хотел воевать. Объяснить французам, что за Польшу надо умирать, было трудно. Так вот, все и бежали.
8 мая началось. Французы потом острили сами: "Дроль де герр" была 9 месяцев. 9 месяцев сидели друг против друга и не стреляли - "Странная война". Потом 8 мая немцы напали, и тогда кончено все было, они 14 июня уже были в Париже.
Михаил Соколов: А вы где были?
Григорий Ламздорф: Так бежал вместе со всеми. Наш полк был в Бельгии, 9-ая армия, - это был полный сброд.
Михаил Соколов: А с парашютистами где вы столкнулись?
Григорий Ламздорф: С парашютистами я столкнулся уже на Марне. Я был сержантом уже и уже был начальником пулеметной роты. Офицеров у нас не было, офицеры все сбежали. Были только унтер-офицеры и солдаты. И вот мы сидели, помню, за столом и сделали себе омлет. Прибегает сержант-шеф из штаба и говорит: "Надо спасать нашу батарею, которую парашютисты захватили. Кто хочет идти?" Я встал и говорю: "Мы все пойдем спасать". А я как сейчас помню: один из них говорит: "Ты дурак! Ты с ума сошел, какого черта мы туда полезем? Там стреляют". Сели на машину и поехали, и отбили эту самую батарею. По парашютистам мы, собственно, только стреляли, а видеть их не видели.
И за такое дело мне дали крест, "Круа де герр", и правильно, потому что мы были единственные добровольцы, которые пошли туда и отбили эту батарею.
Михаил Соколов: Вы были ранены?
Григорий Ламздорф: Да, но ранение было слабое, в руку, очень легкое ранение. Я в госпиталях был из-за руки в Перегё, в Мулен. Даже в плен меня взяли немцы в госпитале Муле, но мы смотались оттуда очень быстро в неоккупированную зону. И попал я в госпиталь Перегё, там мне залечили руку и демобилизовали.
Я опять приехал в Париж, и опять я поступил инженером, проработал там всего несколько месяцев, потому что началась война в России. И тогда я решил ехать в Россию переводчиком.
Михаил Соколов: Так для графа Ламздорфа закончилась вторая война.
По Парижу 1941 года маршировали немецкие солдаты. Для демобилизованного из французской армии по ранению, награжденного военным крестом русского эмигранта Григория Ламздорфа закончилась уже вторая, после испанской, война. Впереди была третья, уже не в роли белого добровольца, не в роли призванного властью солдата, а участника германо-советской войны, колоборанта нацистов.
Граф Ламздорф, вспоминая следующие четыре года, с горечью сетует, что не послушал ни родных, ни генералов из Российского общевоинского союза.
Вам двух войн мало было?
Григорий Ламздорф: Я всегда считал, что Сталина надо убрать, а раз немцы шли в Россию против коммунизма, это их была пропаганда, я поехал туда переводчиком.
Михаил Соколов: А вас фигура Гитлера тогда не смущала?
Григорий Ламздорф: Главное, что он против Сталина был - это для меня было самое главное. Против коммунизма я всегда был.
Михаил Соколов: А ваши родные, друзья как это восприняли?
Григорий Ламздорф: Тоже плохо, еще хуже, чем когда я в Испанию ехал. Потому что в Испанию я и не спрашивал, а тут я напирал больше на то, ехать или не ехать. Семья отсоветовали совершенно: отец, мать, мои братья. У меня были хорошие отношения с генералами, они все мне отсоветовали мне ехать. Они дрались же против немцев раньше, и осталось, что немцы - это враги.
Пропаганда немецкая была, Геббельс кричал больше всего, что против коммунизма идет это, а это была неправда. Потому что, если бы я прочел раньше книгу Гитлера "Майн камф", я бы не поехал никогда в жизни туда. Но я, к сожалению, не прочел эту книгу, а он от своей книги не отошел ни на шаг. Он свою программу окончательно и бесповоротно в книге изложил и так по ней и шел. А там было написано, что надо расчленить Россию, забрать Украину, потому что там чернозем, а Германии никогда не хватало злаков: пшеницы, ржи.
И если бы я прочел книгу Гитлера, я бы не поехал, конечно. А так я поверил, что против коммунизма это все идет, а это же все против России было.
Михаил Соколов: Летом 1941 года Григорий Ламздорф с помощью генерала Бискупского, назначенного немцами шефом русской эмиграции, отправился в Россию переводчиком при немцах.
Григорий Ламздорф: Мы вдвоем поехали, Сережка Пален и я, переводчиками, причем переводчиками. Причем переводчик липовый был, потому что по-немецки я не особенно говорил, только в школе учился. Ну а Пален говорил по-немецки хорошо.
Одели в какую-то дикую форму с повязкой белой, на которой было написано по-немецки: "Переводчик с офицерским чином". Я носил на форме французский крест, который я получил против немцев.
Ехали мы нормальным поездом до границы, и с границы тоже поезда были уже. Смоленск еще был в руках красных.
От Бискупского, между прочим, мы попали в Вязьму к генералу Шенкендорфу. Палена он оставил при себе, а меня послали в 6-ую танковую дивизию официальным переводчиком в штаб дивизии.
Там я столкнулся с людьми, которых переводить было очень трудно, потому что один, например, рассказывал: "Нас сбросили на молодняк без парашютов, бреющим полетом". Ну как это переведешь? Немцы же не поверят такому делу, и никто не способен поверить. А было такое дело, сбрасывали на молодняк.
Под Москвой дело было. И тогда начался дикий мороз, все замерзло, и немцы замерзли, и русские замерзли, все остановилось. Я вернулся в Вязьму, к Палену, потому что нечего было делать. И тогда Шенкендорф нам сказал, что в Орше, в Белоруссии, организуется Русская народная национальная армия.
Михаил Соколов: Это была уже весна 1942 года, да?
Григорий Ламздорф: Да, конец зимы - начало весны 1942 года. Там мы узнали, что два брата было Ивановых, Сергей Никитич и Николай Никитич, они были эсерами Керенского, они были эсерами в России, и они организовали это дело против немцев, за временное правительство они шли. С ними вместе были Кромиади, Сахаров, Ресслер, Соколовский.
Михаил Соколов: Сахаров воевал в Испании тоже.
Григорий Ламздорф: Сахаров в Испании воевал, раньше него и я его форму увидел - висела форма испанская там, где он жил.
Никаких немцев у нас не было, были только русские. Где-то в Смоленске был какой-то штаб, который нами заведовал, но мы и не видели, и не слышали их.
Михаил Соколов: Оружие где брали?
Григорий Ламздорф: Оружие было русское, немцы отобрали и нам отдали. ППШ, ППД, винтовки были, легкие пулеметы были и станковые пулеметы были.
Михаил Соколов: А снабжались как?
Григорий Ламздорф: Есть нам давали немцы, конечно.
Ездили по лагерям и собирали пленных. Какое количество было их, положение было в этих лагерях кошмарное. Многие шли. Причем мы говорили так людям: "Мы идем против Сталина. Советский лозунг - "За Родину! За Сталина!" Наш лозунг - "За Родину - без Сталина!" Кто хочет идти в партизаны - они там, а кто хочет с нами оставаться - оставайтесь. Только без оружия, потому что за оружие отвечаем мы".
Кто хотел уходить в партизаны, без оружия уходили, так оно и было. У нас оставались только те, кто хотел против Сталина воевать. Те, кто не хотели, шли в партизаны.
Михаил Соколов: А из лагерей вы могли кого угодно забирать фактически?
Григорий Ламздорф: Забирали кого угодно.
Михаил Соколов: То есть это был какой-то приказ.
Григорий Ламздорф: Приказ был командира участка фронта, был приказ его отдавать нам пленных, которых мы выбирали. Но шли все, потому что или голодной смертью умереть в лагере, или идти к нам. Шли к нам, конечно, потому что оставаться в лагере никому не хотелось. А были и такие, которые оставались в лагере.
Михаил Соколов: Пален был там комендантом, в Шклове?
Григорий Ламздорф: Он был там комендантом в Шклове и кончил плохо. Как его немцы не расстреляли, я до сих пор не понимаю. Я бы его расстрелял, честно говоря, потому что он безобразно себя вел. Он боялся, что его примут за немца, и поэтому свою русскость перебарщивал. Он, например, про портрет Гитлера сказал: "Убрать эту мерзость".
В госпитале он говорит: "Что это за ерунда написана по-немецки на кроватях? Перевести на русский язык". И на него донесли, сами русские на него донесли.
Михаил Соколов: И чем кончилось?
Григорий Ламздорф: Кончилось тем, что его выгнали, но не расстреляли.
Я, честно говоря, расстрелял бы за такие истории.
Михаил Соколов: Когда был донос на Палена, что с этими людьми было, которые на него донесли?
Григорий Ламздорф: Расстреляли одного, Бочарова, по-моему. Он донес немцам, а немцы по-русски читать не умели, передали этот самый донос нам в штаб. А в штабе возмутились, его судили. Ему назначили защитника, а защитник встал и говорит: "Я совершенно согласен с обвинением". И расстреляли его.
Вот я должен сказать, что это - советское воспитание.
Михаил Соколов: Но как кажется Григорию Ламздорфу, население, бывало, симпатизировало тем, кто шел вместе с немцами.
Григорий Ламздорф: Майор Щербаков решил Москву брать: чтобы мы взяли Москву, а не немцы. Забрать Москву русскими руками. Там вот, Риля послали в Орел, а меня - в Старую Руссу. 60 человек прошли 50 километров в тыл врага.
Когда мы переходили реку Ловать, если бы кто-нибудь хотел предать нас, так я бы тут не сидел. А на 50 километров я был в советском тылу, и советские люди со мной были, причем были перебежчики, которых я взял тут же, переходя фронт, и они ни слова не сказали. Сказали бы только, намекнули - и все кончено было.
Михаил Соколов: А немцы как к этому относились?
Григорий Ламздорф: Посылали меня в какую-то дивизию и говорили, что вот этот будет разведка наша. Немцам было наплевать на это. 60 человек нас было, и фотография есть. Четыре офицера были со мной: Закс, Зинченко, бывший священник-расстрига, он был сослан в Колыму, Шумаков. Все офицеры были советские, кроме Зинченко.
Михаил Соколов: А шли в советской форме.
Григорий Ламздорф: Я был комиссаром, причем "грузином", потому что мой разговор сразу моментально наводил людей на плохие мысли: этот не так говорит, как мы.
Так что я грузином был, по-грузински говорил.
А Шумаков с Орденом Красного Знамени был, который он заработал там, он его никогда не снимал, всегда носил.
Прошли 50 километров, вернулись обратно.
Сказали, что здесь можно дивизию проводить, две дивизии, три дивизии, что хотите, потому что никого нет, войск не было. Это было уже в 1942 году, в самом начале.
Михаил Соколов: Григорий Ламздорф доказывает, что отношения эмигрантов-антибольшевиков и фашистов были антагонистическими.
А почему в августе 1942 года отозвали всех эмигрантов из этой армии?
Григорий Ламздорф: Два раза нас отозвали, потому что слишком было антигитлеровское движение. Раскусили мы, в конце концов, гитлеровскую надежду на то, что Россия распадется, значит, не против коммунизма шло все это дело, а против России.
Михаил Соколов: И было известно, какие там зверства были против гражданского населения, против пленных.
Григорий Ламздорф: Вот именно. Выгнали. Гитлер написал: "Выгнать всех старых эмигрантов" - и выгнали всех. А потом в Берлине мечтали о том, чтобы вернуться, и искали пути, чтобы вернуться в Россию. И второй раз вернулись - и второй раз выгнали.
Михаил Соколов: У вас не было возможности вернуться в Париж?
Григорий Ламздорф: Была. Но как же бросить людей? Просто совесть не позволяла бросить людей, которых ты вытащил из лагерей, которым ты говорил что-то, и вдруг уехать. Были такие. Соколовский уехал, плюнул и уехал. Иванов Николай Никитич тоже смотался, сказал, что немцы сволочи, ничего общего с ними не хотел иметь. Палена выгнали вовремя. А я остался. И я, и Иванов, и Сахаров - все остались. Вскоре тоже выгнали всех.
Михаил Соколов: Было понятно, что Гитлер войну проигрывает. Что думали делать?
Псков 1943
Продолжение
https://www.svoboda.org/a/24203384.html