«Это было лучшее изо всех времен, это было худшее изо всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы Света, это были годы Мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было все впереди, у нас не было ничего впереди…»
Это - первые строки романа Чарлза Диккенса
«Повесть о двух городах» (A Tale of Two Cities), которые знакомы любому англоязычному читателю.
При этом «Повесть о двух городах» - единственный масштабный исторический роман Диккенса (есть еще один, малоизвестный - Barnaby Rudge) - не особо знаком русскому читателю. Дело в том, что это роман о времени Великой Французской революции - но, повествуя о ней, Диккенс совсем не обличает проклятых буржуев и не славит рабочий класс. Вместо этого писатель показывает судьбы нескольких людей на фоне ужасного, кровавого времени, символ которого дан еще в первых главах романа, когда на парижской улице разбивается бочка с вином:
Вино было красное, и от него по всей мостовой узкой улочки в парижском предместье Сент-Антуан, где разбилась бочка, остались красные пятна. И у многих лицо, руки, деревянные башмаки или разутые ноги словно окрасились кровью. Руки человека, пилившего дрова, оставляли красные следы на поленьях; а на лбу женщины с ребенком осталось красное пятно от платка, который она только что окунала в вино, а теперь снова повязала на голову. У тех, кто облизывал и сосал клепки бочки, рот стал точно окровавленная пасть тигра; а какой-то верзила-зубоскал, в рваном колпаке, свисавшем как мешок у него с макушки, весь вымазавшийся вином, обмакнул палец в винную гущу и вывел на стене: КРОВЬ. Уже недалек тот час, когда и это вино прольется на мостовую и оставит свои следы на очень и очень многих.
Неоднократно в течение книги автор намекает, что революция - это ужас и смерть, и надо всеми силами стараться, чтобы она не случилась в Британии. Как и вся классическая литература, Диккенс был «причесан» советским литературоведением, где выступления против революции по понятным причинам были не в фаворе. В результате в статус культовых возвели такие книги Диккенса, как «Оливер Твист» и «Большие надежды», которые хотя бы как-то можно было интерпретировать в духе классовой борьбы.
Между тем, «Повесть о двух городах» - один из самых захватывающих романов Диккенса, ставший для читателей всего мира приглашением в мир его произведений, благодаря не только захватывающему сюжету, но и революционной для того времени композиции, которая буквально не позволяет читателю оторваться от чтения.
Заспойлерить этот великолепный сюжет - все равно что рассказать, чем кончается новый сезон «Игры престолов». Можно сказать, что это роман о перевоплощении и перерождении: в центре сюжета многолетний узник Бастилии, который был объявлен мертвым - чтобы спасти его жизнь и честь его дочери.
Роман о человеке сомнительных моральных качеств, которого безответная, но искренняя любовь толкает на самопожертвование. О кровной мести и о том, что даже самые благородные и великодушные люди могут иметь за душой кровавый секрет, который мешает им жить. О безжалостной судьбе, которая расставляет все по своим местам, даже когда, казалось бы, жребий уже брошен.
И, конечно, это великолепный бытовой роман о великой эпохе, написанный так, что будто чувствуешь запахи того времени, слышишь крики и выстрелы на улицах Парижа, морщишься от дыма в лондонских трактирах или бредешь в горку за каретой по совсем размытой от дождя дороге на порт Дувр.
А еще этот роман, как и вообще творчество Диккенса, установил законы художественной композиции, которые очень хорошо знакомы нам по сериалам HBO или Netflix. Как это случилось? Надо сказать, что так были устроены многие европейские романы того времени, и во многом это было связано со спецификой их издания и распространения. Пример Диккенса - пожалуй, самый яркий.
Диккенса часто сравнивают с Достоевским. И причиной тому не только внешнее сходство низкорослых и бородатых писателей, не только психические заболевания обоих (Достоевский, как мы помним, был эпилептиком, а Диккенс слышал голоса и видел своих персонажей - как писал психолог Нандор Фодор, «лишь творческий характер этих галлюцинаторных приключений удерживает нас от упоминания о шизофрении»).
И Диккенс, и Достоевский издавали свои романы за материальное вознаграждение. «Повесть о двух городах» выходила в журнале по частям в течение 31 недели. И, чтобы привлечь внимание читателя и гарантировать, что он будет покупать каждый следующий номер журнала, Диккенс применял приемы, впоследствии хорошо знакомые нам по сериалам.
Каждая глава заканчивается cliffhanger’ом - захватывающим и интригующим поворотом сюжета, который заставляет ожидать следующей части. Напряжение в определяющих сюжет диалогах между персонажами нарастает как в хорошем хип-хопе. Игра слов совершенна даже в переводе (выполненный в советское еще время, он более чем достоин оригинала). Но главное, конечно - сюжетные повороты, перевоплощения персонажей, любовная драма и реки крови.
Конечно, не все так остросюжетно, как в нынешних сериалах: с одной стороны, нужно выдержать сентиментальную сцену воссоединения дочери и отца после восемнадцати лет разлуки; но с другой - есть шанс оказаться прямо в Бастилии в момент ее взятия 4 июля 1789 года.
Если вам по душе такие эмоциональные качели - вам сюда. Как точка входа в творчество Диккенса - это одно из самых подходящих и при этом не набивших оскомину произведений.
Disgusting Men - Отвратительные мужики
Disgusting Men - развлекательный сайт для мужчин, который не позволяет тебе унывать и тупеть.
disgustingmen.com
ЛитМир - Электронная Библиотека >
Диккенс Чарльз >
Повесть о двух городах > Стр.1
Чарльз Диккенс
ПОВЕСТЬ О ДВУХ ГОРОДАХ
Предисловие автора
Идея этой повести впервые возникла у меня, когда я[1] с моими детьми и друзьями участвовал в домашнем спектакле, в пьесе Уилки Коллинза «Застывшая пучина». Мне очень хотелось войти по-настоящему в роль, и я старался представить себе то душевное состояние, которое я мог бы правдиво передать, дабы захватить зрителя.
По мере того как у меня складывалось представление о моем герое, оно постепенно облекалось в ту форму, в которую и вылилось окончательно в этой повести. Я поистине перевоплотился в него, когда играл. Я так остро пережил и перечувствовал все то, что выстрадано и пережито на этих страницах, как если бы я действительно испытал это сам.
Во всем, что касается жизни французского народа до и во время Революции, я в своих описаниях (вплоть до самых незначительных мелочей) опирался на правдивые свидетельства очевидцев, заслуживающих безусловного доверия.
Я льстил себя надеждой, что мне удастся внести нечто новое в изображение той грозной эпохи, живописав ее в доступной для широкого читателя форме, ибо, что касается ее философского раскрытия, вряд ли можно добавить что-либо к замечательной книге мистера Карлейля[2].
Ноябрь 1850 г.
КНИГА ПЕРВАЯ
«ВОЗВРАЩЕН К ЖИЗНИ»
Глава I
То время
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, - век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, - словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе, как в превосходной степени.
В то время на английском престоле сидел король с тяжелой челюстью и некрасивая королева[3]; король с тяжелой челюстью и красивая королева сидели на французском престоле[4]. И в той и в другой стране лорды, хранители земных благ, считали незыблемой истиной, что существующий порядок вещей установлен раз навсегда, на веки вечные.
Стояло лето господне тысяча семьсот семьдесят пятое. В ту благословенную пору Англия, как и ныне, сподобилась откровения свыше. Миссис Сауткотт только что исполнилось двадцать пять лет и по сему случаю некоему рядовому лейб-гвардии, наделенному пророческим даром, было видение, что в оный знаменательный день твердь земная разверзнется и поглотит Лондон с Вестминстером. Да и коклейнский призрак угомонился всего лишь каких-нибудь двенадцать лет[5], не больше, после того как он, точь-в-точь как наши прошлогодние духи (проявившие сверхъестественное отсутствие всякой изобретательности), простучал все, что ему было положено. И только совсем недавно от конгресса английских подданных в Америке до английского престола и народа стали доходить сообщения на простом, человеческом языке о вполне земных делах и событиях[6], и, сколь это ни странно, оные сообщения оказались чреваты много более серьезными последствиями для человечества, нежели все те, что поступали от птенцов коклейнского выводка.
Франция, которая не пользовалась таким благоволением духов, как ее сестрица со щитом и трезубцем[7], печатала бумажные деньги, транжирила их и быстро катилась под гору. Следуя наставлениям своих христианских пастырей, она, кроме того, изощрялась в высокочеловеколюбивых подвигах; так, например, одного подростка приговорили к следующей позорной казни: ему отрубили обе руки, вырвали клещами язык, а потом сожгли живьем за то, что он не преклонил колен в слякоть перед кучкой грязных монахов, шествовавших мимо него на расстоянии пятидесяти шагов. Не лишено вероятности, что в ту пору, когда предавали казни этого мученика, где-нибудь в лесах Франции и Норвегии росли те самые деревья, уже отмеченные Дровосеком Судьбой, кои предрешено было срубить и распилить на доски, дабы сколотить из них некую передвижную машину с мешком и ножом[8], оставившую по себе страшную славу в истории человечества. Не лишено вероятности, что в убогом сарае какого-нибудь землепашца, под Парижем, стояли в тот самый день укрытые от непогоды, грубо сколоченные телеги, облепленные деревенской грязью - на них, как на насесте, сидели куры, а тут же внизу копошились свиньи, - и Хозяин Смерть уже облюбовал их как собственные двуколки Революции. Но эти двое - Дровосек и Хозяин, - хоть они и трудятся не переставая, но трудятся оба беззвучно, и никто не слышит, как они тихо шагают приглушенными шагами, а если бы кто и осмелился высказать предположение, что они не спят, а бодрствуют, такого человека тотчас же объявили бы безбожником и бунтовщиком.
Англия гордилась своим порядком и благоденствием, но на самом деле похвастаться было нечем. Даже в столице каждую ночь происходили вооруженные грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах; власти советовали семейным людям не выезжать из города, не сдав предварительно свое домашнее имущество в мебельные склады; грабитель, орудовавший ночью на большой дороге, мог оказаться днем мирным торговцем Сити; так однажды некий купец, на которого ночью напала разбойничья шайка, узнал в главаре своего собрата по торговле и окликнул его, тот предупредительно всадил ему пулю в лоб и ускакал; на почтовую карету однажды напало семеро, троих кондуктор уложил на месте, а остальные четверо уложили его самого - у бедняги не хватило зарядов, - после чего они преспокойно ограбили почту; сам вельможный властитель города Лондона, лорд-мэр, подвергся нападению на Тернемском лугу, какой-то разбойник остановил его и на глазах у всей свиты обобрал дочиста его сиятельную особу; узники в лондонских тюрьмах вступали в драку со своими тюремщиками и блюстители закона усмиряли их картечью; на приемах во дворце воры срезали у благородных лордов усыпанные бриллиантами кресты; в приходе Сент-Джайлса солдаты врывались в лачуги в поисках контрабанды, из толпы в солдат летели пули, солдаты стреляли в толпу, - и никто этому не удивлялся. В этой повседневной сутолоке беспрестанно требовался палач, и хоть он работал не покладая рук, толку от этого было мало; то вздергивал он рядами партии осужденных преступников, то под конец недели, в субботу, вешал попавшегося во вторник громилу, то клеймил дюжинами заключенных Ньюгетской тюрьмы[9], то перед входом в Вестминстер жег на костре кучи памфлетов; нынче он казнит гнусного злодея, а завтра несчастного воришку, стянувшего медяк у деревенского батрака.
Все эти происшествия и тысячи им подобных, повторяясь изо дня в день, знаменовали собой дивный благословенный год от Рождества Христова тысяча семьсот семьдесят пятый. И меж тем как в их сомкнутом круге неслышно трудились Дровосек и Хозяин, те двое с тяжелыми челюстями и еще двое - одна некрасивая, другая прекрасная собою, шествовали с превеликой пышностью, уверенные в своих божественных правах. Так сей тысяча семьсот семьдесят пятый год вел предначертанными путями и этих Владык и несметное множество ничтожных смертных, к числу коих принадлежат и те, о ком повествует паша летопись.
Глава II
На почтовых
В пятницу поздно вечером в самом конце ноября перед первым из действующих лиц, о коих пойдет речь в нашей повести, круто поднималась вверх дуврская проезжая дорога. Дороги ему, собственно, не было видно, ибо перед глазами у него медленно тащилась, взбираясь на Стрелковую гору, дуврская почтовая карета. Хлюпая по топкой грязи, он шагал рядом с каретой вверх по косогору, как и все остальные пассажиры, не потому, что ему захотелось пройтись, вряд ли такая прогулка могла доставить удовольствие, но потому, что и косогор, и упряжь, и грязь, и карета - все это было до того обременительно, что лошади уже три раза останавливались, а однажды, взбунтовавшись, потащили карету куда-то вбок, поперек дороги, с явным намерением отвезти ее обратно в Блэкхиз. Но тут вожжи и кнут, кондуктор и кучер, все сразу принялись внушать бедным клячам некий параграф воинского устава, дабы пресечь их бунтарские намерения, кои вполне могли бы служить доказательством того, что иные бессловесные твари наделены разумом: лошадки мигом смирились и вернулись к своим обязанностям.
вернуться 1
Идея этой повести впервые возникла у меня, когда я… участвовал в домашнем спектакле, в пьесе Уилки Коллинза «Застывшая пучина». - Уилки Коллинз (1824-1889) - английский романист и драматург. Друг Диккенса, соавтор некоторых его рассказов 50-60-х годов. Первое представление пьесы Коллинза «Застывшая пучина», поставленной в ознаменование дня рождения брата писателя, Чарльза Коллинза, состоялось 6 января 1857 года. Диккенс исполнял в ней роль Ричарда Уордура, жертвующего собой ради счастья девушки, в которую он был безответно влюблен, и соперника, которого он спасает от смерти. Образ Ричарда Уордура подсказал Диккенсу образ Сидни Картона, пожертвовавшего собой ради любимой женщины.
вернуться 2
…к замечательной книге мистера Карлейля… - «История Французской революции» (1837) английского писателя, историка и публициста Томаса Карлейля (1795-1881) использована Диккенсом как источник сведений о событиях первой буржуазной революции во Франции.
вернуться 3
…на английском престоле сидел король с тяжелой челюстью и некрасивая королева. - Имеются в виду Георг III (1738-1820), короновавшийся в 1760 году, и его жена Шарлотта.
вернуться 4
Король с тяжелой челюстью и красивая королева сидели на французском престоле. - Людовик XVI (1754-1793), коронован в 1774 году, и Мария-Антуанетта (1755-1793), младшая дочь австрийского императора Франца I и эрцгерцогини австрийской Марии Терезии, с 1770 года жена Людовика XVI, Мария-Антуанетта с нескрываемой враждебностью относилась к любым проявлениям либерализма, и народ платил ей ненавистью.
вернуться 5
…коклейнский призрак угомонился всего лишь каких-нибудь двенадцать лет… - Имеется в виду авантюристка, появлявшаяся под видом привидения на лондонской улице Кок-лейн и «сообщавшая вести с того света»; была разоблачена и осуждена в 1762 году.
вернуться 6
…от конгресса английских подданных в Америке… стали доходить сообщения… о вполне земных делах и событиях… - Речь идет об английских колониях в Северной Америке, восставших против британского владычества. 10 мая 1775 года открылся второй Континентальный конгресс в Филадельфии; в том же году началась война американцев за независимость, окончившаяся провозглашением бывших колоний буржуазной республикой США.
вернуться 7
…сестрица со щитом и трезубцем… - то есть Англия, «владычица морей». Трезубец - эмблема мифического бога морей Нептуна.
вернуться 8
…передвижную машину с мешком и ножом - то есть гильотину.
вернуться 9
Ньюгетская тюрьма - уголовная тюрьма в Лондоне, построенная еще в средние века: была разрушена во время мятежа лорда Гордона (см. роман «Барнеби Радж») и вскоре восстановлена. На улице перед тюрьмой вплоть до середины XIX века проводили в исполнение смертные приговоры, осуществлявшиеся раньше в Тайберне; снесена в 1903-1904 годах.
1
Перейти к описанию Следующая страница